— Кто-то присвоил личность агента ФБР?

— А почему бы и нет? Он ведь уже распространил информацию обо мне по половине тюрем страны, среди самых закоренелых уголовников. В конце концов, что такое какой-то автомобиль, пусть и шикарный? — Куинси помолчал и нехотя добавил: — Ему по крайней мере не откажешь во вкусе.

Рейни недоверчиво покачала головой:

— Ну, не знаю… Разве в Бюро нет специалистов в этой области?

— В Бюро есть специалисты в любой области, — заверил ее Куинси, но как-то без энтузиазма.

Он поставил стаканчик, и Рейни с изумлением заметила, что у него дрожат руки.

— У меня забрали дом, — негромко сказал Куинси. — Сегодня на могиле моей дочери установили камеры слежения. Смешно, правда? Я же эксперт. Специалист именно по такого вот рода делам, но с семи ноль пяти сегодняшнего утра мое мнение уже никого не интересует. Я превратился в жертву, и это бесит меня больше всего.

— Они просто идиоты, Куинси. Я всегда тебе это говорила. Если бы агенты ФБР были посмышленее, то не разгуливали бы в этих ужасных костюмах, которые никто больше в мире не носит. Кем только надо быть, чтобы начинать день с повязывания удавки на шее?

Куинси покосился на свой галстук цвета бургундского с темно-синими и темно-зелеными геометрическими фигурами и подозрительно похожий на тот, который он надевал вчера и позавчера.

— Это невыносимо. Кто-то отбирает у меня мою жизнь, а я не знаю почему.

— Знаешь, Куинси, прекрасно знаешь. Ты хороший парень, а значит, все плохие парни должны тебя ненавидеть. По определению.

— Агенты Родман и Монтгомери работают с телефонными звонками. Мой дом обложили; они даже стараются установить, кто помещал объявления в тюремных бюллетенях, как будто это что-то даст. Ищут красный «ауди». Зачем ему это, я не представляю. Разве что мой не установленный противник просто насмехается надо мной — мол, ты разрабатывай там свою стратегию, а я буду наслаждаться жизнью за твой счет. В этом что-то есть. — Куинси вздохнул и провел ладонью по волосам. — Сегодня я занимался тем, что просматривал файлы со старыми делами и собирал информацию на тех, кого когда-либо отправил за решетку. Плохо то, что таковых очень много. Хорошо, что большинство либо еще сидят, либо уже умерли.

— Мне всегда это нравилось, Куинси. Твоя способность увязывать все логически. Он рассеянно кивнул.

— Я на восемьдесят процентов уверен, что удар направлен именно против меня. Но кто противник? Я даже не знаю, почему он выбрал меня в качестве мишени. Наиболее очевидный ответ — месть. Почему бы и нет? Впрочем, в любом случае кто-то начал плести очень хитрую и сложную паутину, и у меня такое чувство, что я уже запутался прямо в средине.

— У тебя есть друзья, Куинси, — тихо сказала Рейни. — Мы поможем тебе. Я помогу тебе.

— Поможешь? — Он посмотрел ей в глаза. — Рейни расскажи, что ты узнала о Мэнди. Скажи мне то, что мы оба уже чувствуем.

Рейни отвела глаза. Допила кофе. Поставила стаканчик на стол, потом снова взяла его и повертела в руках. Ей не хотелось отвечать на вопрос, и они оба знали почему. Однако Рейни также понимала, что не может смягчить припасенные для него новости. Еще одно объединяло их с Куинси: оба предпочитали выкладывать плохие известия напрямик.

Выложили. Обговорили. Сделали.

— Ты прав. Что-то неладно в Датском королевстве.

— Убийство?

— Пока не знаю, — сразу же и твердо возразила она. — Вспомни первое правило любого расследования — не торопиться с выводами. На данный момент у нас нет материальных улик, дающих основание предполагать убийство.

— С другой стороны… — продолжил за нее Куинси.

— С другой стороны, с Мэри Олсен что-то случилось.

— Вот как? — искренне удивился Куинси. Он нахмурился, потер виски, и Рейни поняла — проверяет свое впечатление о милой миссис Олсен и не может представить, в чем именно ошибся.

