– Не знаю, как тебя, – Хакон скидывает его руку со своих плеч, – но меня самоуверенные юнцы не устраивают в роли жены.
Ньял оскорбленно фырчит, но в следующий же миг лукаво подмигивает посестре. Ренэйст улыбается ему и, легко стукнув кулаком в крепкое плечо своего избранника, отходит от форштевня. Хакон невольно засматривается на нее, улыбнувшись; целиком и полностью конунгова дочь принадлежит ему.
Конунг отдает приказ причаливать, и воинов охватывает легкое волнение. За высокими стенами сосен город не виден, и лишь тонкие столбы дыма, вьющиеся над верхушками, выдают, что он действительно есть. Она остается на борту до тех пор, пока не ставят трап, в то время как Ньял безрассудно кидается в воду, не желая медлить. Драккар остается на ходу на тот случай, если понадобится подплыть ближе к Большеречью. Рен просит Фрейю, богиню любви и войны, чтобы, где бы ни была, она не позволила отцу оставить ее в тылу. Оскорбленный поступком дочери, Ганнар Покоритель словно бы не замечает ее успехов, и ни разу не отметил он девичью храбрость перед иными воинами. Гордая Волчица скалится, не считая себя виноватой в помощи брату. Не этому ли учат их предки? Не для того ли связывают кровью, чтобы были они верны друг другу до последнего вдоха?
Да, не убавляет это вины Витарра, но за гордость и надменность свою поплатился он с лихвой. Прошло уже двенадцать зим, не пора ли отпустить змея, что кусает себя за хвост?
Если бы в ту роковую ночь погиб Витарр, винил бы конунг Хэльварда так же сильно? Вину его не признают лишь потому, что он погиб, а ведь это именно он повел за собой младших детей конунга. Если бы только он не покинул в ту ночь свою постель…
Она сходит с корабля, когда все приготовления окончены. Толчок в плечо заставляет ее пошатнуться, и Белолунная оборачивается, готовясь встретиться лицом к лицу с обидчиком. Улыбка на лице Витарра обезоруживает. Подобный Солнцу над их головами, лохматый и заросший, он улыбается сестре радостно, а глаза его – карие, как и у отца, – сияют от гордости.
– Ярче Южной Луны ты сияешь, Витарр, – цокает она языком, лукаво сощурившись. – Случилось что, аль макушку напекло и разум под нею вскипел?
Он лишь смеется, закинув руку на плечи сестры, притягивая ее к себе. Удивленно смотрит она на него, живого и счастливого, коим не видела брата долгие годы, пахнущего по́том и жизнью.
Стоят волчьи дети на берегу солнечной реки, как когда-то стояли у кромки хрустального зеркала жестокой и справедливой богини. Видится Рен, как горячую воду сковывает лед, как меркнет солнечный свет и остаются они под блеском звезд, словно возвратившиеся домой.
– Лучше все, сестрица, лучше! – Витарр разворачивается и обхватывает ладонями ее плечи, вглядываясь в голубые глаза. – Вступился за меня Бурый, пристыдил конунга! Нынче в бой я иду со всеми, как равный, и никто не посмеет мне и слова сказать!
Изумленная, Рена смотрит на него и молчит. Ульф Бурый один из самых преданных воинов конунга, побратим его с самой колыбели, и редко когда они не уступали друг другу в ссорах. Всем говорил конунг, что сам привез Хакона из того набега, всем говорил, что воспитает его на замену погибшему сыну, да только не так все было. Помнила она, как, будучи ребенком, слышала яростную ссору между ними из-за того, что Ульф с другой стороны Снежной Пустоши привез с собой продрогшего и злобного мальчишку, коему, против конунговой воли, дал приют. Вырастил он из звереныша могучего зверя, коему в жены Ганнар обещал свою дочь, и никто и не вспоминал, сколь яростен он был в своем желании избавиться от осиротелого мальчишки.
И теперь Бурый вступается за Витарра. Скольких волчат он сможет спасти, закрыв их своим плечом от гнева Покорителя?
– Матушка будет горда тобой, когда узнает, чего ты добился.
– Разве? Вспоминая, как не хотела она отпускать тебя, думаю, и о набеге она слушать не пожелает.
– Вспоминая, как она любопытна, сделает вид, что рукоделием занята, а слушать-то будет.
Витарр смеется и, вновь хлопнув сестру по плечу, торопится к иным воинам, подготавливаясь к атаке.
