— Ты не обязана ее выбирать, — снова и снова повторял отец в тот день. — Может, Шана и была когда-то твоей родней, но ведь не без причин тебя у этой родни забрали! А если бы эти письма писал твой отец, ты бы все равно их читала?

— Это разные вещи!

— Почему же? Они оба убийцы.

— Она была всего лишь маленькой девочкой…

— Которая превратилась во взрослого психопата. Сколько человек у нее на счету? Трое, четверо, пятеро? Ты не спрашивала?

— Может, то, что она сделала… то, кем она стала… не ее вина.

Отец пристально посмотрел на меня.

— Хочешь сказать, что на нее не подействовало проявление вашим отцом неуемной жажды к насилию? Каждую ночь она наблюдала за его жестокостью, пока ты была заперта в шкафу.

— Первые пять лет — самые важные в жизни ребенка, — вспомнив недавно пройденный курс детской психиатрии, прошептала я. — Я прожила с ним в одном доме всего год. А Шана — четыре. То есть все ключевые события на этапе становления личности…

— Естественный отбор. Тебе повезло оказаться в доме, где тебя любят, а твоей сестре — нет. Так что нет ничего удивительного в том, что ты теперь будешь учиться в самой престижной медицинской школе Бостона, а она до конца своей жизни будет закована в наручники в том или ином исправительном учреждении.

— Это слишком жестоко.

— Хватит себя обманывать, Аделин. Естественный отбор всегда был, есть и будет. А то, что ты испытываешь, не есть любовь. Просто ты чувствуешь себя виноватой за то, что в жизни повезло тебе, а не ей.

— Она моя сестра…

— У которой богатая история насилия над другими людьми, включая и тебя саму, между прочим. Аделин, назови мне хотя бы одну причину, почему тебе следует считать Шану своей семьей. Всего одну причину, и я отстану от тебя.

Я поджала губы и, стараясь по-прежнему не смотреть ему в глаза, пробормотала:

— Потому что.

Отец всплеснул руками.

— Господи, спаси меня от этих умников, у которых на все есть ответ! Скажи мне, ты отсылала ей деньги?

Я ничего не ответила, и отец снова глубоко вздохнул:

— А все потому, что она попросила, правда? Действительно, почему бы и нет. Она отличный манипулятор, а ты легкая мишень. Она заперта в большом доме, а ты в большом доме живешь.

— А может, все потому, что я ее младшая сестра, а сестры должны помогать друг другу?

— Как это трогательно. Это она написала?

— Я не такая наивная, как ты думаешь!

— Отлично. Тогда просто перестань высылать ей деньги, и увидишь, как долго она продолжит тебе писать.

— Она хочет узнать меня получше.

— А ты ее? — Впервые в голосе отца не звучала ирония.

— Я… мне любопытно. Мы обе знаем дурную репутацию отца. — Мой голос прозвучал, словно со стороны, когда я процитировала:

— «Больной придурок Гарри Дэй искал подружку понежней. Схватить, избить, проткнуть, убить! «Ты лучшая!» — всем говорил, а кости рядом хоронил».

Я услышала этот стишок еще в средней школе и никогда не говорила своему приемному отцу. Потому что боль — это знание, но иногда, чтобы ощутить боль, можно разделить знание с тем, кого ты любишь, не будучи в состоянии что-нибудь сделать.

Отец выдохнул, взгляд его смягчился.

— Но это правда.

— Это касается и моей сестры, верно? Я происхожу из семьи убийц.

— Точно, — угрюмо подтвердил отец. — Такой вот у тебя генофонд.

— И что бы мы ни думали по этому поводу, природа — это решающий фактор в становлении поведения. Одна только любовь не способна изменить мир.

— Ты слишком молода, чтобы так цинично рассуждать, дорогая.

Не обращая внимания на его слова, я продолжила:

— Конечно, я не считаю себя убийцей…

— Слава богу, — улыбнулся отец.

— Но я думаю, что должна узнать то, чего пока не знаю. Вспомнить то, что уже давно забыла. Ведь моя биологическая семья — это своего рода часть меня, да и ты сам меня учил, что отрицание есть зло. Смотри своим проблемам в лицо, анализируй их и затем решай. Не ты ли это говорил?