— Я разговаривала с ней сегодня утром, и Мэри от всего отреклась. Мэнди вроде бы весь вечер пила только диетическую колу, но, возможно, разбавила колу ромом. Тебе, наверное, показалось, что Мэри упоминала о новом приятеле Мэнди, но она ничего такого не говорила. Далее, Мэнди и раньше садилась за руль пьяная, так что, вероятно, причина случившегося с ней именно в этом.

— Получается, что Мэнди весь вечер пила колу с ромом в доме своей подруги, потом сама по себе заехала черт знает куда и вдруг так опьянела, что не справилась с управлением и врезалась в столб?

— Я не говорила, что Мэри придумала хорошее объяснение, я только сказала, что теперь у нее новое объяснение.

— Но почему? Она же была ее лучшей подругой. Почему? За этим вопросом Рейни слышала другой, более глубокий и горький. Почему все это обрушилось именно на них? На Мэнди? На него? Почему кто-то так возненавидел его дочь? Почему мир не может оставаться разумным и контролируемым, таким, каким хотят видеть его другие?

— На мой взгляд, Мэри — одинокая маленькая принцесса — мягко сказала она. — Думаю, тот, кто окажет ей нужное внимание, сможет легко манипулировать ею.

— Ты хочешь сказать, он добрался до нее? Заставил говорить другое?

— Скорее, добрался до нее и помог придумать новую версию. Мы ведь пока еще ничего не знаем относительно неизвестного мужчины. Однако знаем, что на похоронах Мэри сказала что-то такое, что заставило тебя поверить в причастность этого неизвестного к смерти Мэнди.

— Со мной играют, — медленно продолжил Куинси. — Телефонные звонки, незаконная покупка машины на мое имя, слухи о моей дочери… — Он выпрямился. — Вот дерьмо, со мной играют, меня имеют как хотят!

Рейни удивленно посмотрела на него:

— С каких это пор ты так ругаешься?

— Со вчерашнего дня. И знаешь, к этому быстро привыкаешь. Как к табаку.

— Ты еще и куришь?

— Нет, но я не утратил пристрастия к метафорам.

— Серьезно, Куинси, ты распускаешься.

— А вот ты не утратила пристрастия к преуменьшениям.

— Куинси…

— В чем дело, Рейни? — совсем другим, резким, тоном осведомился он. — Не воспринимаешь меня, когда я такой человечный?

Она вскочила, сама не понимая, что делает, стиснув пальцы в кулаки, с тревожно колотящимся сердцем.

— Что ты хочешь этим сказать? Что все это значит?

— Что значит? Значит… Это значит, что я устал, — немного спокойнее, почти примирительно ответил Куинси. — Значит, что я не в себе. Значит, что мне хочется подраться. Но не с тобой. Так что давай не начинать. Забудь, что я сказал, и хватит об этом.

— Слишком поздно.

— Тебе тоже хочется подраться, а, Рейни? Она знала, что лучше бы промолчать. Знала, что Куинси прав и сейчас не время спорить. Ни одного пусть даже коротенького звонка за долгие шесть месяцев. Рейни дерзко выпятила подбородок и сказала:

— Может быть.

Куинси тоже поднялся из-за стола, а потом посмотрел на нее, и Рейни увидела в его взгляде невозмутимость и собранность, которых ей самой так сейчас не хватало. Да, он всегда умел держать себя в руках.

— Ты хочешь знать, почему у нас с тобой ничего не получилось? — спросил он, ясно и твердо выговаривая каждое слово. — Хочешь знать, почему все началось так — как нам казалось — здорово, а потом шарик даже не лопнул, а сдулся? Я скажу тебе почему. Все закончилось, потому что ты ни во что не веришь. Потому что ты не веришь даже сейчас, по прошествии года. Ты не веришь в меня и, уж конечно, не веришь в себя. В тебе нет веры.

— Это во мне нет веры? — вспыхнула Рейни. — Это я ни во что не верю? И так говорит человек, который может примириться со смертью дочери только при условии, что ее убили!

Куинси вздрогнул, словно от удара.

— Один ноль в пользу женщины в джинсах, — пробормотал он, и лицо его как будто закрылось и стало жестче.

Однако Рейни не отступила. Не могла отступить. С жизнью можно общаться только одним способом — драться с ней.

— Не умничай, Куинси, и не прикрывайся колкостями. Хочешь, чтобы я видела в тебе человека? Так веди себя по-человечески. О Боже, у нас даже спора настоящего не получается, потому что ты сбиваешься на лекцию!