Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— А ты мне сделаешь одолжение? — парировал он.

— Чего же ты хочешь?

— Вислоухого кролика.

При некоторой помощи взрослых Бальди разводил кроликов, и, если бы его грандиозные планы не контролировались, весь дом давно уже заполнился бы толстыми пушистыми грызунами. Тем не менее Гамильтон испытал некоторое облегчение от того, что просьба оказалась достаточно скромной.

— Конечно, малыш. Ты и так мог бы его получить.

Теобальд ничего не ответил, однако встал, демонстрируя согласие.

После их ухода Гамильтон задумался. Еще один кролик — куда ни шло, было бы хуже, потребуй сын крольчиху. Однако все равно вскоре надо будет что-то предпринимать, в противном случае ему придется расстаться со своим садом.

При деловитом и активном сотрудничестве с кроликами Теобальд, похоже, был занят выработкой любопытных, хотя и совершенно ошибочных неоменделианских представлений о наследуемых признаках. Он хотел выяснить, почему у белых крольчих появляются порой бурые детеныши. Феликс пытался обратить его внимание на тот факт, что в деле фигурировал и бурый кролик, но вскоре увяз окончательно и, смирившись с неизбежной потерей лица, вынужден был воззвать к помощи Мордана. А теперь Теобальд вполне способен заинтересоваться потомством вислоухого кролика.

Мальчик разработал интересную, но крайне специализированную арифметику, предназначенную для наблюдений за кроликами; она основывалась на положении, что один плюс один равняется как минимум пяти. Гамильтон обнаружил это, найдя в блокноте сына символы, с которыми был незнаком.

В первый же раз, как Монро-Альфа и Марион навестили их, Гамильтон показал эти записи Клиффу. Сам он рассматривал их как милый пустячок, однако Монро-Альфа отнесся к Теобальдовой системе со своей обычной серьезностью.

— Не пора ли обучать его арифметике?

— Не уверен… Маловат он еще. Только-только взялся за математический анализ.

С математической символикой Теобальда знакомили по традиционному пути — обобщенная геометрия, дифференциальное, интегральное, вариационное исчисления. Браться же за скучную, специализированную мнемонику практической арифметики ему явно было рано — все-таки он еще был совсем ребенком.

— А по-моему, в самый раз, — возразил Монро-Альфа. — Я додумался до замены позиционной нотации примерно в его возрасте. Полагаю, он вполне сможет с этим справиться, если вы не заставите его заучивать наизусть таблицы действий.

Об эйдетической памяти Теобальда Монро-Альфа не знал, а Гамильтон не стал вдаваться в объяснения. Ему не хотелось рассказывать Клиффу обо всей генетической подноготной сына: обычай не запрещал обсуждать этого, но противился внутренний такт. Оставьте мальчика в покое — пусть его личная жизнь будет личной. Знали они с Филлис, знали привлеченные генетики, знали Планировщики — не могли не знать, ибо речь шла о элитной линии. И даже об этом Гамильтон сожалел, поскольку такое положение вещей влекло за собой вторжения, подобные визиту этой старой ведьмы, Карвалы.

Сам Теобальд не будет знать о своем происхождении либо совсем ничего, либо очень мало — до тех пор пока не станет взрослым. Возможно, он вообще не проявит особого интереса, и ничто специально не привлечет его внимания к проблеме собственного происхождения, пока Бальди не достигнет приблизительно того возраста, в котором Мордан заставил Феликса проникнуться значением генетических вопросов.

Это было бы лучше всего. Схема унаследованных человеком характеристик важна для последующих поколений, и не понимать этого нельзя, однако избыточные познания в этой области влекли за собой слишком много раздумий, которые могли стать для человека проклятием. Взять хоть Клиффа — он едва совсем было не рехнулся от чрезмерных размышлений о собственных прадедах. Ну, от этого Марион его вылечила.

Нет, в самом деле, нехорошо это — слишком много рассуждать о подобных вещах. Еще не так давно Гамильтон и сам говорил слишком много — и до сих пор не переставал об этом жалеть. Он советовался с Морданом о том, следует ли Филлис иметь еще детей — после появления девочки, разумеется. Они с Филлис не пришли на этот счет к согласию. К неудовольствию Феликса, Арбитр поддержал его жену.

