Когда Моди повторила ту же ошибку во второй раз, я сказал со злостью:

— Если ты хочешь говорить с Патом, я тебя с ним соединю через полсекунды!

— Как? Что ты говоришь, Том?

— Ох, знаю я, что ты хотела бы видеть на моем месте Пата! И если тебе кажется, что мне приятно служить второсортной заменой, так советую хорошенько подумать.

У Моди навернулись на глаза слезы, мне стало стыдно и более неловко, чем раньше. Мы обменялись горькими упреками, и вдруг я обнаружил, что рассказываю Моди о том, как Пат меня облапошил.

Ее реакция оказалась совсем не той, которую я ожидал. Вместо того чтобы посочувствовать мне, она воскликнула:

— Ох, Том, Том! Разве ты не видишь, что Пат тебе ничего не сделал и во всем виноват ты сам?

— Как это?

— Причина не в нем; она в тебе. Меня, бывало, тошнило просто, глядя на то, как ты позволяешь Пату помыкать тобой. Тебе нравилось, что он тобой помыкает. У тебя же явная склонность к мазохизму.

Я так разозлился, что сначала даже слов подобрать не мог.

— Что ты болтаешь? Какая-то дешевая «кухонная» психиатрия! Не пройдет и минуты, как ты станешь мне внушать, что я стремлюсь к саморазрушению.

Моди мигнула, стараясь стряхнуть с ресниц слезы.

— Нет. Хотя, может быть, именно это заложено в Пате. Он постоянно шутит на эту тему, но я знаю, что тут скрыто нечто очень опасное. Уверена, мы больше его никогда не увидим.

Мне нужно было хорошенько прожевать услышанное, прежде чем проглотить его.

— Уж не хочешь ли ты сказать, — медленно произнес я, — что я позволил Пату вытеснить меня потому, что испугался полета?

— Что? Ну, Томми, милый, я же ничего подобного не говорила.

— Во всяком случае, звучит похоже.

И тут я понял, почему это звучало похоже. Может быть, я действительно сдрейфил? Может быть, потому я и боролся за свое место недостаточно решительно и позволил Пату выпихнуть себя… что знал, что случится с тем, кто отправится в полет?

Итак, возможно, я трус!

Мы помирились, и свидание вроде должно было закончиться к общему удовольствию. Когда я проводил ее до дому, я подумал было, не поцеловать ли ее на сон грядущий — я никогда еще этого не делал, так как мы с Патом вечно следили друг за другом, как ястребы. Думаю, она тоже ждала этого… и вдруг Пат громко свистнул мне в ухо.

«Эй! Не спишь, друг?»

«Конечно, — ответил я коротко. — Но я занят». «И чем же ты занят? Свиданка с моей девушкой?» «С чего это ты так решил?»

«Но это ведь так, верно? Я вас вычислил. Ну и как делишки?»

«Нечего совать нос в чужие дела».

«Конечно, конечно. Просто передай ей привет от меня. Привет, Моди!»

Моди спросила:

— Том, о чем ты так глубоко задумался?

— О! Это всего лишь Пат. Он велит передать тебе привет, — ответил я.

— Ах так?.. Ладно, я ему тоже передаю привет. Я и передал. Пат хмыкнул.

«Поцелуй ее за меня».

Этого я делать не стал. Ни за него, ни за себя.

Но я позвонил ей на следующий день, и после этого мы с ней гуляли ежедневно. Отношения с Моди развивались в высшей степени удовлетворительно… настолько удовлетворительно, что я начал даже подумывать о том, что студенты колледжей нередко женятся и что я вполне могу себе это позволить, если все и дальше так пойдет. О! Я вовсе не был уверен на все сто, что захочу стреножить себя в столь юные годы, но так тяжко быть одному, если ты привык быть постоянно рядом с кем-то другим.

А потом Пата доставили к нам на носилках.

