– Что ты творишь? – зло рычит она, обернувшись.

Она и не надеется на то, что ей ответят. Эти женщины не знают ее язык, поэтому не смогут понять, что говорит им луннорожденная. Протянув руки, рабыня хватает ее за плечи и разворачивает резко, вынуждая конунгову дочь сдавленно застонать от боли, пронзившей бок. Относятся к ней так, словно бы она и не человек вовсе, словно бы чувства ее значения не имеют. Коль так обращаются с ней, то что сейчас происходит с Радомиром?

Юная рабыня промывает свежий порез, оставшийся после ритуала братания. Ренэйст хмурится и поджимает губы. Пока ее здесь омывают, Радомир может быть уже мертв. Ее тело кричит от боли и усталости, требует отдыха, но есть ли у нее на это право? Если бы только у нее было оружие…

Продолжая расчесывать ее волосы, женщина за спиной Волчицы произносит неожиданно:

– Несносная девчонка. Откуда ты только взялась?

Ярость вспыхивает в истощенном теле в одно мгновение. Обернувшись, Ренэйст впивается злым взглядом в изумленное лицо рабыни.

– Кого ты назвала несносной девчонкой? Ты хоть знаешь, с кем говоришь?!

Та смотрит на нее не с удивлением – с испугом. Рен упивается этим чувством, приняв его за страх перед ее яростью, но осознание медленно приходит к ней. Они поняли друг друга. Они обе только что говорили на языке солнцерожденных.

– Ты солнцерожденная.

Ей не отвечают, да ответ и не нужен, ведь все и без того очевидно. Женщина выглядит так, словно бы и сама забыла о том, кем является, так ранила ее родная речь. Сколько же она здесь находится, раз позабыла о своих истоках? Ее украли и везли на Север, как многих других до и после нее? Как же смогла она выбраться?

Рабыня не выглядит так, словно намерена отвечать. Встав на ноги, она вручает гребень одной из девушек, уходя как можно скорее прочь. Ренэйст видит, как та скрывается за высокой деревянной ширмой, после чего ее вновь усаживают обратно на стул.

В этот раз волосы ей расчесывают куда мягче, но мыслями она совершенно не здесь.

Девушки молчат, словно бы боятся, что северянка вдруг и их понимать начнет. Их взгляды, которыми они обмениваются, говорят красноречивее слов, но Ренэйст так устала, что не обращает на них никакого внимания. Чувствует себя измученной дочь Луны, вздыхает тяжело, сжимая и разжимая кулаки. Не может найти выход. Не знает, как поступить. Все здесь чужое, ей незнакомо, и потому нет ни единой мысли, как можно отсюда сбежать. Помимо этого нужно придумать ей, как увести за собой Радомира, а тот так плох, что может испустить дух в любой миг.

Тело ее омывают, поливая из кованого ковша до тех пор, пока вода, что льется с нее, не становится чистой. К тому моменту Ренэйст практически засыпает, то и дело склоняет голову, с трудом держа глаза открытыми. Самым краем глаза замечает, пока рабыни, подхватив под руки, ведут ее к водоему ненастоящему, камнем гладким выложенному, как взрослая рабыня, уже облаченная в тяжелое черное платье, выходит из-за ширмы, направляясь к двери. Словно бы сбежать старается, испугавшись того, что признали в ней ту, кем давно уже перестала быть.

Ренэйст сделает все, чтобы никогда не забыть того, кто она и откуда.

Вода в источнике оказывается прохладной, и Ренэйст ахает, дернувшись назад. Стоит она в воде по щиколотки, в глубь водоема ведут гладкие ступеньки, а мыслями оказывается Белолунная на берегу прокля́того озера. Его воды куда холоднее, но истощенное сознание вновь и вновь пробуждает в Ренэйст первобытный этот страх перед водой, питающийся недавним воспоминанием о кораблекрушении.

Упирается она, не позволяет завести себя глубже, пока рабыни, стоя на ступень ниже, все тянут ее за руки. Ренэйст качает головой, рычит, оборачиваясь; остановившись, солнцерожденная смотрит прямо на них, сжав кулаки и поджав губы. Она открывает рот, собираясь что-то сказать, но не успевает. В ту же секунду дверь распахивается, и тогда Ренэйст впервые видит ее.

