Мелани не заплакала. Что его совсем не удивило. Вместо этого скомкала в кулаке его рубашку и уткнулась носом в шею. Он прижался щекой к ее макушке и стиснул крепче.

— Я люблю их, — прошептала она. — Они — моя семья, и я люблю их. Неужели это так плохо?

— Нет, — проскрежетал Дэвид. — Нет.

— Они выполняли все мои желания. Играли со мной, любили меня. Ради Бога, даже бродили со мной по гаражным распродажам. Стоуксы на гаражной распродаже! Конечно, все это не могло быть ложью. Просто не могло.

— Не знаю. Не знаю.

— Мне снова девять, — прошептала она, еще крепче вцепившись в его рубашку, — я снова просыпаюсь в больнице со всеми этими трубками и иглами, торчащими из моего тела, но на этот раз нет никого, чтобы меня спасти, Дэвид. На этот раз никого нет.

— Ш-ш-ш, — баюкал он снова и снова. — Ш-ш-ш.

Она заплакала. Через минуту он чмокнул ее в макушку. Потом надолго зарылся губами в волосах, отвел прядки назад, поцеловал слезы на щеках. Поцеловал шею, лоб, уши. Что угодно, только не в губы. Он знал — они оба знали, — что нельзя целовать в губы. Не преступить черту, не преступить черту.

Мелани повернула голову, Дэвид коснулся краешка губ, подбородка, кончика носа, ямочки на щеке.

— Еще, — прошептала она, — еще.

Вот так и пришлось сосредоточиться на шее, уткнувшись в нее носом, целуя все яростнее, словно ненасытные подростковые гормоны кружили над диваном. Он втянул в рот мочку уха и прикусил. Она вздохнула и беспокойно завозилась на коленях. Он еще разок прикусил. Она заерзала, вызвав нешуточную эрекцию, и теперь оба дышали очень тяжело.

Шея. Нежная сексуальная шея. Щеки, гладкие, как шелк. Дэвид покрыл поцелуями упрямую линию подбородка, а затем — словно магнитом притянуло — снова уголки рта. Впитывал ее горячее дыхание, ее напряжение, ее натянутое до предела нервное ожидание. Стоит одному слегка повернуться, и они сольются воедино. Ее губы с его. Жаркие манящие губы. Фантастический лакомый вкус Мелани Стоукс.

Трепещущее тело… Боже, она рвала его на части.

Медленно, очень медленно Дэвид отстранился. Оба вздохнули, без слов поняв друг друга.

Он — федеральный агент, расследующий дело против ее отца. Хотя пока не рассказал ей всю правду, что не есть хорошо. Пусть он не стал великим бейсболистом, о чем мечтал его отец, но все же остался мужчиной.

— Тебе лучше? — пробормотал он через минуту.

— Гораздо.

Ее бедра все еще упирались в его пах. Мелани, казалось, ничего не замечала, в отличие от Дэвида. «Одно из преимуществ быть взрослым. Можно просто держать девушку на коленях». Закрутил длинную прядь вокруг кисти. Красивые волосы. И пахнут замечательно. Вот бы погрузиться в них обеими руками и гладить до тех пор, пока она снова не начнет вздыхать.

Эрекция причиняла сильное неудобство, пришлось сменить позу.

— «Олд Спайс», — прошептала Мелани. — Мне казалось, им уже никто не пользуется.

— Мой отец пользуется, — рассеянно откликнулся Дэвид и перешел к рассмотрению изгибов крошечной ушной раковины.

— Вы с ним очень близки, да?

— Раньше были.

«У Мелани Стоукс даже ушки прелестные. Наверное, и пальцы ног тоже восхитительные».

— Раньше? — вопросительно глянула она.

— Все меняется. Само собой меняется.

— Артрит? — проницательно прищурилась Мелани. — Твой отец такой же необыкновенно общительный человек, как ты?

— Угу, я весь в него.

— Угу. И твоей матери больше нет в живых, так что некому вмешаться. Какая досада.

— Угу.

Дэвид никогда не оценивал ситуацию с этой точки зрения, но Мелани, вероятно, права.

— Расскажи о своей матери, — настойчиво попросила она. — Расскажи, каково это — расти среди людей, которые с тобой одной крови и любили тебя с самого рождения.

Дэвид не сумел ответить немедленно. Боль, пульсирующая под ее словами, мучительно сжала горло.

— Пожалуйста!

— Ну… Я многого не помню. Ты же знаешь детей. Получаешь в подарок целый мир и воспринимаешь все как должное.

