Сзади рассмеялись, потом кто-то присвистнул и с крепким французским акцентом добавил: «О-ла-ла, Туристку бросили на лопатки!» Конец фразы состыковался с хлесткой затрещиной и новым взрывом хохота. Тряхнув кудрями, Магда обогнала лоцмана и первой финишировала у дальнего стола.

– О, ребята! – Назар оторвался от тарелки и как-то по-детски взмахнул длинными, словно накрашенными ресницами. – Тоже покушать? Чудненько!

Поймав ближайший табурет носком ботинка, Саймон наконец смог утвердиться напротив бородача. Девушка заняла место с торца, словно бдительный арбитр, и сложенные на груди руки подчеркивали избранную роль.

– Да. Кстати, привет. Еще раз. Приятного. Ага.

Подобрать нужные слова выходило непросто, поэтому лоцман мялся и мычал еще пару мгновений. Наконец он шумно выдохнул, стянул с тарелки термопленку и не глядя зачерпнул. Вот ведь гадство: кормят вкусно, а надо разговоры разговаривать!

– Назар, – с полным ртом выходило невнятно, зато оправдывало некоторую скомканность. – Есть разговор.

Собеседник улыбнулся, тоже отправил ложку супа куда-то под усы и погладил напрягшуюся Магду по спине.

– Есть, конечно. – Улыбка, в отличие от того же Моди, не выглядела фальшивой, не казалась нарочито выработанной для удовлетворения социальных функций. – Ты из тех людей, которые не успокаиваются, пока не найдут все ответы. И до конца не верят, что ответы эти не сделают их счастливее.

– Счастье есть вопрос метафизический. – Саймон наконец справился с «пулей», оказавшейся плотным комком профилированного белка; чем-то средним между клецкой и тефтелем. – А у меня конкретный. Ладно, без околичностей: кто ты, Назар?

Тот аккуратно, не торопясь доел, отложил приборы на край подноса, опер бороду на сложенные один в другой кулаки. Магда, набычившись, сверлила лоцмана взглядом – с укоризной, и в то же время словно прося о чем-то. Вокруг гремели ложками, болтали на добром десятке языков, улыбались, хмурились, смеялись и сердились. Мир был прост – и прямо сейчас он мог стать очень, очень сложен.

– Ты ведь уже угадал, – прервал молчание бородач. – Может, мне и говорить не требуется? Я… понимаешь, я это слово ужасненько не люблю.

– Значит, правда. – Губы Саймона двигались будто сами по себе, онемевшие и одновременно подергивающиеся, кривящиеся от боли и растерянности. – Значит, «Массачусетский эксперимент»…

– Это разум, – глухо каркнула Магда, поморщилась и отхлебнула из чужого стакана. – Разум лоцмана. Тело лоцмана. И его душа. Его дар.

– Спасибо, Мэг. – Глядя в сторону, Назар продолжал гладить соседку по закаменевшему плечу. – Да, я не человек. Я единственный удавшийся эксперимент проекта. Удавшийся – и сбежавший.

Саймон любил море. Но сегодня море тоже любило его: яростно, властно, со всей ненасытностью. Мир, певший свои дальние и близкие песни, вдруг утратил связность, взорвался хаосом и туманными плетями. «Пуля» в желудке оказалась фугасом и рванула по пищеводу обратно…

Ответы действительно не приносили счастья. По крайней мере, не все из них.

– Пей давай. Пей, кому говорю! И блюй. Да не бойся, не на пол. Я пакет добыла.

– Мэг…

– Назар, не сейчас. Я тому повару «пули»-то его пооткручиваю. Нет, ну это ж надо: запороть биоматричный борщ… Ворчун, блюй, кому сказала!

– Мэг!

– Что?!

– Перестань. Это не суп. Это принятие.

Саймон, наконец нашедший силы разогнуться, отодвинул упомянутый пакет и молча показал Назару большой палец. Потом снова поймал неверной рукой стакан, припал к нему до упора, со всхлипом вдохнул.

– Еще, пожалуйста. Да, Мэг, это не «пуля». Это просто у одного лоцмана нервишки ни к термояду. Как ты там говорила, «перспективы лишен»? Вот она, перспектива-то. А я и правда идиот.

Под ногами суетилась пара дронов-уборщиков, чавкая патрубками и распространяя мощный запах чистоты. Соседние столики смотрели либо сочувственно, либо с иронией. Пара голосов предложила позвать доктора, но их удалось отговорить. «Фартук» на раздаче неприязненно косился, подозревая саботаж и клевету.