Он делает шаг, и она слышит, как лед хрустит под его сапогами.
Ставят они шатры, да костров не жгут, чтобы не выдать раньше времени своего присутствия. Держат конунг и верные ему воины совет, решают, как лучше в атаку идти, в то время как юные викинги бьются друг с другом, подготавливаясь к битве. Сидит Ренэйст поодаль от них на поваленном дереве, скинув сапоги и погрузив ступни в мягкую траву. Точильным камнем скользит она по лезвию меча, пока тихо напевает себе под нос одну из песен, пропитанных северным ветром. Коса падает ей на спину, и Ренэйст вздрагивает, когда кто-то легко дергает за волосы, вынуждая обернуться. Губы Хакона тут же накрывают ее, он кладет ладонь на затылок, не позволяя отстраниться, и девушка прикрывает глаза, положив руку на крепкое мужское плечо. Он отпускает воительницу и садится рядом, кладя на свои колени секиру, в честь возлюбленной названную Белой. Рена ловит отражение своих глаз в лезвии секиры, сильнее сжав пальцами точильный камень, который продолжает держать в руках.
– Когда я уходил в первый набег, – тихо говорит Хакон, смотря на гладь реки перед ними, – думал, что ты будешь ждать меня на Севере, нося под сердцем моего сына, а я, возвратившись назад, осыпал бы тебя драгоценными камнями. Завидно стало, когда девы, иных воинов в дорогу провожая, просили богов о возвращении своих любимых, а ты, упрямица, с нами отправилась. Не дала ты мне почувствовать себя твоим защитником, Белолунная.
Девушка тихо смеется, покачав головой.
– Плохо ли то, что я здесь? Не мешает это страшиться за твою жизнь, наоборот, боязно становится, когда думаю, что, будучи рядом, могу не спасти.
– Глупая ты, – с усмешкой отвечает он. – Простых вещей не понимаешь.
Ренэйст смотрит на него, возмущенно поджав губы. Отчего думает, что она не понимает? Каждому мужчине хочется чувствовать себя защитником, стеной, за которой дева может укрыться от всех напастей, да ее ли вина, что может сама себя защитить? Со вздохом опускает Ренэйст взгляд, глядя в собственные глаза через отражение в лезвии меча. Девы, что на берегу остались, оружие милых сердцу своею кровью заклинали, чтобы беда стороной обходила. Неужели Хакон хуже, чем иные воины?
Прислонив меч к бревну подле своего колена, Ренэйст, отложив в сторону точильный камень, забирает из рук Медведя секиру. Берсерк смотрит удивленно, но не вмешивается, наблюдая за тем, как конунгова дочь медленно вскрывает кожу на ладони, проливая кровь на острое лезвие Белой. Поморщившись от легкой боли, тихо шепчет Волчица слова заговора:
– Напоила тебя своей кровью, и теперь мы с тобою одно. Во время боя звенеть тебе моим голосом, рвать вражескую кровь лезвиями моих зубов и хранить его, защищая моею грудью. Именем Вар призываю тебя к ответу, ее именем тебя связываю. Береги его, ороси щедро землю кровью вражескою, а его возврати мне назад.
Хакон улыбается радостно, словно ребенок, когда она возвращает ему его оружие, и, подавшись вперед, перехватывает девичью руку. Коснувшись губами распахнутых лепестков раны, окровавленным ртом вовлекает он Ренэйст в поцелуй, за талию потянув на себя, вынуждая оседлать его бедра. Когда она обнимает его за шею, даже предстоящее сражение больше не имеет значения.
Конунг ведет их за собой, яростных и бесстрашных, преисполненных жаждой битвы. Солнцерожденные стоят подле стен своего города, встречают их мечами и булавами, широкими спинами закрывая свой дом. Ренэйст знает – дети Солнца скорее умрут, пропитав землю своей кровью, чем позволят им приблизиться. В этом видится ей родство между ними. Разве не станут дети Луны защищать свое так же рьяно? Единое отличие в том, что солнцерожденные бьются, чтобы защититься, а луннорожденные – чтобы выжить.
Нет им дороги назад. Некуда бежать, негде прятаться. Лишь вперед могут они идти, лишь брать и подчинять, чтобы не дать своему народу погибнуть. Вглядываются волки в лица солнечных детей, кличут Одина, прося Всеотца о победе, и призывают валькирий, дабы те отвели погибших в Вальхаллу.
