Ведун не отвечает. Смотрит на то, как нежной рукой своею она проводит по еловым ветвям, что склоняются до самой земли, и лес тянется к ней. Совсем юной кажется она, но в зеленых этих глазах видит он тоску, которую нельзя прожить за одну жизнь. Неуловимо знакома ему, родной кажется, да только как возможно такое, коли впервые пересеклись их дороги? Дева молчит, все ведет его сквозь чащу, и лес кланяется перед ней, расступается, как перед хозяйкой. И тогда он понимает, кто перед ним.

Дева останавливается, едва меж стволов деревьев появляется просвет, и оборачивается. Взгляды их встречаются, темная зелень хранит тайны веков, и она улыбается ему нежно и печально. Узкой ладонью вновь прикасается она к его лицу, тихим голосом говорит:

– Прощай, ведун. В руки твои вложены нити Судьбы, так выбери верную.

И он кланяется ей, коснувшись пальцами земли.

– Спасибо.

Идет прочь, не оглядываясь, ибо знает – за спиной его никого нет.

Боги покинули их, но не все. Лик девы с белыми косами все так же ясно стоит у него перед глазами. Знает он самый большой секрет, который отныне будет хранить до самой смерти. Ходит по лесам и полям Мать Сыра Земля, явившая ему свой лик, из чащи лесной выведшая. Когда иные ушли, продолжает оберегать она свои владения от зла и хвори, ибо не богиня, а сама суть природы, и не смеет покинуть тех, кто отчаянно нуждается в ее защите.

Там, под пологом пушистых еловых ветвей, нашла она свой последний оплот, который отныне он должен беречь от врага.

Лес остается позади, а в руках у него нет цветка папоротника. Только важно ли это? Не за тем отправлял его Ратибор в лес. Знал ли старейшина, кого встретит его преемник под кронами древних дерев? Коли и ведал, да только не признается, старый лис. Добился он своего, заставил ведуна лицом к лицу встретиться с собственным страхом да выйти из владений Хозяйки полным сил.

Что до Весны – вместо цветка папоротника он отдаст ей в качестве свадебного дара свое сердце.

Солнце все так же светит над его головой, и Радомир закрывает глаза, делая глубокий вдох. Сколько же провел он, блуждая в чаще, коли пусто поле и нет на нем следов от костров? Тишина эта пугает его, бьется в груди сердце загнанной птицей, и мечется в нем предчувствие беды. Не сразу, но чувствует он запах гари, запах страха и крови и, распахнув глаза свои, оборачивается, глядя в сторону дома.

– Нет, – стонет он, хватаясь за волосы, с силой сжимая пальцами и смотря на столпы черного дыма, тянущегося в небеса, – нет, нет, нет!

Большеречье охвачено огнем.

Их легкие драккары без труда проходят по руслам рек, пропуская завоевателей в глубь чужого материка. На мелководье корабль начинает царапаться о дно, и тогда сходят воины на берег, да на крепких своих плечах переносят его к полноводью. Моменты эти особенно нравятся Ренэйст в их путешествии, равно как и привалы на берегу. Ставят они шатры, сидят у огня, и льются по землям солнцерожденных песни северян.

Единственное, что не любо ей – Солнце. Слишком яркое, слишком жгучее, щиплющее за щеки и мешающее видеть, оно заставляет ее тосковать по бледному свету Луны, под которым снег сияет тысячами звезд. Даже слой тюленьего жира, коим они вынуждены покрывать свою кожу, плохо спасает от этого жара, но особенно забавно смотреть на Ньяла. Лицо и руки рыжеволосого воина покрывает такая россыпь веснушек, что он кажется едва ли не коричневым. Олафсон огрызается в ответ на шутки иных воинов и втирает тюлений жир в кожу так ожесточенно, словно бы это может помочь ему стереть с себя поцелуи южного светила.

Драккары быстры, но не вместительны, и потому не берут они добычу на борт своих кораблей. Оттого, опережая их, первыми в путь отправляются кнорры. Грузовые эти корабли до Темных Времен ничуть не уступали своим военным собратьям. Северные ветра более не наполняют их паруса, загруженные провизией суда гораздо медленнее на гладком морском полотне, но лишь на кноррах могут они доставить на родину свой улов.

