Почти столь же сурово Форду пришлось обойтись и с Дженис Шмидт. Интерес, который джокайрийцы проявили к Хэнсу Везерэлу, вскоре распространился и на всех остальных телепатов-уродов. Аборигены, похоже, впадали в состояние просто-таки тихого экстаза от того, что кто-то может общаться с ними непосредственно. Криил Сарлуу довел до сведения Форда, что он очень хотел бы поместить телепатов в пустующем здании бывшего храма, отдельно от других дефективных, чтобы джокайрийцы получили возможность ухаживать за ними. Просьба более походила на требование.

Дженис Шмидт с трудом поддалась на настоятельные уговоры Форда пойти в этом вопросе навстречу джокайрийцам. Свою настойчивость он мотивировал тем, что они очень много сделали для землян. И вскоре джокайрийские сиделки приступили к своим обязанностям под ревнивым присмотром Дженис.

Оказалось, что у телепатов, умственное развитие которых хоть немного превосходило полуидиотизм Хэнса Везерэла, быстро начинают развиваться острые и тяжелые психозы, связанные с присутствием джокайрийских сиделок.

Форду пришлось расхлебывать и это. Дженис Шмидт была куда более энергичной и здравомыслящей особой, чем Элеонор Джонсон. Чтобы сохранить мир и покой, Форд был вынужден пригрозить Дженис, что ее могут вообще отстранить от ухода за ее возлюбленными «детками». Криил Сарлуу, глубоко огорченный и, можно сказать, потрясенный до глубины души, согласился на компромисс, в результате которого присмотр за уродами с более высоким уровнем развития продолжали осуществлять люди, а джокайрийцы стали ухаживать только за законченными кретинами.

Но самые большие затруднения были вызваны… фамилиями.

У каждого джокайрийца были имя и фамилия. Фамилий было немного, как и у членов Семей. Фамилия аборигена указывала одновременно и на его принадлежность к определенному племени, и на храм, который он посещал.

Криил Сарлуу как-то затронул этот вопрос в разговоре с Фордом.

— Верховный Отец Странных Братьев, — обратился он. — Настало время тебе и твоим детям выбрать фамилии.

Естественно, Сарлуу говорил на родном языке, поэтому при переводе некоторые понятия теряли свою адекватность вкладываемому в них смыслу.

Форд уже привык к особенностям общения с джокайрийцами.

— Сарлуу, брат и друг, — ответил он, — я слышу твои слова, но не понимаю. Говори, прошу тебя, более полно.

Сарлуу начал заново:

— Странный Брат, времена года приходят и уходят, но рано или поздно наступает сезон созревания. Боги говорят нам, что вы, Странные Братья, в своем развитии достигли момента, когда вам пристало выбрать себе племя и храм. Я пришел к тебе с тем, чтобы договориться о приготовлениях (церемониях), на которых каждый из вас выберет себе фамилию. Я передаю тебе все это от имени богов. А от себя позволь добавить, что я буду счастлив, если ты, брат мой Форд, предпочтешь для себя храм Криила.

Форд некоторое время молчал, напряженно пытаясь вникнуть в смысл услышанного.

— Я счастлив взаимно, что ты предлагаешь мне свою фамилию. Но у моих людей уже есть их собственные фамилии.

Сарлуу отверг этот довод, чмокнув губами.

— Их нынешние фамилии — пустые слова и ничего более. А теперь они должны выбрать для себя настоящие, указывающие на определенный храм и имя бога, которому им предстоит поклоняться. Ведь дети растут и постепенно взрослеют.

Форд решил, что без советчиков ему не обойтись.

— Ты предлагаешь нам сделать это немедленно?

— Не сегодня, конечно, но в ближайшее время.

Форд вызвал Заккура Барстоу, Оливера Джонсона, Лазаруса Лонга, Ральфа Шульца и передал им содержание беседы. Джонсон прокрутил запись и попытался точнее установить значение слов. Он подготовил несколько возможных вариантов перевода, но так и не смог пролить свет на суть проблемы.

— Похоже, — высказался Лазарус, — нам предлагают или примкнуть к их церкви, или выметаться.