Кажется, словно бы с ее появлением туман, порожденный горячей водой, рассеивается, и дышать становится легче. Белолунную больше не тянут на самое дно, наоборот, рабыни отпускают ее, отчего Ренэйст едва ли не падает в воду сама, и склоняются перед вошедшей в купальню женщиной в поклоне. Она разительно отличается от них, в ней чувствуется что-то иное, что-то знакомое. Она невысокая, темноволосая и взволнованная.

Ренэйст стоит перед ней полностью обнаженная, прикрытая лишь собственными волосами. Они совершенно разные, словно бы кривые отражения друг друга. Северянка оборачивается, расправляя плечи настолько, насколько позволяют израненные ее кости, и чуть вздергивает подбородок. Другая повторяет за ней, в царственном жесте складывает руки – и делает несколько шагов вперед. От волнения у нее подрагивает уголок губ, и, остановившись подле солнцерожденной, слушает, что та стремится ей рассказать, не одарив рабыню ни малейшим взглядом. Все ее внимание сосредоточено на Ренэйст, и она, в свою очередь, не отводит взгляд.

Рабыня замолкает, и девушка подходит ближе. В абсолютной тишине, пронзившей купальни, слышен каждый шаг босых ее ног. Она останавливается прямо перед Ренэйст, шагнув в воду, и подол ее одежд расходится по поверхности причудливым узором. Она берет Ренэйст за руки, переплетает их пальцы и, улыбнувшись, произносит на языке солнцерожденных:

– Я так ждала тебя. Добро пожаловать в Алтын-Куле.

И Ренэйст верит в то, что ей рады.

Чертог Зимы пуст; еще никто из его жителей не успел вернуться от кургана к своим домам. Благодаря этому Витарр не таится, пробираясь сквозь снег к дому конунга, не прячется в тенях, опасаясь пламени факелов, освещающих путь. Лицо его темнеет от решительности, губы сжаты так плотно, что, кажется, еще мгновение – и лопнут словно перезрелый фрукт. Думы его полнятся тяжелыми мыслями, тонущими в поисках ответа. Как следует ему себя повести? Как нужно себя повести? За все эти зимы ни разу не задумывался Витарр о подобном. Казалось ему, что принял он свою судьбу, навязанную другими, а теперь должен сам сделать выбор.

Хорош он, раз даже подобное решение сам принять не может. Сразу мчится вельве в ноги кланяться. В любой другой раз возненавидел бы себя Братоубийца, осадил, но сейчас нет времени для размышлений. Настало время действовать.

Коня приходится забрать с собой из стойла сразу, подвести его к самому порогу. Не сказать, что животное радо покинуть теплое место, и терпеливо ждать на холоде ему также удовольствия не доставляет. Конь ржет, выказывая свое недовольство, и бьет копытом, поднимая снег. Витарр шипит на него, тянет за поводья, вынуждая остановиться, и бормочет угрюмо себе под нос:

– Что ты мне характер свой показываешь, а? Словно бы мне самому нравится в такой холод куда-то ехать!

Но выхода нет; он должен узнать правду. Если это означает, что необходимо будет вновь проделать долгий путь в глубину леса, то он это сделает.

Поводья привязывает Витарр к одному из опорных столбов, чтобы несносная скотина не сбежала в лес, после чего проходит внутрь дома. Сердце его колотится так сильно, что ничего больше не слышит он, кроме болезненного его боя. Витарр проводит ладонью по подбородку, смахивая иней с бороды, и застывает на пороге, с тревогой оглядываясь по сторонам. В доме тихо – ни мать, ни конунг не успели вернуться, поэтому в стенах этих не звучит безутешный плач. Старый раб тоже не спит на лавке; видимо, вернулся в Дом Солнца, лишь бы не слышать, как убиваются по конунговой дочери.

Витарр закрывает дверь, снимает с головы тяжелый капюшон, а следом за этим зовет:

– Руна.

Голос звучит тихо и сипло, словно бы в одно мгновение разучился говорить. Когда разговаривали они в последний раз? Вся эта тайна злит его. Ему запрещено даже просто посмотреть на нее, чтобы не вызвать подозрений! Витарр не так много просит в своей жизни, чтобы ему было отказано даже в подобном.