— Ну, теперь у него есть прекрасная возможность обсудить все это с дьяволом. — Уголок его рта дрогнул в улыбке. Знакомое выражение… Ему бы еще не быть таким неловким. Ей так хотелось дотронуться до него…

— А ты как? — негромко спросил он.

Рейни пожала плечами. Врать уже не имело смысла. Новая, улучшенная Лоррейн Коннер придерживалась и нового принципа: режь правду, пока больно не станет.

— Бывало и лучше.

— Окружной прокурор намерен выдвинуть обвинения?

— Не знаю. — Она кивнула в сторону здания суда. — Нас с адвокатом приглашали выслушать варианты. Законы в нашем штате — это что-то. Я думала, что раз застрелила Лукаса, когда мне было семнадцать, то дело подпадает под ювенальную юрисдикцию. Оказывается, нет. В Орегоне в расчет принимается возраст, когда дело попало в суд. А это означает до пяти лет. Окружной прокурор говорит, что, учитывая смягчающие обстоятельства, он может согласиться уменьшить срок до года. С отбыванием на месте. Мне лишь надо признать себя виновной в тяжком преступлении. Я… если честно, я такого не ожидала.

Объяснений не требовалось. Куинси уже все понял. Осуждение по статье «Тяжкие уголовные преступления» означало бы, что ей до конца жизни закрыта дорога в правоохранительные органы. Рейни не разрешат даже работать в службах безопасности. Она не сможет носить оружие.

— Сдаваться не собираешься? — спросил он после короткой паузы. — Можно сослаться на ограниченную психологическую дееспособность. Или на то, что ты действовала в состоянии диссоциации, вызванном травмой, убийством твоей матери.

— То же самое говорит мой адвокат. По ее мнению, обвинению просто не на что опереться. Запуганная семнадцатилетняя девчонка. Подозреваемый в убийстве с галереей татуировок и полным отсутствием каких-либо нравственных качеств. Она считает, что дело — верняк.

— То есть виновной ты себя признавать не будешь.

Рейни невесело улыбнулась и посмотрела в небо. В деле появились кое-какие беспокоившие ее факты.

— Думаю, признаю себя виновной и смогу попросить о снисхождении, — тихо сказала она.

— Почему? Захотелось посидеть на тюремной диете?

— Мне надо высказаться. Изложить, как все случилось. То, что я сделала четырнадцать лет назад, было ужасно. И ты прав, время здесь роли не играет.

— Он тебя изнасиловал.

— Да.

— Ты пыталась обратиться к матери?

— Да.

— Но она тебе не поверила.

— Нет. И тогда я пошла к Шепу.

Куинси удивленно посмотрел на нее:

— Шеп знал?

— Я хотела выдвинуть обвинение, но Шеп мне не поверил. Он тогда только начинал, а я была семнадцатилетней девчонкой из неблагополучного района.

— И ты вернулась к матери, — заключил Куинси.

— Нет, я вернулась домой. Не представляла, что делать. Но ей, наверное, требовалось какое-то время, чтобы все обдумать. Не знаю. В тот же вечер Лукас заявился снова. Пьяный, конечно. Они сильно поцапались, и она его выставила. Кричала, чтобы держал свои грязные руки подальше от ее дочери. Я тогда впервые почувствовала гордость за нее. Впервые подумала, что, может быть, что-то изменится к лучшему. А когда я пришла на следующий день из школы, то узнала, что Лукас ее застрелил.

— Шеп, должно быть, раскаивался.

— Шеп арестовал меня. Но в Бейкерсвиле женщин-полицейских не было, так что ему пришлось отправить меня в округ. Там меня заставили раздеться, чтобы отправить одежду на экспертизу. И… В общем, вид у меня после всего этого был не самый лучший. Осматривавшая меня женщина позвонила Шепу. Сказала, что либо мой парень садист, либо я провела ночь с «Ангелами ада»[122]. Бедняга Шеп. Ему пришлось признать ошибку, а для такого, как он, это не шутка.

— Это он дал тебе дробовик?

— Нет. Тогда, думаю, он просто понял, что не рассчитал. Тут еще сосед дал показания насчет времени выстрела… Полиция объявила Лукаса в розыск. Они полагали, что он уже сбежал, но я их уверенности не разделяла. У него просто не было денег, и сукин сын всегда отличался прижимистостью. Я как будто знала, что он придет. Моя мать мертва — делай что хочешь… Никакого оружия у меня не было. Купить его законным порядком я не могла. Оставался только дробовик. Я поехала в центр. Подождала до шести, когда офис шерифа закрывается на ночь. Волонтеры были в патруле. Звонки принимал автоответчик, который давал справку, как связаться с шерифом в нерабочее время. В общем, я туда проникла.

