Вспомнив благодарность, выказанную мне от имени управителя Инсбрука, я в очередной раз подивился зигзагам придворных интриг и их целям, после чего, хмыкнув, отложил газету в сторону. За окном вроде бы развиднелось, и я собрался выйти на небольшую прогулку. В конце концов, побывать в Вене и не прогуляться по ее улицам это просто кощунство. Тем более что эта Вена ничуть не похожа на свою сестру с «того света». Пока мы ехали с вокзала в отель, я успел приметить и небольшие, сияющие золотом листвы скверы, и изящные дома, внешнему виду которых уделялось едва ли не больше внимания, чем внутреннему убранству, и широкие улицы, правда, в основном пустые из-за дождя… Славный, красивый город…

От размышлений меня отвлек стук в дверь. Пришлось открывать…

– Добрый день, Виталий Родионович. Давно не виделись, а? – Гость распахнул дверь и, отправив шляпу на вешалку, шагнул мне навстречу.

– Не то слово, Ларс Нискинич, не то слово.

Обнявшись с Мстиславским, мы обменялись подготовленными документами и, расположившись в креслах, принялись просматривать эту почту, чтобы иметь возможность тут же решить вопросы по полученной корреспонденции, буде такие возникнут.

– Виталий Родионович, а что, вы и в самом деле уверены, что трех сотен хватит? – отложив в сторону копию списка приглашенных на будущий завод людей, проговорил Ларс.

– Вполне. – Кивнул я и помахал в воздухе его собственным списком. – К тому же у тебя заявлено почти такое же количество. Так к чему этот вопрос?

– Так перечень сей не мною составлен… Вот и боязно мне что-то… Не маловато ли народу? – Развел руками Мстиславской.

– Ясно. Но тут можешь быть уверен. Все подсчитано и учтено… Лучше ответь, люди готовятся?

– А то… – усмехнулся ротмистр. – Почитай, с момента вашего «отъезда». К январю, как и оговорено, будут из них толковые мастера…

– Вот и славно. По поставкам вопрос решим особо, как время подойдет. Но первым делом непременно должны идти рамы и накопители. Это даже не обсуждается. – Я постучал пальцем по еще одному документу, где высказывались предложения по изменению очередности поставок деталей для будущего сборочного производства.

– Ясно. Передам, – коротко кивнул Мстиславской.

– Что по кораблям? Я не видел здесь письма от Лейфа.

– Насколько я знаю, суда сопровождения будут готовы. Совет Арконы дал добро. А Лейф… он не стал писать, поскольку опасается…

– Лейф? Опасается? – Я неприятно удивился. С другой стороны, учитывая взрыв дирижабля… Можно ли было рассчитывать на что-то иное? И все-таки, все-таки… Больно.

– Нет-нет, Виталий Родионович, вы не поняли! – Явно заметив, как я посмурнел, тут же воскликнул ротмистр. – Круг предложил ему возглавить конвой, Лейф отказался… дескать, не с его опытом в хевдинги лезть… Ушкуйники надавили, а Белов-младший упрямством, говорят, весь в отца. В общем, я с Руяна уезжал, они все еще бодались. Вот он и не стал писать, опасаясь, что вы его силой заставите командование принять. То он сам мне сказал…

– Правильно сказал. – Прищурился я. – Кому конвой вести, как не человеку, что облазил все проливы и протоки округ Нордвик Дан? Ни у одного ушкуйника нет такой совершенной системы скрыта, как на «Варяге», никто из них в те воды, кроме как обычным караванным путем, да в охране ганзейских судов, соваться не отваживался, даны таких ухарей живо ловят да на реях вешают. А тут наш бравый контрабандист, который уже шесть лет сторожевики датчан вокруг пальца обводит, видите ли, побоялся привести в порт честный караван? В общем, так… Я напишу Лейфу письмо, чтоб не дурил, а ты, Ларс Нискинич, уж будь добр, постарайся передать его в самом срочном порядке. Добро?

– Разумеется, Виталий Родионович. – С готовностью кивнул Мстиславской.

– Ладно, с этим вроде бы тоже разобрались. А теперь о главном, – помолчав и успокоившись, проговорил я. Мстиславской подобрался. – Завтра я отправляюсь в посольство Нордвик Дан. Приглашение у меня на руках. Так что, надеюсь, в ближайшее время все решится.