— С моей точки зрения, вам необходимо иметь по крайней мере четверых детей, а еще лучше — шестерых. Можно и больше, но у нас не хватит времени, чтобы должным образом провести селекцию для такого количества.

Гамильтон чуть было не взорвался.

— Не слишком ли легко вы строите планы — для других? А как насчет собственного вклада? Вы и сами в достаточной степени принадлежите к элитной линии — так что же? Откуда этот односторонний подход?

— Я не воздерживался от вклада, — с неизменной благожелательностью возразил Мордан. — Моя плазма депонирована и при необходимости доступна. А моя карта известна каждому Арбитру в стране.

— Однако вы лично отнюдь не переусердствовали в обзаведении детьми.

— Нет — ваша правда. У нас с Мартой так много детей в округе и еще столько же на подходе, что вряд ли нам хватило бы времени заниматься одним.

За этими витиеватыми словами Гамильтону что-то почуялось.

— Скажите, вы с Мартой женаты — или нет?

— Да. Двадцать три года.

— Но тогда… но почему…

— Мы не можем, — ровным голосом, лишь чуть-чуть отличавшимся от обычного спокойного тона, проговорил Мордан. — Марта — мутант… Она стерильна.

При мысли о том, что его длинный язык заставил друга так глубоко раскрыться, у Гамильтона вспыхнули уши. До сих пор он и помыслить не мог, что Клода с Мартой связывают супружеские отношения; она обращалась к мужу, называя его не иначе как шефом, в их разговорах не проскальзывало ни единого ласкового слова, взаимная близость вообще никак не проявлялась в их поведении. И все же многое теперь становилось понятным: и тесное сотрудничество между техником и синтетистом, и обращение Мордана к генетике после того, как он блестяще начал карьеру в общественной администрации, и его напряженный, отеческий интерес к подопечным.

До Гамильтона лишь сейчас дошло, что Клод и Марта почти в такой же степени являются родителями Теобальда, как и они с Филлис, — приемные родители, крестные родители… Родители-посредники, может быть. Они были рюдителями-посредниками сотен тысяч — Феликс представления не имел о точном числе. Мысль эта его потрясла.

Впрочем, все эти размышления и воспоминания ничуть не продвигали работу, а сегодня Гамильтону нужно было вернуться домой пораньше — из-за Теобальда. Он повернулся к столу. На глаза ему попалась записка — от себя к себе. Хм-м-м… придется этим заняться. Лучше всего — поговорить с Каррузерсом. Феликс потянулся к телефону.

— Шеф?

— Да, Феликс.

— Недавно я разговаривал с доктором Торгсеном, и у меня мелькнула идея — может быть, не столь уж существенная…

— Выкладывайте.

Погода на далеком Плутоне холодная. Даже на солнечной стороне температура редко поднимается выше восемнадцати градусов от абсолютного нуля — по шкале Кельвина. И это — в полдень, на месте, открытом солнцу. Воздействию столь сильного холода в тамошних обсерваториях подвергается немало механизмов. Машины, работающие на Земле, не смогут действовать на Плутоне — и наоборот. Законы физики неизменны, но характеристики материалов с температурой меняются; самый простой пример — вода и лед.

Смазочное масло при столь низких температурах превращается в сухой порошок. Сталь перестает быть сталью. Прежде чем был покорен Плутон, ученым пришлось изобрести новые технологии.

И не только для движущихся частей, но и для неподвижных тоже — таких, как электрическое оборудование, которое, в числе прочих факторов, зависит от сопротивления проводников. Так вот, крайний холод существенно снижает электрическое сопротивление материалов. При тринадцати градусах выше абсолютного нуля по шкале Кельвина свинец становится сверхпроводником, лишенным вообще какого бы то ни было сопротивления. Электрический ток, возбужденный в таком свинце, будет, по всей видимости, циркулировать вечно, не затухая.

1298
{"b":"816702","o":1}