Быть может, холодность эта так влечет к ней Ньяла? Кажется, словно бы бросает островитянка ему вызов. Рискнешь ли растопить мой лед, словно бы спрашивает она у него, хватит ли для этого твоего огня?

Встает он чуть поодаль от Исгерд, молодой, красивый, пышущий жаром. Младший из шести сыновей, каждый из которых – гордость отца, всегда и во всем желает он быть первым. Докажет Ньял что достойным сыном своего рода является он, и, как пятеро братьев до него, получит в наследство от Олафа-ярла четыре боевых корабля; прекрасный флот, с которым сможет добыть он себе славу. Любая бы пошла за него, если бы позвал, да только упрям Ньял, и подругу желает заполучить себе под стать. Отворачивается Хейд, поймав на себе лукавый его взгляд, прикрывает лицо темными волосами, словно бы сможет это заставить Ньяла прекратить смотреть на нее.

Окинув взглядом единственного ока сына своего боевого товарища, Ганнар-конунг величественно поднимается на ноги. Ренэйст, увидев мимолетное движение ладони отца, встает следом, и дышать ей становится тяжело. С каким удовольствием выбежала бы она из Великого Чертога для того, чтобы окунуться пылающим лицом в холодные сугробы! Один за другим воины, прибывшие в Чертог Зимы ради своего посвящения, встают из-за столов и выходят вперед, ожидая решения конунга.

– Наглости в тебе столько, сколько во всех пятерых твоих старших братьях, Ньял, сын Олафа, – говорит конунг.

Слова эти заставляют Ньяла самодовольно улыбнуться, ударив себя кулаком по груди.

– А воинской рати хватит на весь Чертог Зимы! – гордо восклицает он, вздернув подбородок.

– Храбриться может каждый дурак, как и хвастаться несовершенными деяниями. Сначала докажи, Ньял, сын Олафа, что правдивы твои слова.

Ове, сын ярла Ока Одина, что стоит на Рокочущей Горе, вмешивается в их разговор. Не так давно исполнилось ему шестнадцать зим, а потому является он самым меньшим из тех, кто ныне прибыл для того, чтобы показать свои силы. Светловолосый и по-девичьи хрупкий, не носит он бороды, а в бою предпочитает лук и стрелы. Нет в нем звериной ярости, подобной той, что тревожит Ньялу душу, но каждый в этом зале скажет, насколько мудрее своих сверстников юный Ове. Выходит он из-за стола, подходит ближе, и белая макушка его едва достает высокому Ньялу до плеча. Смотрит он на обидчика сверху вниз, лицо его багровеет, только нет в Ове страха. Смотрит спокойно и холодно, лишь приподнимая бровь, ожидая, что же ответит ему сгорающий от ярости Ньял.

– С твоими нудными речами самое место тебе в храме, а не на драккаре, Ове, сын Тове! – набрасывается на обидчика Олафсон, чью гордость задели чужие слова. – Такого, как ты, одолеть сумеет даже старик! Молись мертвецам, только в этом и будет от тебя толк!

Наполняется Великий Чертог недовольным гомоном. Не прощаются так просто подобные речи, и вспыльчивый нрав его может привести к раздору между Звездным Холмом и Оком Одина. Тове-ярл, позабыв про пир, встает из-за стола, вынимая меч из ножен. Намерен он пролить кровь обидчика, посмевшего оскорбить единственного его наследника, и из схватки этой хвастунишке Ньялу не выйти живым. Иные же воины лишь поддерживают кровопролитие, ведь только кровью, по их мнению, должно решить этот спор.

Ей нужно прекратить это, но кто ее послушает? Ренэйст еще не правительница, слово ее не имеет своего веса, в то время как конунг лишь наблюдает, не спеша вмешиваться. Оглядывается Ренэйст по сторонам в поисках того, что могло бы помочь ей, хватает с блюда с мясом кабана запеченную сливу, сочащуюся соком, и с силой бросает.

Шмяк! – Ягода попадает Ньялу в щеку, оставляя на коже красноватый след. Тут же смотрит он на нее, впиваясь в лицо взглядом горящих зеленых глаз. Как ты могла, спрашивает этот взгляд, как ты посмела?