— А сигнализация?

Рейни вскинула бровь.

— В Бейкерсвиле? Да кому ж придет в голову вламываться в офис шерифа? Мы и сейчас-то частенько забываем его запирать. Там даже кофеварки приличной нет.

— Но вещественные доказательства вы где-то храните?

— Сейчас у нас есть сейф. Прочный, надежный. В задней части офиса. А тогда, четырнадцать лет назад, был обычный абонентский ящик. Я открыла его заколкой. И забрала дробовик.

Куинси вздохнул и потер переносицу. Он уже знал, что было дальше.

— Лукас появился…

— Да. Прошел через раздвижную стеклянную дверь и только потом увидел меня. А когда увидел, ухмыльнулся — мол, вот будет веселье. И закрыл дверь. Вот тогда я и выстрелила. В упор. В грудь. И что ты думаешь? Он так и сдох с ухмылочкой на губах.

— Почему ты не позвонила в полицию? Объяснила бы все самозащитой.

— Я была обычной девчонкой. Ребенком. Ничего в этом не понимала. И для меня это не было никакой самозащитой. Он изнасиловал меня. Убил мою мать. Я хотела стереть его с лица земли. Для этого и принесла домой мамин дробовик.

— И закопала его под верандой.

— Пришлось потрудиться.

— А потом ты сбежала.

Рейни кивнула.

— Уехала в Портленд и четыре года пыталась выкинуть все это из головы.

— А его машина? И соседи наверняка сообщили, что слышали выстрел…

— Сосед уехал на рыбалку. А больше там никто и не живет.

— Ладно, пусть так. Но все равно… Как объяснить исчезновение Лукаса? Как объяснить исчезновение из офиса шерифа дробовика и его чудесное туда возвращение? По-моему, все вполне очевидно. Шеп должен был обыскать твой участок еще до конца недели. Ты даже тело спрятать толком не догадалась.

Рейни промолчала.

Секундой позже Куинси вздохнул.

— Он просто спустил все на тормозах, да? Закрыл глаза? Что ж, будем считать, что мы с ним квиты.

— Город у нас маленький, и правила здесь немножко другие. Как аукнется, так и откликнется. Пусть не всегда, но частенько это справедливо. И для протокола — мы с Шепом никогда об этом не говорили.

— Разумеется. Иначе получился бы сговор.

— Я, в общем-то, была готова заплатить за содеянное, — тут же возразила Рейни. — Во многих отношениях так было бы лучше. Пришлось бы нелегко, открылось бы много неприятного, но зато я рассчиталась бы сполна. А вышло… — Голос ее дрогнул. — У Лукаса были жена и ребенок. Я лишила их мужа и отца. Целых четырнадцать лет они не ведали даже, что с ним случилось. Пусть я ненавидела его, но человеком-то всегда надо оставаться. Родригес прав: должны быть барьеры, переступать через которые непозволительно. Никто не может отнимать чужую жизнь.

— В ту ночь он мог прийти за тобой, — мягко сказал Куинси.

— В том-то и дело, что наверняка я этого не знаю. Я убила его первой, и теперь мне жить с этим до конца.

— Рейни…

Она подняла руку.

— Я не жалуюсь. Что сделано, то сделано — пришло время платить по счетам. Ответственность — не такая уж плохая штука. Знаешь, почему я выкопала его в ту ночь?

— Почему?

— Боялась, что его заберет у меня Ричард Манн. Когда мы получили первый звонок о ком-то хвастающем, что у него есть доказательства, что это я убила мою мать… Не знаю. Я сразу вспомнила про Лукаса, лежащего там, под крыльцом, и тот странный сон, когда мне приснился человек в черном на веранде. Я подумала, что он нашел тело, и что когда войду в номер, то первым делом увижу ухмыляющийся труп. А потом вошла, и там было пусто, но… знаешь, никакого облегчения не наступило. Скорее мне даже стало еще больше не по себе. Что, если он знает? Что, если забрал тело, и тогда у меня нет доказательства того, что я сделала, а мне оно нужно… Я должна была сделать признание. Мне это стало ясно после случая с Дэнни.