И конец его предрешен.

Она не говорит этого, но он чувствует, что она хотела бы сказать эти слова.

Оставив Руну в доме, Витарр уходит в стойло. Змей совершенно безразлично смотрит на своего всадника, лениво взмахнув хвостом, и Братоубийца хлопает его по шее дрожащей рукой. Воспользовавшись мгновением одиночества, он зажимает рот, сдерживая крик, и впивается зубами в собственное запястье, зажмурившись так сильно, что перед глазами вспыхивают звезды.

Его судьба предрешена. Должен ли он бороться?

Перехватив поводья, он выводит Змея из стойла и подводит его к порогу, на котором уже стоят сестры. Они держатся за руки и смотрят друг другу в глаза, словно бы общаясь без слов. Обхватив лицо Руны ладонями, выпустив ее руки из своей хватки, Сага оставляет у нее на лбу любящий, едва ли не материнский поцелуй и лишь после этого отпускает. Руна не оборачивается. Она подходит к Витарру, ждет его помощи и, оказавшись в седле, затихает.

Когда Витарр оборачивается, желая сказать хотя бы скомканные слова благодарности, – Саги на пороге уже нет. Дверь плотно закрыта, и дом кажется словно бы неживым. Нахмурившись, он вскакивает в седло позади Руны, трепетно прижимая ее к себе, и направляет Змея обратно, в Чертог Зимы.

Туда, куда ни один из них не хочет возвращаться.

Руна молчит всю обратную дорогу. Витарр силится заглянуть ей в глаза, пока Змей мерным шагом преодолевает лесную чащу, но она отворачивается, не позволяя ему смотреть на себя. Щеки ее влажные от слез, и холод стягивает их, обращая в морозные дорожки. То, что явилось ей в видении, которое и без того не столь часто ее посещает, кажется столь ужасным, что не в силах она принять это. Сильные руки, надежно удерживающие ее в седле, ощущаются так, словно вот-вот исчезнут, и не знает Руна, что делать ей с этой тревогой.

Лучше бы и вовсе никаким даром она не обладала!

Взволнованный, Витарр напряженно вглядывается в промозглую тьму, гадая о видении, явившемся двум сестрам. Раньше лишь Сага награждала его мрачными предсказаниями о его, Витарра, будущем, теперь же подобные знания посещают и Руну.

Коль двум вельвам подобное явилось, есть ли у него хоть малейший шанс на то, чтобы изменить свою судьбу?

Пробраться обратно в Чертог Зимы оказывается куда сложнее, чем выйти из него незамеченными. Витарру приходится заплатить обоим стражникам за их молчание, и лишь тогда пропускают они Братоубийцу в стены поселения, сделав вид, словно бы не замечают женщину, сидящую в седле. Витарр ведет Змея к дому конунга, крепко держа поводья в здоровой руке, и лишь изредка оборачивается, желая проверить, все ли в порядке с Руной.

Только и сама она сомневается, что все хорошо с ней.

Конь останавливается подле самого порога, ведущего в конунговый дом. Витарр подходит ближе, вытягивает руки вверх, мягким жестом предлагая ей принять его помощь. Руна смотрит на него глазами карими, теребит обеспокоенно кончик рыжей косы, а после тянется к нему, хватаясь за плечи сильные и позволяя снять себя из седла. Со всей осторожностью, что только есть в нем, Витарр помогает беременной спешиться, поставив на ноги и придерживая бережно, чтобы не упала. Они стоят совсем рядом друг с другом, держат едва ли не в объятиях, и, подняв руку к ее лицу, осторожно стирает Братоубийца следы слез с ее веснушчатой кожи.

– Глупая, – тихо говорит он, – что ж ты плачешь? Словно не знаешь, что бороздки эти шрамами остаться могут. Нечего тебе уродовать себя слезами. Возвращайся в дом и согрейся хорошенько. Я отведу Змея в конюшню да сам приду.

Руна не позволяет ему отойти. Хватается за его плечи, удерживая на месте с таким отчаянием, словно бы жизнь ее от того зависит. Смотрят друг другу в глаза, и слезы, вновь скользнувшие по ее щекам, причиняют Витарру боль физическую, словно бы сотней ножей его проткнули. Руна прячет лицо у него на груди, прижимается крепко, и едва удается ему расслышать ее слова.

