– Лоцман! Ты идиот!

Выходцы из Семей получали, что называется, классическое образование. На самом деле к своему историческому прототипу эта традиция имела достаточно отдаленное отношение. Все же без курса естественных и точных наук в наше время сложно считаться подготовленным к дальнейшей житейской и трудовой деятельности, а он в оригинал «классики» не входил. Но лоцманам было приятнее считать, что они поддерживают некую абстрактную «связь времен».

С другой стороны, в массе своей население Объединенных Систем (как их после долгих споров начали именовать официальные пресс-службы ООН) было вынуждено довольствоваться ускоренными, сжатыми образовательными пакетами. Оно и понятно: работы на каждой заселенной планете имелся непочатый край, и кадровый голод стоял за спиной любой отрасли, от терраформирования до сельского хозяйства. Поэтому большинство подростков обучали в объеме «необходимо и достаточно».

Отдельные вундеркинды, проявившие лоцманский дар вне Семей в достаточно раннем возрасте, тут же отлавливались соответствующими службами и направлялись в подготовительные спецклассы, иначе минимальный базис для усвоения академического образования им было просто не набрать. Именно после подобной ускоренной накачки знаниями в учебку перевели и Ляна – сразу на второй семестр первого курса. Тот еще долго потом вспоминал, как приходилось корпеть над учебниками и отлеживать бока в мнемодидактере. Зато никакой латыни.

Совсем еще юный Саймон Фишер же был вынужден ознакомиться с многочисленными шедеврами мировой литературы, собранными в образовательную программу личным преподавателем. Тот, видимо в силу развитой гордости за свои этнические корни, упирал на изучение русской словесности девятнадцатого века, а особенно превозносил пьесу «Ревизор» за авторством Николая Васильевича Гоголя. «Постмодернизм! – завывал полноватый мужчина в декоративных очочках и винтажном вязаном жилете. – Постмодернизм задолго до постмодернизма! Фарс и трагикомедия!» Молодой лоцман успел возненавидеть маленькие уездные городки, фразу «в дороге совершенно издержался», а также фамилии Добчинского, Бобчинского и Ляпкина-Тяпкина.

Но все же было, было что-то цепляющее, что-то вневременное в строках этого древнего, чуть ли не средневекового писателя. Ничем иным не получалось объяснить тот факт, что первой мыслью Саймона, когда тот, слегка оглохнув на одно ухо, машинально обернулся назад, стало промелькнувшее в голове: «Немая сцена…»

Фишер-старший стоял, разведя руки и хлопая глазами, рот его приоткрылся, словно он хотел что-то сказать, но забыл, что именно. Мягкова слегка перекосило, будто ему предложили спиртного, которое он, как известно, терпеть не мог. Оосава, державший Керна под локоток, изумленно обернулся, а сам главный надзиратель всем своим видом изображал максимум неудовольствия, как если бы его оторвали от сытного завтрака после пары недель поста.

Оба охранника, надо отдать им должное, вскинули свои «Скаты» и прицелились в сторону источника звука. «Голиаф» тоже переступил ногами – сменил сектор наведения основного орудия, зафиксированного на корпусе. Виновница торжества довольно ухмылялась. Саймон цокнул языком, демонстративно поковырял мизинцем в ухе и попросил:

– Я немножко не расслышал, ты не могла бы повторить?

Изумруды снова заискрили, но девушка не стала дублировать свой демарш. Вместо этого она села на пол камеры, прямо перед решеткой, предварявшей с ее стороны изолирующее поле. Только теперь лоцман осознал, что синяк совершенно не портит ее… нет, не красоты даже, а хулиганского, энергичного обаяния. «Веснушки, – отметил он отстраненно, усаживаясь напротив и скрещивая ноги. – Нравятся мне эти веснушки. Плохо дело».