Скормив завязанный узлом пакет еще одному из дронов, Магда присела рядом с лоцманом на корточки.

– Ладно, Ворчун, бывает. У меня тоже было… Почти. Вывернуть, конечно, не вывернуло. Но ты бы видел эту бледную рожу, когда наш красавец поделился своей сказкой…

– Зачем обманываешь, Мэг? – Голос у Назара оставался мягким, почти заботливым. Ирония лежала глубоко и тактично не выпячивала себя. – Ты хохотала, хлопала в ладоши и требовала продолжения. Словно я анекдот рассказываю.

– Ничего не понимаешь в людской психике, hermanito[125]. – Девушка привстала и ласково встрепала бороду приятеля. – Это защитная реакция. Ворчун блюет, я ржу, Ла Лоба отращивает яйца. Моди видел? Вот пример человека, который вообще забрала не поднимает. Вечно с улыбочкой этой своей.

– Моди неприятненький. – Бородач поежился. – Он мне не нравится. Но я понимаю его… полезность.

– Кстати о полезности. – Почувствовав, что петли в желудке и муть в голове отступают на задний план, Саймон вспомнил о цели разговора. – Вот мне как практику одно покоя не дает: подавитель же все это время работал! А ты…

– Ох, Саймон, – улыбка Назара не изменилась. – Обещаешь, что не обидишься?

Тот хлопнул кулаком по левой стороне груди и серьезно произнес:

– Обещаю. Святым Леоновым клянусь. Чтоб мне не шагнуть.

– Мужики-и-и… – простонала Магда. – Из mierda[126] вылезут – сразу тайны мироздания им подавай.

Тем не менее она тоже притихла, вернув себя на табурет и облокотившись на стол. Бородач побарабанил пальцами по краю подноса, затем вздохнул еще раз.

– Ты пойми одну штуку: быть лоцманом может каждый…

– Чего?!

У Саймона дернулась бровь, но Магда шикнула:

– Не перебивай! Сам напросился!

– Да, – словно не заметил Назар, – буквально каждый. Нужно только очень, очень хорошо осознавать свое место в структуре пространства-времени. Представлять и видеть себя в узоре Вселенной – полностью, изнутри и извне. А для этого – учиться, тренироваться, «танцевать не только ногами, но и головой».

– Ницше?

– Ницше, – согласился собеседник. Уменьшительно-ласкательные суффиксы из его речи пропали полностью. – Пойми и другое: тебе и прочим «природным» лоцманам проще. Вы как зоркие среди близоруких, обладатели музыкального слуха в толпе глухих. Вам не надо представлять, вы и так видите, слышите, ощущаете.

Он помолчал и совсем негромко закончил:

– Но когда вас накрывают глухим непрозрачным колпаком, помещают в камеру сенсорной депривации, вы теряетесь. Потому что до этого всегда шли простой прямой дорогой, освещенной заботливыми фонарщиками, с указателями и верстовыми столбами. Потому что головой танцевать не умеете.

За столиком умолкли. Саймон поймал себя на том, что теперь тоже выстукивает на подносе некий дерганый ритм. Он убрал руки в карманы и покачался на табурете.

– М-да. Что интересно, я действительно не обиделся. Но теперь передо мной стоит цель… И сидит гуру. А я ведь не отстану, пока не научусь.

За макушкой легонько щелкнуло. Магда, навесившая подзатыльник, покачала указательным пальцем.

– Потом. Все игрушки – потом. Сейчас нам надо добыть Ла Лобе доказательства антилоцманского заговора. Думайте, джентльмены, думайте. У меня голова не для этого, я ей в драке работаю. А вы думайте.

– Стоп, а Сперанца не в курсе? – Саймон помахал ладонями вокруг Назара. Тот покаянно пожал плечами. Изумруды под медью сощурились.

– Ну, Ла Лоба… догадывается. Причем не о конкретике, а о том, что с hermanito[127] что-то нечисто. Способности – ну, такой вот редкий дар, мутация, наверное. К нам же и прочие самоучки прибились – из тех, кто в вашу Академию не захотел. Так что, похоже, ей хватает. – Магда потерла кончик носа, оскалилась. – Вот Моди, тот рылом своим любопытным, конечно, роет. Но я ему уже выписывала от шлюза поворот пару раз. Нехрен.