– Замечательно, Виталий Родионович. Как вы говорили: выходим на финишную прямую? – улыбнулся в ответ ротмистр. – Когда пришло сообщение о предстоящей вам поездке в Вену, предположения были именно такими. И у нас есть предложения по поводу дальнейшей связи. Сновать под носом у венских ищеек и французских соглядатаев последнее дело, поэтому поступим иначе…

– Хм?

– Завтра, сразу после визита в посольство, вернетесь сюда. Если переговоры пройдут успешно, можете собирать вещи и отправляться обратно в Инсбрук. Если же что-то пойдет не так, и переговоры с данами затянутся, съезжаете отсюда в, прости господи, «Захер Отель».

– А связь?

– Виталий Родионович, ну что тут странного, если проживающая в «Империале» дама будет слать вам письма с просьбами о встрече? – Пожал плечами Мстиславской.

– О, теперь понятно, – протянул я и, задумавшись на минуту, уверенно кивнул. – И в самом деле, нет ничего необычного в том, что приехав в Вену, я первым делом встретился со своей дамой сердца, а после выхода в свет, то есть визита в посольство Нордвик Дан, дабы не нанести урона ее чести, вполне официально въехал в этот самый «Захер»… Все всё понимают, но никто ничего не видел и, соответственно, никто не обвинит в распущенности. Но почему именно «Захер»? Ну и названьице… Неужто нельзя было подобрать что-то другое?

– Можно. Но это самый фешенебельный отель в Вене, а вам… – Развел руками ротмистр.

– Надо поддерживать репутацию выпнутого в эмиграцию выскочки, нежданно разжившегося титулом, – закончил я за него недосказанную часть предложения.

– Выпнутого? – удивился Мстиславской. – Право, Виталий Родионович, сколько с вами общаюсь, все время узнаю какие-то новые, совершенно невообразимые словечки и фразы.

– Это ты еще не слышал, что я говорю, когда роняю на ногу что-нибудь тяжелое. – Вздохнул я.

– Зато наслушался рассказов о вашем красноречии от моих пластунов. Солдаты до сих пор восторженно отзываются о тех высказываниях, что им довелось услышать на лесном испытании… – улыбнулся ротмистр.

– Хм… Лес, что ты хочешь, Ларс Нискинич? – Я смущенно пожал плечами. – Мы ж там чуть не одичали, право слово.

– Полно вам, Виталий Родионович. – Отмахнулся Мстиславской. – На фронте я порой и сам этакие коленца загибал, что потом самому стыдно вспоминать было…

Так, потихоньку, от обсуждения дел насущных и обмена новостями, мы перешли к общим воспоминаниям и байкам. Генрих, оказавшийся подручным здешнего агента, принес нам в номер пару бутылок «Грюнер Вельтлинера», местного белого вина, потом еще пару… И на этом наши посиделки закончились, поскольку часы пробили девять вечера, а в одиннадцать, как оказалось, ротмистр уже должен быть в порту и подниматься на борт венедского дирижабля…

Пришлось прощаться. Напоследок, уже перед самым выходом из моего номера, Ларс Нискинич, воровато оглянувшись по сторонам, вдруг протянул мне запечатанный, небольшой, но очень плотный свиток. И, ничего не объяснив, лишь улыбнувшись на прощание, вышел в коридор.

Удивленный, я запер за ним дверь и, смерив взглядом странное послание, осторожно взломал печать, явно снабженную ментальным конструктом, настроенным на мой ореол. То есть, кроме меня, этот свиток никому не открыть, вспыхнет, как магний, и даже пепла не останется.

В моих руках письмо разделилось на добрую дюжину листов, исписанных мелким убористым почерком, увидев который, я судорожно вздохнул и, кое-как добравшись до кресла, принялся жадно «глотать» строчки письма.

Прав был Мстиславской, что не отдал мне это письмо вместе с остальными бумагами, в этом случае собеседник из меня был бы аховый. Я перечитал послание раз десять, и не мог думать ни о чем другом. Я бы, наверное, еще и всю ночь проворочался в бессоннице, нащупывая под подушкой драгоценный свиток, но сонный наговор чудесная штука, и, в отличие от медикаментозных снотворных средств, не имеет никаких побочных действий.