— Только я, кажется, еще упоминал про безопасность. Мы можем испытывать не только психологическую боль, не забывай. А семья, — отец указал на письма, — особенно твоя семья, Аделин, умеет причинять боль просто блестяще. Если ты изучала дело Гарри Дэя и видела все те фотографии, то должна знать это не хуже меня.

— Мы редко пишем друг другу. — Я кивнула на письма сестры. — Может, где-то раз в месяц, как обычные друзья по переписке.

— Письмами дело не закончится. Рано или поздно она попросит тебя о встрече. И ты согласишься, Аделин. В такие моменты, как сейчас, мне хочется, чтобы ты умела чувствовать боль. Вероятно, тогда инстинкт самосохранения у тебя был бы более развит.

— Не переживай, пап. Доверься мне, ладно? Я знаю что делаю.

Я развернулась и вышла из комнаты. Разговор окончен. Выводы сделаны. Баррикады целы.

Возможно, я бы сдержалась. Возможно, дело ограничилось бы письмами. Вот только отец мой вскоре умер. Семья, которую я обрела, исчезла. Я осталась абсолютно одна в этом мире, и, несмотря на нечувствительность, меня терзала тоска.

Спустя шесть месяцев я впервые нанесла визит в Массачусетский исправительный центр. Сидя напротив своей сестры в небольшой комнатке для свиданий, я поняла, что отец был прав: у Шаны действительно необычайно развитый дар причинять людям боль.

Но, как, вероятно, делают все младшие сестры, я тешила себя мыслью, что и сама не лишена талантов.

Оправившись от случая с Шаной, я поехала в офис, где меня ждал незваный гость в лице детектива Ди-Ди Уоррен.

На мгновение, как только за мной закрылись двери лифта, я замерла при виде ее. По телу пробежал холодок. Одежда Ди-Ди, черные брюки и кремовый свитер ассоциировалась у меня с образом женщины-полицейского на службе. А учитывая статью в сегодняшней газете, повествующую о двух новых убийствах в Бостоне, и прошлое моей семьи…

Но тут я обратила внимание, что детектив стоит, тяжело прислонившись к стене. На бледном лице застыла гримаса боли.

— Вы в порядке? — осторожно спросила я, подойдя ближе.

— Сами-то как думаете? Раз уж я здесь, — буркнула Уоррен.

Ее рука была плотно прижата к телу. Судя по внешнему виду, у детектива выдалась бессонная ночь и не самое лучшее утро. Очевидно, Ди-Ди знала, что нападение — лучшая защита, и, похоже, сейчас она была настроена просто воинственно.

Стараясь сохранить нейтральный тон, я спросила:

— Я что-то путаю? Разве у нас назначена на сегодня встреча?

— Я была тут неподалеку и решила заглянуть к вам.

— Понятно. И долго вы меня ждали?

— Нет. Только что пришла. Увидела, что в кабинете не горит свет, решила, что вас нет, и тут вы как раз пришли.

Я кивнула, вставила ключ в замок и повернула. Поборов в себе странное чувство отторжения, я пригласила гостью войти:

— Прошу.

— Спасибо.

— Чай, кофе, воды?

— Кофе, если вас не затруднит.

— Вы явились ко мне без предупреждения. Поздно беспокоиться о затруднениях.

Ди-Ди наконец выдавила улыбку и вошла в кабинет. Я включила свет, повесила пальто и сумку.

— А где ваш секретарь?

— Я дала ей выходной.

— Выходной? В среду?

— У нее какие-то проблемы.

Ди-Ди в ответ кивнула и обошла кабинет, рассматривая мои многочисленные дипломы в рамках, а я пока включила кофемашину. Обойдя вокруг моего стола, детектив, подавив болезненный стон, опустилась на стул с твердой спинкой. Ее левая рука тряслась. Трудно сказать, что мучило ее больше, постоянная боль или усталость, но я точно знала — эта женщина так просто не сдается. Однако тот факт, что она добровольно подписалась на мои услуги, говорил о том, что ей действительно плохо.

— Дабы исключить недоразумения, — сообщила я, — мы будем расценивать нашу встречу как официальный сеанс.

— Ладно, — сказала она и затем добавила: — Только разве это что-то меняет?

Я улыбнулась и заняла свое привычное место за столом.