Возвращение Ренэйст выбивает почву у него из-под ног.

Он не находит в себе силы подойти ближе, когда переступает она через порог Чертога Зимы, окруженная людьми, что счастливы видеть ее живой. Витарр и сам тому рад; все винил он себя в ее гибели, считал, что так отплатил ей за доброту и доверие, которые проявила к нему сестра, согласившись помочь на корабль пробраться. Только теперь, когда сам желает занять он трон, положенный ему, как старшему из наследников почившего конунга, что будет между ними? Раньше лишь признания отцовского хотел он, не больше. Чтобы признали его люди, чтобы не притворялись умело, словно бы нет его.

Что же теперь? Все те, кто поддерживал его, тут же откажутся от Витарра, прознав о том, что Ренэйст чудом спаслась и не меньшим чудом вернулась обратно. Теперь его снова ждут отчуждение и презрение? А что же будет с Руной? Они рассказали правду о ребенке, которого вынашивает она в своем чреве, и, если вновь северяне обернутся против него, что с ними будет?

В душе у него слишком много страха и волнений, с которыми справиться оказывается тяжело. Ему нужно встретиться с вельвой, поговорить с ней, попросить совета. В таких делах Ульф ему точно не советчик, а больше и не с кем Витарру поговорить. Тревожить Руну он не хочет, да и не должен. Она носит его ребенка, и Витарр не может заставлять ее переживать. Он должен справиться с этим, и ему нужен совет.

Закрепив ремни седла, Витарр берет в ладонь поводья и, похлопав Змея по шее, выводит его из стойла. Снег скрипит под тяжелыми копытами коня, и, опустив голову, наблюдает Витарр за тем, как тот шагает подле него. Мыслями луннорожденный далеко, словно бы даже не в собственном теле. Не помнит Витарр, как идет по дорогам Чертога Зимы, не замечает никого, кто проходит мимо. Как и не замечает он того, что доходит до самых ворот.

– Витарр.

В нависшей над Чертогом Зимы тишине голос ее кажется ему оглушающим. Хмурится Витарр, придерживая поводья Змея, поднимает голову, глядя на нее с тревогой. Не столь часто увидеть Сагу в стенах поселения можно; вельвы живут подле людей, но не рядом с их домами, далекие, но крадущиеся чужой тенью. Следуя договору, заключенному между ними, уже готов он был отправиться в самую чащу леса, для того чтобы отнести еды и питья для Саги да о возвращении сестры рассказать, как пришла она сама.

В ее руках видит он длинный изогнутый посох, принадлежащий старой слепой вельве.

Он передается от провидицы к провидице и находится у старшей вельвы до самой ее смерти. Лишь тогда младшая может забрать тот себе, а также прийти в поселение для того, чтобы найти ребенка с даром и забрать его с собой в лес – сделать из девочки новую младшую вельву. Именно так Сагу в свое время старуха забрала из дома; кажется, сначала взять с собой хотела она Руну, но старшая взяла на себя это бремя, спасая сестру от незавидной судьбы. Сложно представить ее живущей среди людей, носящей обычные платья и переживающей чувства, свойственные другим. Все же в вельвах куда больше дикого, чем людского.

Руне подобная роль не к лицу.

Витарр молчит, и Сага подходит ближе, ступая по снегу босыми ногами, покрасневшими от холода. Посох несет она перед собой, держит его обеими руками, и кости мелких птиц, повисшие на шерстяных нитках, звенят при каждом ее шаге. Смотрит вельва ему в глаза, словно бы ищет ответ на вопрос, который и задавать не хочет, но только и сам он молчит, не зная, что должен сказать ей. Вдыхает Витарр холодный воздух, окутывающий нутро его морозом, и выдыхает вместе с облаком пара, сорвавшимся с губ:

– Ренэйст вернулась в Чертог Зимы.

– Знаю я, – отвечает Сага, – птицей видела, как шли они через лес земель Звездного Холма. Тут же к старухе направилась совета просить, а она мертва уже долгое время.

С тех пор, как прошли они испытание, старую вельву звали в Чертог Зимы только дважды. Сначала на похороны Ренэйст, а затем, почти сразу же, на похороны конунга. С тех пор, как тело Ганнара Покорителя предали огню, старуху никто и не видел. Сага, живущая отчужденно, все никак не простившая то, что ноги привели вельву именно к их дому в свое время, от наставницы стороной держалась. Удивительно ли, что, когда она умерла, никто сразу и не узнал об этом?

