Шум тяжелых лошадиных копыт затихает где-то в глубине леса, и только тогда Ньял возвращается в дом. Все размышляет о том, что рассказала ему Хейд о своей матери. Исгерд ярл никогда не казалась женщиной приятной, но чтобы подобным образом поступить с единственной дочерью… Подложить ее под мужчину ради собственной выгоды! И сейчас эта женщина сближается с кюной, нашептывает темные свои думы ей в уши, льет черную воду в ее сердце. Ее необходимо остановить, показать всем, что скрывает в себе ее «доброта».

Но доказательств нет. Единственная, чьему слову против ярла Трех Сестер могут поверить, сейчас держит свой путь в сторону Звездного Холма, да и станет ли Хейд идти против матери? Исгерд запугала ее, согнула и сломила, поэтому не стоит призывать ее в свидетельницы злодеяний своей родительницы. Может, Ньял. Пылок, но не глуп.

Необходимо найти другой способ повернуть колесо в другую сторону. Сделать так, чтобы каждому стало ведомо, кем на самом деле является Исгерд ярл.

Приходится своим ходом возвращаться в Чертог Зимы. Кутается сильнее в теплый мех, бормочет проклятья себе под нос и продолжает идти упрямо, погружаясь по колено в рыхлый снег. Было бы куда легче преодолеть этот путь верхом, но выбирать не приходится. К тому моменту, когда достигает он желаемых ворот, практически полностью выбивается из сил. Стражники впускают его в поселение, недоумевают, отчего ярлов сын возвращается без коня, но не говорят ничего. Лишь смотрят на то, как, переваливаясь с бока на бок, продолжает упрямец свой путь.

Думает о том, что обитатели дома могут спать, лишь тогда, когда оказывается у его порога. Топчется на месте, словно бы не решаясь, но неуверенность – чувство, Олафсону незнакомое. Шмыгнув носом, он трет лицо рукавом, стирая иней с ресниц и бровей, а после тяжелым кулаком стучит требовательно несколько раз по крепкой двери. Внутри тихо, но от крыши тянется тонкая струйка дыма; значит, правитель Ока Одина и его семья здесь. С ранами, которые Ове получил во время плаванья, им не уйти.

Ему открывает супруга ярла. Кутаясь в шаль, Сванна смотрит на него с изумлением, не понимая, что привело его к ним на порог. Ньял торопливо кланяется ей, стараясь соблюдать приличия, и, выпрямившись, опускает вниз ткань, прикрывающую нижнюю часть его лица, проговорив сиплым голосом:

– Простите за внезапный визит, но мне нужно увидеть Ове.

Сванна смотрит внимательно, так что ему становится даже неприятно. У нее глаза словно вырезаны изо льда, пронзают самую душу. Может, не зря говорят, что и сама она вельва? Ньял отводит взгляд, не может смотреть на нее долго, и потому не видит, как та улыбается мягко, так, как улыбаться умеют только матери. Отходит в сторону, жестом приглашая войти внутрь.

С каким удовольствием ощущает он, как окутывает озябшее тело тепло! Ньял стонет тихо, чувствуя, как лицо и руки покалывает после мороза, и снимает с себя тяжелый плащ, отложив тот в сторону. Ярла в доме нет; вероятнее всего, после совета обсуждает он происходящее с кем-то из своих соратников. Что же, Ньялу это только на руку, лишние свидетели разговора ему не нужны.

Ове садится на постели, и выглядит он ослабевшим. Присутствие на совете ярлов далось ему тяжело, его раны не затянулись, а сам он еще не восстановился. Ньял смотрит на него внимательно, присаживается подле него и молчит, не зная, с чего начать разговор.

– Ты пришел, – голос Ове столь тих, что больше похож на шепот; Ньялу приходится податься ближе, чтобы расслышать, что он говорит, – для того, чтобы молчать?

Усмехнувшись, Олафсон качает головой, наблюдая за тем, как снег тает на его сапогах. Начать разговор на удивление сложно оказывается, куда легче Ньялу мечом орудовать, чем словом. Он выпрямляется, расправляет плечи и смотрит на Ове, показывая тем самым всю свою решимость.

– Хейд ушла. Она покинула Чертог Зимы и сейчас направляется в сторону Звездного Холма.

Изумленный, Ове смотрит на мать. Не понимает он, что могло подвигнуть Ворону на такой безрассудный поступок. Сванна, стоящая позади Ньяла, лишь хмурит светлые брови и поджимает губы, не вмешиваясь в их разговор. Помолчав еще некоторое время, Ньял продолжает:

– То, что расскажу тебе, должно остаться строго между нами. Не знаю я, к кому еще обратиться.