На самом-то деле это был специально зафрахтованный санитарный самолет. Наш болван тайком сбежал из общежития и попробовал покататься на лыжах, о которых знал столько же, сколько я о нырянии за жемчугом. И падение-то было не такое уж ужасное — Пат просто запутался в собственных ногах. И вот, пожалуйста, его притаскивают домой на носилках, полностью парализованного ниже пояса, с бездействующими ногами. Конечно, его следовало бы сразу положить в больницу, но он попросился домой, и ма тоже хотела, чтобы он был дома, так что па не оставалось ничего другого, как настоять, чтоб это было исполнено. Пата положили в комнату, освободившуюся с отъездом Фейт, а я стал снова спать на диванчике. Все домашние были прямо-таки убиты и при этом куда больше, чем когда Пат уезжал в Швейцарию. Па почти что вытолкал Фрэнка Дюбуа в шею, когда Фрэнк сказал, что теперь, раз эта дурацкая бредятина насчет космических полетов кончилась, он все еще готов предоставить Пату работу, если тот сейчас же начнет изучать счетоводство, так как счетовод может работать и в инвалидной коляске. Не знаю, может быть, у Фрэнка были самые лучшие намерения, но иногда мне кажется, что в некоторых случаях «добрые намерения» следует квалифицировать как серьезное преступление.

Но вот что меня страшно поразило, так это поведение ма. Она была переполнена слезами и сочувствием и не могла оторваться от Пата — часами массировала ему ноги, пока сама чуть не валилась с ног от усталости. Но я видел (не знаю, обратил ли на это внимание па), что она была счастлива почти до неприличия — ее «бэби» вернулся к ней. Нет, слезы ма вовсе не были притворными… но, видно, женщины могут одновременно и лить слезы и трепетать от счастья.

Все мы знали, что «космическая бредятина» уплыла, так сказать, из наших рук навсегда, но не обсуждали этого — даже мы с Патом и то молчали. Пока он беспомощно и неподвижно лежал на спине и, ясное дело, чувствовал себя немного хуже, чем я сам, было, разумеется, не время ругать его за то, что он сначала сгреб все под себя, а затем навсегда погубил наши шансы. Возможно, я был зол на него, но сейчас вряд ли можно было вымещать на нем свои чувства. Я с горечью ожидал, что вскоре жирные чеки от ФППИ перестанут появляться в нашем доме и снова в семье станет плохо с деньгами, и случится это как раз тогда, когда они так необходимы; я отчаянно ругал себя за покупку дорогих часов и за то, что так швырялся деньгами, водя Моди в такие места, которые раньше нам были не по карману; но чаще я старался не думать об этом — что толку горевать о пролитом молоке? А вот о чем приходилось думать — так это о том, где я буду работать, раз не попаду в колледж.

Поэтому визит к нам мистера Говарда застал меня врасплох — все-таки в глубине души я надеялся, что ФППИ подержит нас в своей платежной ведомости, хотя бы до тех пор пока Пата не прооперируют, несмотря на то что несчастный случай произошел не по их вине, а был следствием нарушения Патом хорошо известных порядков и распоряжений. Однако, учитывая колоссальное богатство Фонда, я полагал, что они могут позволить себе проявить щедрость.

Но мистер Говард даже не думал поднимать вопрос о том, платить или не платить Фонду за увечье Пата; он просто хотел знать, как скоро я могу явиться в Тренировочный центр.

Я ничего не понимал, ма ударилась в истерику, а па дико разозлился, но мистер Говард был непоколебим. Послушать его, так можно было подумать, что вообще ничего не случилось. Во всяком случае, ничего такого, что давало бы хоть малейшее основание думать, будто мы свободны от нашего контракта. «Вторая сторона» и «третья сторона» соглашения были взаимозаменяемы; поскольку Пат лететь не мог, естественно, лететь должен я. Ничего не произошло такого, что могло помешать нам выполнить роль коммуникационной пары. Просто нам предоставили несколько дней, чтобы успокоиться после печального инцидента, но не могу ли я немедленно прибыть на работу? Время подпирает.

Па побагровел и потерял контроль над собой. Неужели им мало того, что они сделали с его семьей? У них что, совести нет, что ли? Неужели они не понимают?..

В разгар этой суматохи, пока я пытался вникнуть в новую ситуацию и при этом никак не мог сообразить, как же мне на нее реагировать, Пат послал мне телепатический сигнал;

«Том, немедленно гони сюда!»

Я извинился и рванул к нему. Мы с Патом, можно сказать, почти не общались телепатически с тех пор, как с ним произошло несчастье. Несколько раз он звал меня ночью подать ему воды или что-то в том же роде, но по-настоящему мы вообще не разговаривали ни вслух, ни с помощью телепатии. Он был погружен в черное унылое безмолвие, которым отгородился от меня, Я просто не знал, как с этим бороться; ведь впервые один из нас болел, а другой был совершенно здоров.