Продолжая налегать на весло, Рен оборачивается, глядя на идущий следом корабль. Вздымаются над зеркалом вод крепкие весла, толкая кнорр вперед, широкой грудиной прорезая застывшие волны, и среди мощных фигур рослых воинов, что кажутся черными в свете Солнца, видит она растрепанного своего брата. Вороном выглядит Витарр на их фоне, загнанной в ловушку птицей, слишком гордой, чтобы просить о помощи, и потому рвущей крылья о терновый куст. Даже здесь, вдали от Чертога Зимы, он хмур и нелюдим.

Ренэйст никогда не тосковала по дому. Взращенная этими стенами, только и думала она о том, как бы скорее их покинуть. Всякий волчонок стремится сбежать из норы, да не каждый сознается в том, что хочет вернуться. Бликами Солнца с поверхности реки смотрят печальные материнские глаза, тревожат душу, вкладывают в сердце думы, которые гонит от себя Ренэйст злым кивком головы.

Не носить ей ключа у пояса, тяжелые ножны ему замена. Сколько бы горьких слез ни проронила Йорунн-кюна, дочь у нее – валькирия, а не владычица над пламенем домашнего очага.

Влажная ткань касается разгоряченной кожи, и Ренэйст ахает. Смешок шевелит волосы на ее виске, и Хакон опускается на одно колено, дабы быть одной головы со своей избранницей. Капли речной воды чертят линии на ее лице, и девушка ловит их языком, смачивая губы.

– Нравится тебе Солнце, конунгова дочь? – спрашивает он.

Ткань в его руке опускается ниже, очерчивает челюсть и скользит по грязной от пота коже на шее. Рена прикрывает глаза, наслаждаясь блаженной прохладой, что в этом жарком крае подобна песне скальда – прекрасно и невероятно.

– Любо оно мне, да только я ему – нет.

Усмешка касается его губ, когда он рассматривает свою возлюбленную. Кожа на скулах и щеках ее покрыта крошечными пятнышками и слегка блестит от пота. Хакон снова проводит влажной тканью по высокому лбу. Ренэйст смотрит на него глазами голубыми, как льды их родины, и, положив ладонь на светлый затылок, он притягивает воительницу ближе, целуя. За их спинами насмешливо цокает языком Ньял, и Медведь, не глядя, кидает в него тряпку.

– Буди Ове, – велит ей Хакон, едва губы его отрываются от ее губ. – Скоро причаливаем.

Большеречье должно стать последним поселением, что они встретят по пути к большой воде. Подле этого города солнцерожденных устье реки расширяется, что позволит кораблям детей Луны спокойно причалить чуть выше по течению, а им самим напасть с берега, оставшись незамеченными до самой атаки.

Впервые оказавшись один на один с настоящим противником, Ренэйст не знала, что ей делать. Как может она так просто отнять жизнь, как может решить, кому жить или умереть? Когда они стали лагерем подле первого разграбленного поселения, девушка поделилась своими переживаниями с Хаконом, и он, положив ладонь на ее плечо, ответил:

– Мы делаем это ради того, чтобы выжить, Ренэйст. Либо мы, либо они.

После этого разговора сражения больше не пугают ее. От успеха набега зависит жизнь их собственного народа, и, будучи дочерью конунга, его наследницей, Ренэйст из рода Волка должна расставлять приоритеты правильно.

Либо они, либо мы.

Они стоят плечом к плечу подле форштевня, и Хакон накрывает своей ладонью ее руку, когда она сжимает пальцами борт драккара. Ренэйст поднимает на него взгляд, слегка улыбнувшись, и мужчина, вглядываясь в ее глаза, произносит:

– Ты станешь моей женой, когда мы вернемся в Чертог Зимы?

Белолунная отворачивается, и волосы падают на ее обожженное лицо, когда она отвечает:

– Ты знаешь ответ.

– Знаю, – соглашается воин. – И хочу услышать его снова.

– Слушай, Медведь, – Ньял налетает на него со спины и, обняв его одной рукой за плечи, для чего Олафсону приходится вытянуться вверх, с наглой усмешкой глядит на берсерка хитрыми зелеными глазами, – если ты спросишь об этом еще раз, даже я соглашусь на то, чтобы стать твоей женой. Лишь бы ты перестал задавать один и тот же вопрос.