Ове смотрит на него единственным своим глазом и кивает.

– Я тебя слушаю.

Служанки обтирают тщательно тело Ренэйст от воды, следят за тем, чтобы ни капли не осталось на коже, уже утратившей свою бледность. Лишь в тех местах, где тело было сокрыто одеждой, остается она такой, какой была на родине. Кисти рук, лицо и шея, пальцы, покрытые мозолями, все это принимает красновато-золотистый цвет. В то время, когда народ ее ступил на земли солнцерожденных, от жара Южной Луны их спасал тюлений жир, да и то не мог сдержать обжигающие лучи. Сейчас же она безоружна; как перед небесным светилом, так и перед людьми.

Темноволосая женщина наблюдает за ней все время, которое требуется для того, чтобы облачить Ренэйст в незнакомые для нее одежды. Ворчит она, отдергивает руки, силясь вырваться, все твердит о том, что сама одеться может, только и слушать ее никто не хочет. Сушат волосы ей мягкой тканью, заплетают в прическу сложную, а бусины, что украшали до этого белые пряди, да обереги кладут в бархатный мешочек, вручая в руки женщины. Она подкидывает тот в ладони, словно бы взвешивая, и Ренэйст гневится.

Если что-то случится с ее сокровищами, то, несмотря на слабость, она каждому из присутствующих покажет свой гнев. Хакон, обладая тайным знанием их народа, в моменты ярости пробуждает в себе недюжинную силу. Оттого и прозвали его Медведем; впадая в ярость берсерка, по силе сравниться с ним может лишь могучий этот зверь. Кто знает, может, и Ренэйст это смогла бы?

Воспоминания о возлюбленном причиняют боль, но Ренэйст не хочет о нем забывать.

Служанки оставляют ее в покое лишь после того, как их властительница, передавшая мешочек с украшениями северянки в руки стоящего позади мужчины, хлопает несколько раз в ладони. Кланяясь, те поспешно отходят, позволяя Белолунной сделать вдох. Их взгляды встречаются, и та улыбается ей, как улыбаются сестры друг другу. Задорно, счастливо и немного лукаво.

– Ты так красива, – говорит она, поднимая руки и мягко перехватывая пряди волос Ренэйст, пропуская их сквозь пальцы, – никогда я не видела подобных тебе. Лишь в древних книгах читала, только все никак не верилось мне, что гордые сыны и дочери Севера существуют. Как зовут тебя?

– Ренэйст, – отвечает Белая Волчица, с удивлением отмечая, сколь смуглая кожа у собеседницы, – Ренэйст из рода Волка, дочь Ганнара Покорителя, правителя Чертога Зимы.

– Ре-нэй-ст, – по слогам повторяет та, продолжая играть с ее волосами, – красивое имя. Меня зовут Танальдиз, многим я известна, как Венценосная. Сестра и супруга правителя Алтын-Куле.

Для Ренэйст это звучит дико. И сестра, и супруга? Как такое возможно? Волчица хмурится, решительным жестом забирая собственные волосы из чужих рук. Что же, дикость эта никаким образом не должна повлиять на ее решимость. Расправив плечи, она произносит твердо, словно бы и не была очарована диковинной незнакомкой.

– Для чего меня привели сюда?

Танальдиз и сама расправляет плечи; это движение в ее исполнении получается куда более изящным и царственным. Волчица теряется несколько, только вида не подает, смотрит все также упрямо, поджимая губы и всем своим видом показывая, что не готова отступить. Неожиданно губы Танальдиз трогает легкая, едва ли не материнская улыбка, и она склоняет голову к плечу.

– Все очень просто. Ты была на берегу, и мои верные псы привели тебя ко мне. Я получаю все, чем одаряет море наши берега. Считай, что ты – подарок для меня.

Подарком для кого-либо ей не хочется быть, Ренэйст не вещь. Она снова хмурится, недовольно качнув головой, подобный ответ ее не устраивает. Рена уже хочет сообщить об этом, только Танальдиз не дает ей и слова сказать. Чуть повернув голову, Венценосная что-то говорит мужчине, покорно стоящему за ее спиной, и тот кивает, слегка склоняясь перед ней. Развернувшись, являя Ренэйст свои обнаженные лопатки, Танальдиз направляется к выходу из купальни, и северянке ничего не остается, кроме как последовать за ней.