Ренэйст расправляет плечи; взгляды присутствующих обращены на нее, и ждут они, что же она сделает. Смотрит она мимолетно на Хакона, ищет его поддержки, и он лишь кивает едва заметно, призывая к дальнейшим действиям. Глухо бьется о ребра взволнованное ее сердце, но голос остается спокойным, когда начинает она говорить:

– Не для того собрались мы здесь, чтобы устраивать подобное ребячество. Не смей принижать других, Ньял, сын Олафа. Все мы равны, и ни единый твой подвиг еще не воспели скальды, чтобы мог ты хвалиться военным своим мастерством. Тове-ярл, простите его дерзость. Все мы тревожимся из-за испытания, что грозит нам, и не ведаем, что творим, ослепленные волнением.

Пристыженный, Ньял кривится, словно бы съел что-то кислое, стирая рукавом липкий сливовый сок. Поджимает губы Тове-ярл, но возвращает меч свой в ножны, кратко кивнув посмотревшему на него сыну. Стихает их гнев, и Ренэйст позволяет себе короткую улыбку, ведь впервые решает она подобные вопросы своими силами. Чувствует, как тяжелая рука отца ложится на плечо, и вскидывает голову, смотря на него. Самыми уголками губ улыбается конунг, сжимает пальцами хрупкое плечо дочери, говоря едва слышно:

– Очень хорошо.

Похвала отца пробуждает в ней чувство гордости, заставляющее выпрямить спину и приподнять подбородок. Не зря столь долгое время обучают ее, подготавливают к дальнейшему вступлению на престол. Пусть самолично и не будет она править, но сможет помочь будущему супругу в нелегком этом деле. Хакон будет хорошим конунгом, и Ренэйст позаботится о том, чтобы правление их прославило ее род.

Но, несмотря на всю любовь к нему, желает ли она быть лишь его тенью?

Мрачные мысли эти покидают ее, стоит отцу выйти из-за стола. Мгновенно смолкают разговоры, и ждут воины, что их правитель скажет им. Величественным кажется Ганнар-конунг в этот момент, и знает Ренэйст, что эти люди пойдут следом за ним. Как же жестока насмешка богов – человек, пользующийся подобным уважением, столь несправедлив к собственной семье. Знают ли они, как он поступил с собственной женой? Ведают ли, какую жестокость проявил к сыну?

Жалеет ли сам конунг о том, что совершил?

– Довольно разговоров, братья и сестры. Верно говорит Исгерд-ярл – не для того вы проделали столь долгий путь, ведя за собой своих отпрысков. Собрались мы здесь для того, чтоб дети наши, будь то сын или дочь, доказали, что достойны называть себя викингами. Я призываю их, достигнувших свою шестнадцатую зиму, встать перед нами!

В спешке выходят будущие воины вперед, становятся плечом к плечу. Гордо выпрямляют они спины, наслаждаясь важностью момента, и среди них, шестнадцати крепких мужей, двумя воронами – черной и белой, – стоят Хейд и Ренэйст. Прекращается пиршество, и не сводят присутствующие с них внимательных взглядов, помня, как и сами стояли пред конунгом в шестнадцатую свою зиму. Сами они были моложе, да и конунг был другой, но повторяется этот обряд из года в год уже долгое время. Чувствует Ренэйст, как становятся холодными и липкими от пота ее ладони, и незаметно вытирает их о подол праздничной своей рубахи.

– Детали посвящения веками держат в секрете от тех, кому только предстоит пройти этот путь. Сейчас пришло ваше время познать это таинство. Прежде чем взойти на борт драккара, прежде чем сражаться бок о бок с другими воинами, вам следует показать, что вы готовы к этому, пройдя через суровое испытание.

Конунг замолкает, и дрожь проходит по спине Ренэйст, когда он завершает свою речь, понизив голос до зловещего шепота:

– Вам предстоит охота на тролля.

Им дают лишь одну лучину для того, чтобы подготовиться к испытанию.

Тяжело дрожащими руками затягивать тонкие ремни наплечников, и приходится Ренэйст обратиться за помощью к матери. Смотрит куда угодно, только не на пальцы Йорунн, дрожащие от волнения. Слышит, как сбивается ее дыхание, выдавая и без того заметное беспокойство. Ренэйст хочет успокоить ее, утешить, но единственное, что может подарить кюне покой – если останется она в доме. В безопасности, подле ее крыла.