Радомир!

Вспоминает конунгова дочь, как бежала, оставив его позади, как стремилась спасти свою шкуру. Резала с ним руки, одарила своей кровью, а после бросила, не испытывая ни капли сожаления. Но сколь же тошно сейчас ей от собственной трусости!

Никогда не оставит северянин брата в бою, не поддастся трусости. Поступком этим Ренэйст позорит свое имя и теперь должна очистить свою честь. Сама предложила солнцерожденному родственные свои узы, пообещала, что поможет ему, в какой бы беде он ни оказался.

Отныне держать ей свое слово до самой смерти.

Приподнявшись, Рена находит побратима взглядом. Кажется ей, что Радомир не дышит; безвольно повисла его голова, а связанные руки покачиваются в такт движениям лошади. Не видит Ренэйст, дышит ли он, и проводит языком по пересохшим от волнения губам. Одной ей точно не выбраться, и потому нужен ей Радомир, да много ли он сделает, если умрет? Они ранены и слабы от жажды, против четверых вооруженных всадников им не выстоять, а там, куда их везут, врагов явно будет больше.

Мысли ее покидают тело, несутся прочь, домой. Силится представить, что же сейчас творится на родном холодном берегу. Добрались ли они до Чертога Зимы? Все ли пережили путь назад? После того, что произошло во время их плаванья…

Ее, должно быть, уже и похоронили, решив, что канула конунгова дочь в соленой воде. Но Ренэйст упряма, она не согласна признать собственную гибель, оттого и рвется назад, на Север.

Не ведает она, куда их везут, ведь народ ее никогда не посещал эти земли. Сухи они, не плодородны, чего от них ожидать? Но, как оказалось, великие мореплаватели прошлого ошибались, а они сами оказались слишком глупы, чтобы высадиться на эти берега.

Ренэйст приподнимается вновь, оглядывается по сторонам, пытаясь запомнить дорогу, которой везут их. Если удастся сбежать, то нужно знать, куда следует идти, хотя бы то, с какой стороны они пришли.

Какое же она все же дитя. Действительно верит в то, что они смогут сбежать.

Там, впереди, в чреве скал видит она темный проем. Именно туда держали путь падальщики, чьей добычей они стали. Если бы они с Радомиром прошли дальше, то и сами смогли бы найти этот путь. Только вот захотели бы они узнать, куда он ведет? Безоружные, раненые, они не поддались бы явному риску, постаравшись отыскать более безопасный путь.

Теперь же у них нет иного выбора.

Мрак окутывает их, стоит коням шагнуть под своды пещеры. Цокот их копыт отскакивает от стен, громогласным эхом бьет по ушам, и Волчица морщится. В царящем мраке не удается ей разглядеть недвижимый силуэт Радомира; там, на берегу, ему пришлось тяжелее, чем ей. Надеется она, что его не убили, но тешит себя Белолунная тем, что если б погиб, то вряд ли бы те, кто напал на них, взяли с собой мертвое тело.

Она уверена – он будет зол на нее. У Радомира нет ни единой причины для того, чтобы верить ей, а своим предательством она лишь воздвигла между ними стену еще более высокую, чем та, что была раньше. Это значительно осложнит ситуацию, в которой они оказались.

Путь невыносимо долог. Кажется ей, что никогда не покинут они своды пещеры. Пахнет здесь сыростью и гнилью, влажной затхлостью. От того, что она вниз головой висит, дышать только сложнее, появляется легкое головокружение, стремительно обращающееся тошнотворным комом в горле. Закрывает Ренэйст глаза, прислушиваясь к собственному дыханию; Хакон учил, что так можно вновь обрести равновесие. Куда спокойнее было бы, будь здесь сам Хакон. Но его нет, и придется ей самой справляться со своими страхами.

В ее жилах течет волчья кровь. Вовсе не она должна бояться.

В пещере становится светлее, видимо, выход из пещеры все ближе. На луке седла совсем рядом с собой замечает Ренэйст покачивающиеся ножны, в которых хранится нож с изогнутой рукоятью. Ладони ее холодеют от волнения, но слегка изворачивается она, силясь дотянуться; ей нужно хоть какое-то оружие. Руки связаны за спиной, практически у самой поясницы, и луннорожденная слегка двигает запястьями, пытаясь ослабить веревку. Прикасается она самыми кончиками пальцев к холодному металлу ножен, не в силах ухватить их покрепче, когда всадник замечает ее маневр. Он что-то яростно выкрикивает – кажется, нечто бранное, – и с силой бьет ее по пальцам каблуком своего сапога. Белолунная кричит от боли, поджав пальцы и вжав кисти в поясницу, рычит сквозь зубы от бессильной ярости. Всадник перехватывает ножны и убирает их подальше от нее, лишая северянку возможности заполучить вожделенную сталь.

Ничего. Если понадобится, она собственными зубами разорвет их глотки.

Покидают они своды пещеры, оказываясь во власти дневного светила. Но свет этот ярче сияния Солнца и Луны, от него слепит глаза, и Ренэйст отворачивается, зажмурившись. Не сразу удается привыкнуть, и, когда она все же открывает глаза, у Ренэйст перехватывает дыхание.

– Великая Фригга…

Город сияет куполами, отлитыми из чистого золота. Они отражают свет Солнца и сверкают ярче звезд, коими усыпано ее северное небо. Ренэйст видит стены башен, созданных из белого камня, и не верит, что среди пустыни мог раскинуться город. Как же выживают его жители на этой голой земле? Здесь нет лесов, нет дичи, нет ничего, что может их прокормить. Только это великолепие, превосходящее по красоте своей любое здание, которое только видела конунгова дочь в своей жизни.

– Ренэйст…

Голос его звучит тихо, совсем слабо. Северянка оборачивается, глядя на своего побратима с беспокойством. Лицо Радомира осунулось, на виске запеклась кровь, от которой слиплось несколько русых прядей. Измученный, смотрит он на нее мутными карими глазами, проведя языком по сухим губам, и хрипло выдыхает:

– Куда они везут нас?

Щурясь, вновь смотрит она на ярко блестящее солнце.

– Они нас уже привезли.

Дорога в эту часть дворца мужчинам закрыта, и оттого столь желанно взглянуть за эти стены хотя бы одним глазком.

Пусть и значит это, что глаза придется лишиться.

Собственная безнаказанность при посещении гарема пьянит его, ласкает самолюбие Касима столь яростно, что с нетерпением ждет он любой возможности переступить порог золотых врат. Отводят евнухи взгляды, стоит только ему показаться, перешептываются, но слова сказать не смеют. Пропустить его – ее приказ, и слово ее никто не смеет нарушить.

Каждый в Алтын-Куле знает, кто истинно правит городом.

Гарем похож на оазис. До самых сводов возвышаются тропические деревья, раскинувшие пышные свои ветви во все стороны. Некоторые из них столь низко расположены, что Касим наступает на них без какой-либо жалости. Пол устелен мраморными плитами, между которых льется вода; в извилистых «тропинках», от которых питаются богатые эти сады, плещутся живые рыбы. Запах благовоний смешивается с ароматом цветов, высоко в ветвях щебечут певчие птицы, и душа наполняется покоем. Касим позволяет блаженству наполнить его, растечься по его венам сладким медом; была бы его воля, так и не уходил никуда.

Лишь султан имеет право находиться здесь столько, сколько пожелает, но лишь с ее дозволения.

Эти сады в свое время стали подарком прошлого султана, Сабира I, возлюбленной дочери. Любопытной и жаждущей знаний росла она, читающей книги и изучающей древние карты. Рвалась она прочь, за стены дворца, мечтая узнать, что хранит за собой мир за пределами Алтын-Куле, но кто позволит подобное царской дочери? Стремясь утолить ее жажду, приказал Сабир воздвигнуть в гареме оазис рукотворный, дать дочери все, что только она пожелает. Лишь свободу так и не смог ей дать.

Но даже это не погасило пламя в прекрасной этой душе.

Наложницы, заметив главу янычар, разбегаются в стороны, точно те же птички, и тянется за ними разноцветный шлейф легких одежд. Прячутся за колоннами и стволами деревьев, но не стараются сделать так, чтобы вовсе их не увидел. Лишь игра это, лукавая невинность, выставленная напоказ. Одна краше другой, смотрят они за каждым его движением, следят ярко подведенными глазами за каждым шагом, перешептываясь. Хихикают, стоит Касиму бросить на них мимолетный взгляд. Янычар не имеет права на них смотреть, но безнаказанная вседозволенность пьянит его.