— Точно, — согласился Заккур Барстоу. — Тут, пожалуй, все ясно. Я думаю, большой беды не будет, если мы согласимся с их предложением. Ведь очень немногие из наших страдают какими-нибудь религиозными предрассудками, которые помешали бы им напоказ поклоняться местным богам во благо всей колонии.

— Наверное, вы правы, — согласился Форд. — Я, например, не имею ничего против того, чтобы прибавить к своему имени фамилию Криил и принять участие в их обрядах во имя безоблачного сосуществования. — Вдруг он нахмурился. — Но я бы не хотел стать свидетелем того, как наша культура растворяется в их культуре.

— Пусть у вас не болит голова на сей счет, — уверил его Ральф Шульц. — Независимо от того, что мы сделаем для их ублаготворения, культурная ассимиляция в любом случае исключена. Мы совершенно не похожи на них, и я только сейчас начинаю понимать, насколько глубоки различия между нами.

— Да, — вставил Лазарус, — именно насколько.

Форд повернулся к нему:

— Что вы хотите сказать? Вас что-то беспокоит?

— Да нет. Просто я, — ответил Лазарус, — не разделяю вашего оптимизма.

В конце концов они сошлись на том, что сначала обряд посвящения должен пройти один человек и обо всем поведать остальным. Лазарус требовал, чтобы эту честь предоставили ему по праву старейшего; Шульц настаивал, чтобы послали его, как специалиста по таким делам. Но Форд переспорил всех, заявив, что это его прямая обязанность как ответственного руководителя.

Лазарус проводил его до дверей храма, в котором планировалось проведение церемонии. Форд был совершенно обнажен, как и всякий джокайриец. Лазарус же, поскольку обряд не допускал присутствия посторонних в святилище, остался в своем килте. Многие колонисты, за долгие годы полета истосковавшиеся по солнцу, предпочитали ходить нагишом там, где позволяли приличия. Не пользовались практически одеждой и джокайрийцы. Но Лазарус всегда был одет. И даже не потому, что его моральные устои не позволяли ему этого, а из тех соображений, что на голом человеке бластер выглядел бы более чем странно.

Криил Сарлуу поприветствовал их и повел Форда в храм.

Лазарус крикнул вслед:

— Не вешай нос, старина!

Потом он стал ждать. Он закурил сигарету, докурил ее и отбросил окурок. Походил взад-вперед. Он понятия не имел, сколько ему предстоит маяться. Неопределенность усугубляла томительность ожидания; процедура, казалось, тянулась слишком долго.

В конце концов двери распахнулись и из них повалила толпа аборигенов. Они казались чем-то озабоченными и, увидев Лазаруса, старались миновать его стороной. Наконец огромный вход опустел и на пороге появилась фигура человека. Он выбежал из храма и опрометью бросился вдоль по улице.

Лазарус узнал Форда.

Форд не остановился, пробегая мимо Лазаруса. Он слепо мчался вперед. Через несколько шагов он споткнулся и упал. Лазарус поспешил к нему.

Форд не делал попыток встать. Он лежал ничком, лицом вниз, и плечи его содрогались от неудержимых рыданий.

Лазарус присел возле него на корточки и потряс его.

— Слэйтон! — позвал он. — Что случилось? Что с вами?

Форд поднял голову, взглянул на него мокрыми от слез глазами, полными ужаса, и на мгновение перестал всхлипывать. Говорить он не мог, но, кажется, узнал Лазаруса. Он протянул руки, прижался к нему и разрыдался еще сильнее, чем прежде.

Лазарус высвободился и отвесил Форду увесистую пощечину.

— Перестаньте! — приказал он. — Лучше расскажите, в чем дело!

Голова Форда дернулась от удара, он перестал всхлипывать, но по-прежнему не мог выговорить ни слова. Взгляд его был затуманен.

На них легла чья-то тень. Лазарус обернулся и выхватил бластер. В нескольких ярдах от них стоял Криил Сарлуу, не делая попыток приблизиться. И вовсе не из-за оружия — он никогда раньше его не видел и не мог знать, что это такое.

— Это ты!.. — прорычал Лазарус. — Какого… Что вы с ним сделали? — Потом он сообразил, что Сарлуу его не понимает, и перешел на понятный язык: — Что случилось с моим братом Фордом?

— Забери его, — ответил Сарлуу. Губы его дрожали. — Это очень плохо. Это очень-очень плохо.