С тревогой смотрит Витарр на посох в чужих руках. Змей беспокойно вышагивает по снегу, и приходится луннорожденному придержать поводья, успокаивающе поглаживая коня по морде. Тот фыркает, и пар, сорвавшийся с его ноздрей, касается лица Саги. Вельва остается совершенно спокойна, она никак не реагирует, и только подрагивающие пальцы выдают ее волнение.

Когда умирает вельва, стоит ждать больших перемен. Не всегда они благоприятны и легки, и, принимая во внимание обстоятельства, уж вряд ли стоит ждать им, что в переменах этих все будет просто. Старуха нашла не самый подходящий момент для своей смерти.

Одергивает себя Витарр, вздрагивает от собственных мыслей. Злые, ядовитые слова, прозвучавшие в собственной голове, пугают его. Временами и сам не может понять он, что с ним происходит, и волнение, сковывающее его, кажется удушающим.

Делает Витарр глубокий вдох, силясь справиться с отголосками страха, звучащими внутри него, и вновь смотрит в глаза Саги. Черные зеркала, круглые и блестящие в свете небесного светила, смотрят на него, не моргая, и от взгляда этого становится ему не по себе. Вдох так и застревает в глотке его, и Витарр коротко кашляет.

Сага все не моргает.

– Витарр, – говорит она, – ты должен собрать всех в Великом Чертоге.

Это традиция: когда вельва умирает, жители поселения, подле которого располагался ее дом, собираются для того, чтобы проститься и чтобы новая старшая вельва выбрала себе последовательницу. Только вот сейчас определенно не лучший момент для того, чтобы забирать дитя от семьи. В Чертоге Зимы и без того раздор, что же будет, когда узнают они о подобной необходимости?

Но сделать ничего нельзя. Старуха умерла, и женщина занимает ее место. Теперь нужна девушка, чтобы круг замкнулся. Однажды и Сага умрет, и ее преемница придет сюда, точно так же держа в руках посох, собираясь отнять очередную дочь от матери.

– Идем, – говорит он ей, заставляя Змея повернуть назад, – я отведу тебя в свой дом. Подождешь там, пока всех соберу, отогреешься.

«Свой дом» звучит так просто, словно бы никогда и не был он изгоем в стенах конунгова дома. Витарр хмурится, думая, что вот-вот лицом к лицу столкнется с сестрой; это ведь и ее дом тоже. Остается надеяться, что она еще не перешагнула порог или и вовсе в другом месте нашла себе приют.

Наверняка Медведь возжелает украсть ее в свое жилище. Для Витарра это будет наилучшим вариантом. Он счастлив, что сестра жива, но не готов принять это. Сага делает шаг, и снег хрустит под ее босой стопой. Оглянувшись, смотрит на нее Братоубийца, а после говорит:

– Садись в седло. И так уже ноги отморозила.

Но вельва проходит мимо, не взглянув на него даже, и идет прямо, словно бы лучше Витарра знает, куда следует идти. Странное поведение это совершенно Саге не соответствует. Он помнит ее другой: дикой, сияющей в полночном этом мире. Свет ее, пусть и не кажущийся Витарру столь ярким, как свечение, исходящее от Руны, дарил ему надежду на то, что даже в самые темные времена есть место для жизни. Неужто смерть старой вельвы так сильно подкосила ее? Или, быть может, что-то, увиденное Сагой в будущем?

Но она не ответит. Он знает это и потому не задает вопросов.

В абсолютной тишине идут они в сторону конунгова дома, и взгляд воина то и дело цепляется за посох в ее руках. Тяготит ли Сагу то, что происходит сейчас? О чем она думает? Скажет ли Витарру, что его самого ожидает?

Вопросов столь много, и у него нет ни одного ответа.

Кости на посохе тихо стучат друг о друга, босые ступни оставляют следы на снегу. Птичьих перьев в ее волосах стало только больше, и черные одежды, больше похожие на обноски, не спасают от холода. Только вот Сага словно бы не чувствует этот холод, пронизывающий до костей. Думает Витарр и плащ ей свой отдать, и сапоги, или силой вскинуть в седло, чтобы скорее доставить к теплу, но вельва в этом и не нуждается словно.