Секунду-другую он смотрел в сторону. Рейни поразило, каким осунувшимся, изможденным вдруг стало его лицо.

— Теперь вот лежит в больничной палате, где аппараты дышат за нее, подкачивают сердце и насыщают ее пищей, а все мы сидим рядом с ней изо дня в день, отчаянно веря в какое-нибудь чудо. Вот только ее мозг мертв, и никаким аппаратам это не исправить. Чудеса науки поддерживают в нас веру, но все же не настолько.

— Господи. Разве вам не там надо быть?

— Там.

— Тогда почему же вы здесь?

— Потому что если бы я провел еще минуту в той палате, наблюдая, как разыгрывается передо мной эта пародия на человеческую жизнь, я бы сошел с ума. — В его глазах внезапно блеснули слезы. Он смахнул их тыльной стороной ладони и посмотрел на нее почти нетерпеливо. — Рейни, у моей дочери и лица-тоуже нет. Ее автомобиль, за рулем которого она сидела не пристегнувшись, на скорости тридцать пять миль в час снес телефонный столб. Вы действительно хотите услышать, как сила удара бросает тело даже не вперед, а вверх, в воздух? Что рулевые колонки сконструированы таким образом, чтобы от удара развалиться и не раздробить грудь или внутренние органы человека, но и выдержать силы инерции они не в состоянии? Как череп человека разбивается о металлическую раму переднего стекла, спроектированную таким образом, чтобы не ломаться, не поддаваться? А потом в стекло врезаются нос и лицо, дробя кости, и череп врезается еще глубже в мозг человека… У моей дочери больше нет головы — лишь некая масса, которая держится вместе за счет скоб, нитей и миль ворсистой белой марли. Единственная причина, по которой ее еще не отключили от аппарата обеспечения жизнедеятельности, заключается в том, что врачи ждут разрешения на забор органов. Так она и лежит там — гротескная кукла, оживляемая одними только машинами, — а моя бывшая жена Бетти продолжает ошибочно принимать это за жизнь и не желает позволить ей умереть. Я же думаю, что это неправильно. Мне это не кажется… достойным. Мне не кажется, что моя младшая дочь Кимберли должна сидеть рядом с сестрой и слушать, как я и ее мать спорим о том, нужно ли отключить аппарат. Мое мнение им известно. Теперь дело за Бетти. Ей решать, когда позволить Мэнди уйти.

— Словом, вы приехали, дали свое экспертное заключение и уехали.

Куинси часто заморгал.

— Знаете, вы могли хотя бы притвориться, что не видите меня насквозь, — сказал он наконец. — Особенно когда вы трезвы.

Он сделал еще один глоток — было видно, что тот ему просто необходим. Его бутылка уже почти опустела. Остановившаяся рядом со столиком официантка поинтересовалась, не принести ли еще пива. Он немного поколебался, явно мучимый жаждой, но потом отрицательно покачал головой.

— Удивительно, что вы не переключились на виски, — заметила Рейни.

— Переключился. На неделю. Но потом отказался — ирония в том, что Аманду убил пьяный водитель.

— А!

— Я пытался есть. Картофельные чипсы, батончики, желатинки. Все, чем богаты больничные автоматы. Но забывал жевать, что осложняло жизнь. Снова начал бегать. Похоже, сработало. А вы, случайно, не бегаете?

— Двенадцать миль, четыре раза в неделю. Спорим, я вас перебегаю?

— Я почти на пятнадцать лет старше, Рейни. Конечно, вы меня перебегаете.

— Ну, не такой уж вы и старый.

Между ними снова пробежала искра. Он первым отвел взгляд.

— Теперь ваша очередь. Зуб за зуб.

— Ладно. — Она игриво вскинула подбородок и снова сжала в руке бутылку «Будвайзера». — Моя мать была пьянчужкой. Законченной пьяницей. Беспорядочной в связях. Из тех, чей дом — трейлер. Да вы и сами знаете этот тип. Постоянно скандалила, вешалась в барах на мужиков, которые ее били, и, следуя теории просачивания в ее приложении к семейному менеджменту, по возвращении домой била меня. За исключением того дня, когда, придя домой, я обнаружила ее со снесенной выстрелом из дробовика головой. Плюс ко всему я оказалась на месте первой.

— И Шеп О'Грейди арестовал вас?

— Ага. — Она пожала плечами. — Я и сама бы себя арестовала. Весь город знал, что она вытворяет. И вот так получилось — она мертва, а на моих волосах ее мозги. Я стала главной подозреваемой. Но я этого не делала.

— Тогда кто же?

— Официально — дело все еще не закрыто. Неофициально — полиция практически уверена, что это был ее тогдашний кавалер. Соседка видела его перед домом незадолго до того, как услышала выстрел. Может, они просто поссорились, а может, он надрался и ничего не соображал. Моя мать встречалась отнюдь не с разработчиками новых финансовых операций. Кажется, он был дальнобойщиком. Ориентировку на него разослали, но никто так его больше и не видел. Просто парень, из тех, что приходят и уходят. Прошло уже столько лет, что я и имя-то его уже не помню. — Рейни снова пожала плечами. — Учитывая, какую жизнь вела моя мать, думаю, по-другому все кончиться и не могло.

— А для вас? — мягко спросил Куинси. — После всего этого, полагаю, вы должны были покинуть Бейкерсвиль навсегда.

— Я пыталась. Переехала в Портленд. Поступила в университет. Начала пить. Пила года четыре. Потом стала ходить на собрания Общества анонимных алкоголиков. По окончании учебы решила вернуться домой, потому что сколько я ни бегаю, а возвращаюсь каждый раз к тому, с чего начала. И потом, мне здесь нравится. Я унаследовала мамин дом, полностью оплаченный, что хорошо, когда зарабатываешь пятнадцать тысяч в год.

— И вы по-прежнему живете в доме, в котором росли? — Он наградил ее скептическим взглядом.

— А почему бы и нет? Больше всего мне в нем нравится веранда. — Она лукаво улыбнулась. — По правде говоря, мне по душе полицейская работа в небольшом городке. Имеешь дело с людьми, а не с бумагами. И здесь, в Бейкерсвиле, живут милые люди.

— Исключая соседей, которые не сказали ни слова вашей матери, бившей вас каждый вечер. Соседей, которые и сейчас считают вас убийцей.

— О, тем, кто считает меня убийцей, до меня нет никакого дела. По их мнению, как аукнется, так и откликнется.

— Но вы ведь так не думаете, правда? И эти последние два дня, они ведь были для вас нелегкими?

Рейни напряглась, пальцы ее снова сжали бутылку «Будвайзера».

— Вот только с психоанализом ко мне не надо.

— Да я и не пытаюсь, — примирительно сказал Куинси. — Тем не менее я помню, как вы сегодня дали мгновенное объяснение термина «нарушение привязанности». Совместите это с тем фактом, что вы росли в неблагополучной семье, в обстоятельствах, не слишком отличающихся от тех, которые доводится пережить наиболее жестоким подросткам. Подобные проблемы для вас не новость. Вы уже задумывались о них. И будете думать еще долго после того, как это дело завершится.

— Ну, по крайней мере, мой интерес — личный, а не какой-то там неуместный «комплекс героя».

Получилось чисто рефлексивно, как удар наотмашь, и насколько резко и злобно это прозвучало, она поняла лишь после того, как Куинси поморщился.

— Туше`, — пробормотал он.

Рейни смущенно опустила глаза. Неприлично просить человека поделиться своими тревогами, а затем использовать его откровенность против него же. Она бы и хотела быть лучше, но знала, что не может. Отличаясь вспыльчивым и колким характером, Рейни извинялась редко и неохотно.

— Я не хотел поставить вас в неудобное положение, — спокойно сказал Куинси.

— Дэнни тревожит меня, — проговорила она поспешно, пока не передумала. — Я видела его глаза. Он как будто загнан в угол. Злой. Сбит с толку. Я знаю этот взгляд, и я смотрела на те тела и думала… Все говорят, дети не могут быть злыми, злыми настолько, чтобы хотеть убивать, но я знаю, что могут. Иногда это трудно — не быть таким. Быть юным, беспомощным и беззащитным…

Ее голос дрогнул. Так она и сидела, сдерживая оставшиеся слова и чувствуя, как, будто пойманная в силок птица, бьется в груди сердце.

— Вас пугает, что вы могли стать такой же, как Дэнни О'Грейди? — спросил Куинси.

Рейни ничего не ответила.

— Вы не Дэнни, — твердо произнес он.