— А твоя мама пекла печенье? Когда я лежала в больнице, то всегда представляла себе маму в белом фартуке, запачканном мукой и шоколадной крошкой. Непонятно почему этот образ постоянно мне являлся.

— Да, моя мама пекла печенье. Шоколадное. Овсяное. Сахарное с зеленой глазурью на праздник святого Патрика. Господи, сто лет об этом не вспоминал, — потер лоб Дэвид. — Ну, еще читала нам сказки. Заставляла убираться в своих спальнях. Даже смеялась над рассказами отца о работе. И она была очень красивая, — добавил он. — Помню, маленьким мальчиком я всегда считал, что мне досталась самая красивая мама на свете.

— Звучит замечательно.

— Да, — прошептал он. — Она такой и была. Помню… Помню, как они с папой вернулись домой из больницы и усадили нас рядом. Помню, как держались за руки и отец плакал. Никогда прежде не видел его плачущим. Затем прозвучало: «Рак». Просто «рак», словно это все объясняло.

— Не могу себе представить, как такое можно объяснить ребенку.

— Вот и они, наверное, не могли. Папа сказал, что необходимо больше помогать маме по хозяйству, так что мы со Стивеном тут же кинулись вылизывать дом. Даже впервые в качестве сюрприза пытались отдраить ванную комнату. Для сведения — мыльные разводы с нержавеющей стали очень трудно удаляются. Тебе стоило бы посмотреть на нас с пылесосом. Та еще картина.

— Что-то натворили?

— Всосали половину шторы. Кто бы мог ожидать?

— Зато ваши старания умиляют, — улыбнулась Мелани.

— Да. Мама легла на химиотерапию — мы перестлали полы в кухне. У нее лучевая терапия — у нас окна. У нее рецидив — мы с шампунем моем ковры. Соседи вечно таскали нам кастрюли с тушеным мясом и запеканками, ну, ты понимаешь, «разумеется, пока бедняжка в больнице, муж и сыновья с голоду помрут». Хвалили, как замечательно теперь выглядит наш дом, как замечательно выглядим мы со Стивеном. Поучали, что мы должны держаться, как стойкие деревянные солдатики. Маму снова положили в больницу. Мы выбили постели, отполировали мебель, вычистили шторы и отдраили столовое серебро. Мама вернулась домой, легла в абсолютно идеальной гостиной и умерла. Потому что у нее был рак. Который убивает, даже если у тебя идеальные сыновья и идеальный любящий муж, готовые сделать все возможное и невозможное, лишь бы сохранить тебе жизнь.

— Сочувствую, — прошептала Мелани.

Дэвид неуклюже пожал плечами. Тирада прозвучала более горько, чем хотелось. В голову не приходило ни одной веселой легкомысленной реплики, чтобы сменить настрой. Риггс никогда не вспоминал о том времени. Просто не вспоминал. И теперь ощущал неловкость.

Поднял Мелани с колен и встал с кресла, чтобы создать хоть какую-то дистанцию между ними. Она по-прежнему расстроена, но он не нашел в себе сил снова ее обнять.

— Э-э-э… ну… не стоило говорить об этом, — проворчал Дэвид.

— Понимаю.

— Я просто… ну… нуждаюсь в неком пространстве.

— Дэвид, я все понимаю.

— Господи, почему столько несчастий свалилось на одну гребаную семью!

Мелани ничего не ответила, он сердито выдохнул. «Возьми себя в руки, Риггс. Соберись». Упер руки в бока и огляделся.

— Уже поздно, Мелани. Что скажешь?

— Согласна, пора ложиться спать, — кивнула она и вдруг покраснела. — Я имею в виду буквально спать. В своих отдельных комнатах. В своих отдельных кроватях.

— Твоя наверху. А я расположусь поближе к двери.

— У тебя завтра действительно занят весь день?

— С утра пораньше встреча с боссом. Он немного нервничает по поводу перестрелки. В противоположность общепринятому мнению, стрелять в нашей работе приходится не каждый день, особенно если расследуешь мошенничество.

— У тебя все здорово получилось, — пылко заверила Мелани. — Спас меня. Ранил убийцу.

— В конце концов, — поморщился Дэвид, — раз уж я попадаю в почтовую марку, то не должен был промахнуться по тому громиле.

— Он же человек, Дэвид. Не клочок бумажки.

— Ну, посмотрим, как ты запоешь, если он снова явится. Постараюсь не слишком задерживаться в офисе. Почему бы тебе не отоспаться, а потом закажи себе плотный завтрак. Посвяти день расслаблению и отдыху.