В кабинке позади Рейни два пенсионера, Даг Аткинс и Фрэнк Уинслоу, взялись делать ставки.
— Десятку на то, что она не устоит, — объявил Дуглас, бросая на розовый столик из формайки мятую бумажку.
— Двадцатку на то, что она охладит пыл нашего Ромео стаканом ледяной воды на голову, — ответил Фрэнк, доставая бумажник. — Я точно знаю, что для Синди хорошие чаевые дороже руки и сердца Кларка Гейбла[100].
Отодвинув салат, Рейни повернулась к двум приятелям. День тянулся медленно, и ничего лучшего, чтобы как-то убить время, она не придумала.
— Я с вами.
— Привет, Рейни.
Фрэнк и Даг, друзья с пятидесятилетним стажем, улыбнулись ей дуэтом. Фрэнк мог похвастать ясными голубыми глазами на прокаленном солнцем лице, зато Даг умудрился сохранить больше волос. Оба были в красных клетчатых рубашках с жемчужными кнопками, которые надевали исключительно для выхода в город. Зимой этот наряд дополнялся коричневыми замшевыми блейзерами и ковбойскими шляпами кремового цвета. Рейни как-то обвинила их в попытке спародировать Ковбоя Мальборо с пачки сигарет — старики сочли это за комплимент.
— Скучный денек, а? — спросил Даг.
— Весь месяц такой. Май. Жарко. Народ слишком доволен для того, чтобы драться.
— И никаких домашних разборок?
— Никто даже не выясняет, чей пес нагадил в чьем саду. Если хорошая погода простоит еще немного, я останусь без работы.
— Такой красавице, как ты, работа и не нужна, — сказал Фрэнк. — Тебе мужчина нужен.
— Да, на тридцать секунд. А потом?
Друзья фыркнули. Рейни им подмигнула. Ей нравились Фрэнк и Даг. Сколько она себя помнила, они всегда появлялись здесь, в закусочной, ровно в час дня, каждый вторник. Вставало и садилось солнце — и с таким же постоянством Фрэнк и Даг заказывали у Марты фирменный мясной пирог. Вот так.
Рейни поставила десятку на Чаки. Ей и раньше случалось наблюдать юного Дон Жуана в действии; к тому же бейкерсвильские дамочки просто обожали его улыбку и ямочки на щеках.
— Так что думаешь о новом добровольце? — спросил Даг, кивая головой в сторону стойки.
— А что тут думать? Выписывать штрафные талоны — это не на головном мозге оперировать.
— Слышал, у вас на прошлой неделе небольшая размолвка вышла с какой-то немецкой овчаркой, — заметил Фрэнк.
— Бешенство, — поморщилась Рейни. — Жаль, собака-то хорошая.
— Так она и вправду набросилась на Ромео?
— Всеми девяноста фунтами.
— Говорят, Чаки чуть штаны не намочил.
— Думаю, ему просто собаки не нравятся.
— Уолт сказал, овчарку ты пристрелила. Прямо в голову пальнула.
— Мне за то и платят большие деньги — чтобы пьяных уговаривала да домашних любимцев расстреливала.
— Перестань, Рейни. Уолт сказал, ты ее круто уложила. Эта овчарка, она ж на месте не стояла. Так Чаки теперь у тебя в долгу?
Рейни бросила взгляд на напарника, все еще распускавшего перья у стойки.
— Думаю, Чаки теперь до смерти меня боится.
Фрэнк и Даг расхохотались. Потом Фрэнк наклонился вперед, и в его голубых стариковских глазах блеснул огонек заядлого рыбака, нацелившегося на крупную рыбу.
— Шепу сейчас помощь лишней не будет, — сказал он со значением.
Рейни оценила наживку и покупаться не стала.
— Ни один шериф не станет отказываться от желающих поработать бесплатно, — ответила она нейтрально.
И это было так. Скромный бюджет Бейкерсвиля позволял иметь только одну полную ставку шерифа и две — рядовых полицейских. Две последние занимали Рейни и Люк Хейз. Шестеро других патрульных были волонтерами. Они не только тратили свое время бесплатно, но и сами оплачивали обучение, форму, бронежилеты и оружие. Такая система действует во многих маленьких городах. В конце концов, большинство вызовов связаны с домашними конфликтами и преступлениями против собственности. Ничего такого, с чем не могли бы справиться спокойные и рассудительные люди.
— Я слышал, Шеп на месте нечасто бывает, — закинул удочку Даг.