– Не оставляй меня, – шепчет она, – не оставляй меня одну.

Теряется Витарр, не знает, что делать. Неуверенно, робко даже кладет он руки на подрагивающие плечи, и сейчас совершенно не важно, увидит ли их кто-то. Склонив голову, прижимается Братоубийца лбом к макушке ее и отвечает тихо.

– Не оставлю. Только не плачь.

Остается надеяться, что сможет он сдержать хотя бы это свое обещание.

Похороны конунга проходят в абсолютной тишине. Никто не в силах и слова сказать, настолько кончина Ганнара Покорителя всех поражает. Неужели для конунга таким ударом оказалась смерть дочери? Сильный и крепкий мужчина, выносливый и воинственный, как мог он погибнуть столь внезапно? Его нашли в Великом Чертоге сидящим за одним из столов в окружении пустых бочек из-под эля. Смерть, недостойная воина. Смерть жалкая и немощная, смерть, которая не принесла ему почета.

Кюна не восходит с супругом на погребальный костер, и никто не говорит ей ни слова об этом. Не всегда жены следуют за мужьями своими в посмертный мир, желая быть подле возлюбленного. Каждый знает – любви между ними давно уже нет. Йорунн смотрит на погребальный костер без капли сожаления. Она не видит в пепле задорного юнца, что обивал пороги отцовского дома, умоляя отдать красавицу за него. Как глупы они были, как влюблены! Йорунн ведь и мечтать не могла, что сын Ленне конунга обратит на нее внимание, пусть весь Чертог Зимы только и твердил о том, что Ганнар не может отвести от нее взгляда.

Он любил ее, и она любила его. Йорунн подарила ему троих прекрасных детей и верила в то, что они будут счастливы. Кажется, все вокруг в это верили.

Смотря на костер, она держит спину выпрямленной, гордо подняв подбородок. На ее лице нет ни капли сожаления, и внутри нее его тоже нет.

Йорунн не будет скорбеть по нему.

Исгерд ярл, стоящая подле нее, держит руки за спиной. Она подходит ближе, поравнявшись с кюной, и лица их опаляет жар костра. Йорунн стоит столь близко, словно бы лично хочет убедиться в том, что конунг сгорит без остатка. Словно бы в силах ее заставить пламя пожрать его так, как ей самой будет угодно.

– Сколь тяжкое время пришло на наши земли, моя кюна. Не ведаю, как справляешься ты с этим горем.

– Горе мое столь велико, – отвечает ей Йорунн, не сводя взгляда с пламени, – что от него не осталось и следа. Последние капли своего горя отдала я дочери, но по мужу я горевать не стану.

С губ Исгерд срывается смешок.

– Не стану скрывать то, сколь близко мне подобное мнение. Когда погиб мой супруг, я испытала невероятное облегчение. Но то, что произошло с тобой, невозможно представить. Не каждая женщина сможет пройти сквозь подобное.

Она лукавит. Исгерд похитили из родного края, когда она еще звалась Ингой, и насильно привезли в холодные земли. Прекрасно помнит она стены Дома Солнца, расположенного на самом большом архипелаге Трех Сестер, названного в честь старшей норны Урд. Помнит, как душила ее новая доля, как чужой ощущала она себя, снова и снова пытаясь сбежать. Когда она, юная еще девчонка, смогла добежать до пристани, ступая по снегу босыми ногами, смогла взобраться в лодку, привязанную к пристани, и ощутить сладкий вкус свободы, именно тогда Эгилл ярл обратил на нее свое внимание.

Именно тогда Инга поняла, что благосклонность мужчины может сыграть ей на руку.

Она стала Исгерд и жестоко отомстила каждому, кто пленил ее.

Однако, возможно, стоило бы ей поблагодарить Эгилла за то, что он сделал ее той, кем должна была быть бедняжка Инга с самого начала. Вкусив власть, ощутив ее в своих руках, Исгерд осознала, что достойна величия. Она даже позволила ублюдку зачать ей ребенка, лишь бы укрепить свое место среди луннорожденных, и, на ее удачу, последним подарком умирающих богов было рождение дочери.

Все складывается как нельзя благоприятно для Исгерд.

Но кюну не восхищают сказанные слова. Они не ласкают ее слух, не качают в колыбели нежности ее горе. Вместо этого она весьма грубо одергивает ярла: