Ведунов уважают, но боятся. Нуждаются в них, но обходят стороной.

Чем ближе подходит, тем страшнее ей становится. Должен был он уже услышать ее шаги, заметить, что больше не один среди колосьев. Весна не видит его лица, но кажется ей, что еще мрачнее оно, чем обычно. Кажется, словно подле ведуна земля дрожит, ни один колосок не движется, пока Святовит к нему не притронется.

Ведовство творит, не иначе.

Остановившись на расстоянии двух локтей от него, стискивает крепче славянка тяжелую чашу в дрожащих ладонях. Все не смотрит ведун на нее, и тревога, что исходит от него, передается ей самой. Даже дышать забывает, произносит взволнованным голосом:

– Старейшина Святовит?

Он делает вдох глубокий, словно из холодной воды выныривает, и понимает все Весна – посетило старейшину ведение. Оборачивается, смотрит на нее взглядом пустым, словно бы саму ее не видит, вглядываясь вдаль, и лишь спустя несколько мгновений взгляд его сосредотачивается на ней. Не знает Весна, что ей делать, вытягивает резко вперед руки, протягивая ведуну чашу.

От резкого движения ее рук вода расплескивается за пределы чаши, увлажняя пальцы и землю под ногами.

– Я принесла воды! Ярополк сказал, что остался ты в поле и после работы усердной всегда хочется пить.

Святовит молчит. Продолжает смотреть на нее, ни слова не проронив. От усталости руки солнцерожденной начинают дрожать, продолжать удерживать чашу просто невыносимо, и тогда ведун, наконец, забирает ту из ее ладоней.

Его собственные руки дрожат не меньше.

Страх становится только сильнее. Весна молчит, теребит нервно кончик русой своей косы и ждет терпеливо, когда старейшина утолит свою жажду. Не благодарит он ее, ни слова не говорит, оторвав чашу от губ лишь тогда, когда она пустеет. Вытирает рукавом одежды остатки влаги с губ, смотрит тяжелым взглядом себе под ноги, и тогда решается она задать вопрос:

– Что ты видел?

Лишь в это мгновение ведун действительно на нее смотрит. Осознанно, словно бы впервые замечает, что она находится здесь. В обеих руках сжимает Весна свою косу, дышит через нос, пытаясь удержать взгляд на холодных глазах Святовита. Он подходит ближе, кладет тяжелую руку на ее плечо и, склонив голову, произносит тихо, словно бы может их кто-то подслушать:

– Беда идет по наши души, девочка. Мы должны быть готовы.

Беда? Вновь? Что может быть хуже, чем невольничество под боком у северян? Не может представить Весна судьбы тяжелее, события, что сможет оказаться страшнее того, через что уже пришлось пройти их народу. Но не станет лгать Святовит, да и не ведун вовсе выбирает то, что ему видеть. Коль говорит, что беда их ждет, значит, не обойти ее стороной.

– Но что случится? К чему мы должны быть готовы?

Святовит не успевает ответить ей. Тяжелые врата Дома Солнца с грохотом отворяются, и вбежавший внутрь солнцерожденный, не переведя дыхания, кричит:

– Конунг мертв!

Беда уже за ними пришла.

Весь Дом Солнца погружается в тревожное молчание. Весна ахает испуганно, прикрывает губы ладонью, поднимая на старосту взгляд. Тот бледен и напряжен, смотрит на гонца, принесшего тревожную весть, и, вернув чашу в девичьи руки, решительным шагом направляется прочь. Выронив ту, расплескав остатки воды, Весна спешит за ведуном.

– Святовит! – восклицает она тревожно. – Что же нам делать?

Ведун молчит. Может ли быть такое, что он и сам не знает, что их ждет дальше? Дар не всегда являет то, что одаренный хочет знать, но сейчас как никогда нужно им быть уверенными в своем будущем. Люди постепенно собираются в центре со всех уголков Дома Солнца, обеспокоенные и испуганные. Их обеспокоенные голоса поднимаются к самой крыше.

– Тише, – Святовит поднимает вверх руку, призывая собравшихся людей к молчанию. – Всемил, расскажи подробнее. Что произошло с конунгом?

Всемил выходит вперед и говорит так громко, чтобы было слышно каждое его слово:

– Я возвращался из конюшни, когда услышал разговор двух стражников. Они говорили о том, что кюна нашла конунга в Великом Чертоге. Тот сидел за одним из столов, и вокруг него было множество пустых бочек. Никак спился от горя, похоронив дочь.

Хмурится ведун, оглаживает ладонью подбородок. Словно бы и не здесь он мыслями, потому и не видит, как страшно его народу. Весна стоит за сильным его плечом, прижав руки к груди, смотрит на ведуна и ждет, что он скажет. Только недавно прибывшая в холодный этот край, не может она понять, как гибель правителя повлияет на них. Она замечает Нежану, которая крепко прижимается к своему супругу, и Ярополк, обнимая ее сильной рукой, произносит:

– Что нам с того, что конунг погиб? Словно бы в наших жизнях что-то изменится.

– Верно! – восклицает один из мужчин. – Что нам будет с того, что бесами этими окаянными будет править кто-то другой? Как были пленниками, да так и останемся!

Остальные поднимают гул столь громкий, что кажется Весне, словно бы вот-вот треснет голова ее, как перезрелый фрукт. Но ведун не позволяет волнению этому захлестнуть присутствующих тревожной штормовой волной. Поднимает он обе руки, и солнцерожденные, заметив этот жест, умолкают, переводят на него испуганные свои взгляды. Святовит молчит несколько мгновений, после чего произносит громко:

– Вы не правы. Для нас большое значение имеет то, кто займет престол Чертога Зимы. От решения конунга зависит многое, и будет лучше, если новый правитель будет на нашей стороне.

– Вот только с чего бы хоть кому-то быть на нашей стороне? Никто из них добровольно нас не отпустит, да и не изменит ничего!

Взволнованный гул поднимается снова, еще громче и тревожнее, чем прежде. Только вот Святовит вовсе не выглядит взволнованным. Позволяет ведун своему народу высказаться, освободить свои страхи и волнения, и лишь затем начинает говорить сам.

– Отчего же? У конунга помимо дочери есть сын, имеющий все права на то, чтобы стать Покорителю достойной заменой. Его правление будет нам лишь на руку.

Ведун выдерживает небольшую паузу, и губ его касается кривая усмешка.

– Ведь одному из нас Витарр приходится побратимом. Мы дали ему наше имя, и отныне Володар не может пойти против народа того, с кем связал себя кровными узами.

Взгляды всех жителей Дома Солнца устремляются на Ярослава. Тот, продолжая обнимать супругу, опускает взгляд на шрам, украшающий запястье. Совсем юнцом повязал он себя с конунговым сыном, сам дал ему имя, нарекая солнцерожденным. И что же, теперь братание их принесет Витарру горе?

Святовит крепко стискивает кулаки.

– Настает наше время.

Вяжут их по рукам и ногам, перекидывают поперек седла подобно заарканенной дичи. Пыль, что вздымается из-под лошадиных копыт, забивает горло и нос, мешая дышать. Ренэйст проклинает их – и всадников, и коней, – желая, чтобы весь холод Хельхейма обрушился на них в одночасье. Вряд ли уж знают охотники, сколь лед может быть губителен.

Люди везут их прочь от воды. Продолжают говорить на своем языке, и ни слова понять она не в силах. Кони их держат путь к скалам, что возвышаются к небесам черной пастью, и приходится ей смириться.

Нет у Ренэйст сил, чтобы сделать вдох, жесткое седло трет кожу до крови через ткань порванной одежды. Изредка всадник кладет ладонь на ее спину, проверяя словно, дышит ли, и она, рыча подобно зверю, рывком сводит лопатки, силясь сбросить с себя чужое прикосновение. Забавит его подобная прыть, и, хохоча, он хлопает ее по плечам, заставляя вновь повиснуть поперек седла. Ее волосы покачиваются у самого лошадиного брюха. Если бы был у нее нож, она бы вспорола лошадь.

Выбравшись, первым делом она отрубит ему руки.

Постепенно силы возвращаются к ней в столь малой доле, что сбежать все равно не получится. И вместе с возможностью двигаться приходит возможность мыслить. Ахает северянка, словно иглой пронзенная.