— Не знаю. Я учет не веду.
— Да ладно, Рейни. Все же знают, что у Шепа и Сэнди сейчас проблемы. Так он что, замириться старается? У жены работа, вот он под нее и подстраивается?
— Мое дело, Фрэнк, регистрировать происшествия, а не шпионить за налогоплательщиками.
— Да ты хотя бы намекни. Знаешь, мы сейчас в парикмахерскую идем. И если свежих новостей подбросим, так Уолт с нас и денег не возьмет.
Рейни закатила глаза.
— Уолт и так знает больше меня. Мы, по-вашему, к кому за информацией обращаемся?
— Да, Уолт знает все, — проворчал Фрэнк. — Может, и нам стоит парикмахерскую открыть… Уж стричь-то большого ума не надо.
Рейни посмотрела на их руки, мозолистые, заскорузлые, с распухшими от артрита пальцами.
— Я бы к вам пошла, — смело заявила она.
— Видишь, Даг. Мы еще могли бы и цыпочек снимать.
Дагу такая перспектива пришлась по душе, но когда он всерьез заговорил о перспективах, Рейни решила, что ей пора уходить со сцены. Одарив стариков прощальной улыбкой, она отвернулась и посмотрела на часы. 13:30. Никаких звонков с самого утра, даже в рапорте записать нечего. Даже для их мирного городка день выдался необыкновенно тихим. Женщина взглянула на Чаки — у того, должно быть, уже щеки болели от улыбки.
— Сворачивайся, шустряк, — проворчала она, нетерпеливо барабаня пальцами по столу.
В отличие от Чарли Каннингэма, Рейни не планировала становиться копом. Первой ее мыслью по окончании бейкерсвильской средней школы было убраться куда подальше из этой молочной страны. За спиной у нее были восемнадцать лет постоянно нараставшей клаустрофобии и никаких родственников, которые держали бы ее здесь. Ей позарез была нужна свобода. И никаких призраков — так она думала.
Рейни села в первый же автобус до Портленда, где записалась в местный университет и стала изучать психологию. Ей нравилось учиться. Нравился молодой город с его кулинарными школами, художественными институтами и «альтернативными стилями жизни». У нее случился головокружительный роман с тридцатичетырехлетним помощником окружного прокурора, разъезжавшим на «Порше».
Ночь… Ты берешь в руки руль могучей машины и опускаешь стекла. Вжимаешь в пол педаль газа и мчишься, срезая острые углы на Скайлайн-бульвар. Ветер в волосах… Ты взбираешься все выше и выше, давишь все сильнее, сильнее, сильнее. Ты ищешь… чего-то.
Они вылетали на самый верх, и перед ними открывался весь раскинувшийся звездным одеялом город. Они сбрасывали одежды и трахались по-сумасшедшему между сиденьями и рычагами.
Потом Хоуи отвозил ее домой, и она в одиночку открывала блок пива, хотя и знала получше многих, чем это кончается…
На поясе затрещала, оживая, рация. Наконец-то хоть что-то, с облегчением подумала Рейни.
— Один-пять, один-пять. Вызываю один-пять.
— Один-пять слушает, — ответила Рейни, уже выскальзывая из кабинки. — Что у вас?
— Сообщение о происшествии в восьмилетней школе. Подождите… секунду…
Она нахмурилась. На заднем плане слышался какой-то шум — то ли диспетчер подняла рацию слишком высоко, то ли трубка лежала рядом с приемником. До Рейни доносился треск статических разрядов и крики. Потом четыре четких и ясных хлопка. Выстрелы…
Какого еще черта?
Она шагнула к Чаки, развернула его к себе и снова услышала диспетчера. Впервые за восемь лет в голосе Линды Эймс не слышалось привычного самообладания.
— Всем нарядам, всем нарядам. Сообщение о стрельбе в бейкерсвильской восьмилетней школе. Говорят там… кровь… кровь в коридоре. Вызываю шесть-ноль… шесть-ноль… Уолт, присылай «Скорую»! Оставляю для связи третий канал. Похоже, стреляют в школе… Господи, у нас стрельба в школе!
Рейни уже вытащила Чаки из закусочной. Вид у него был бледный и растерянный. Она ждала от себя каких-то эмоций, но так ничего и не почувствовала. Только в ушах звенело. Не обращая внимания на эту мелочь, Рейни втиснулась в старенький полицейский седан, пристегнулась и привычно включила сирену.