– Ты bakayarou[47], Саймон Фишер. Cretin[48] и schlimazl[49], – чуть ли не устало вымолвила пленница, с укоризной глядя на собеседника. – Какого diable[50] тебя понесло с падающего корабля? Прыгун-экстремал, baszom az anyat[51]…

– Так, – поднял руки Саймон, в том числе и для того, чтобы охрана перестала сверлить ему спину виртуальными прицелами, а все остальные, успевшие сбежаться к собеседникам, отошли назад. – Так. Давай без сленга. Я тоже в него умею, но не буду. И тебе не стоит.

– Не вопрос. – Девушка сложила руки на коленки и взмахнула ресницами. Образ милой покладистости вышел настолько убедительно, что его не могли развеять ни сбитые костяшки кулаков, ни бесформенный тюремный комбинезон. – Но ты все равно идиот.

Молодой лоцман жестом остановил отца, порывавшегося высказать нахалке все, что тот думает по этому поводу, и бросил в ответ:

– Мотивируй. Чтобы я поверил.

– Не обязана, – парировала рыжая, но тут же смилостивилась. – Скажи, кого ты ожидал увидеть на челноке? Пиратов? Убийц? Террористов?

– В идеале – никого, – огрызнулся Саймон. Разговор начинал напоминать перебранки с Ферузой, и это была нелестная ассоциация. – Пришел, увидел, завернул. А тут ваша компашка. Угонщики…

– Но-но, без обвинений. – Палец с коротким, под корень обстриженным ногтем взвился в воздух и покачался перед носом барышни. – А то нас тут уже в терроризме пытались замазать… Некоторые.

Взгляд «террористки» устремился, судя по всему, на Оосаву и Керна, хотя и тот и другой вряд ли являлись к пленникам лично. Лоцман решил кое-что проверить.

– Кстати, откуда ты знаешь мое имя? Я его вроде не называл. Или это секретное радио стюардов?

Девушка поморщилась, осторожно потерев кожу возле синяка.

– Слухами космос полнится. На корабль назначили кого-то из Семьи. Молодой, свежевыпущен из Академии, красавчик. Достаточно один раз глянуть светские новости, чтобы опознать: Саймон-мать-его-Фишер, собственной персоной.

– Мать не трогай, – ровным тоном ответствовал поименованный. – Лучше скажи, как называть тебя. А то неудобно получается: ты меня знаешь, я тебя нет.

– А оно тебе надо? – Рыжая села поудобнее и снова уложила ладони на бедра. – Ты же лоцман. Что вам какие-то пешеходы?

Удар был нанесен качественно. Перед внутренним взором снова встало лицо одногруппника: Лян, сразу после объявления результатов экзамена. А сам Саймон произносит… Хотя нет. Он тогда сказал про тихоходов, а не пешеходов. Наваждение развеялось.

В этот момент все-таки не удержался и влез Оосава. Он не стал присаживаться рядом, а наклонился и начал «давить» на задержанную. «Неверный ход», – подумал лоцман.

– Неуважаемая, вы собираетесь сотрудничать со следствием? Вот человек, о котором говорилось в соглашении. А вы какую-то ерунду городите. Если так будет продолжаться, я лишу вас собеседника. Увезу его, и вся недолга.

Кажется, девушка собиралась что-то сказать, но ее опередил сам Саймон. Он воззрился на ооновца с максимально непроницаемым выражением лица и полюбопытствовал:

– Увезете? Лоцмана? Анжело, вы всерьез?

Замглавы Четвертого комитета сначала смутился, а потом вскипел:

– Да, porca Madonna[52], увезу! В конце концов, прибегну к авторитету вашего отца.

– Не-е-е, – протянул Соломон, подтягиваясь к плацдарму, – тут даже я вам не помогу. Саймон у нас личность самостоятельная, ежели чего надумал – без вариантов разубедить. Так что давайте сбавим обороты. Пусть еще поболтают.

Мягков, так и стоявший поодаль, одобрительно кивнул, а Керн закатил глаза. Молодой лоцман заметил, что остальные заключенные откровенно веселятся, наблюдая за сценой. И здоровяк, и пилот, и техник – они, кажется, слышали все, до последнего слова. Это же понял и Оосава. Решив все-таки канализировать свой гнев, он напустился на главного надзирателя:

– У вас что, акустические барьеры не опущены? Место хотите потерять?