Отец бы отдал ее замуж лишь за того мужчину, которого бы пожелала сама Хейд. В ее мечтах родительская любовь ощущается именно так.

А может, Хейд и вовсе бы не захотела замуж. Может, всю свою жизнь посвятила бы она земле и пепел свой приказала бы смешать с почвой, чтобы прорасти в ней самым прекрасным цветком. Не было бы у нее ни мужа, ни детей, и она была бы счастлива.

Но все, что Хейд остается – только гадать. Она никогда не узнает о том, что было бы, если бы мать ее поступила иначе. Если бы Исгерд в самом деле любила Эгилла, что отдал ей свое сердце так глупо и легкомысленно.

Пожалуй, единственное, что действительно роднило Хейд с Ренэйст, так это возложенные на них ожидания родителей. Вся жизнь Ренэйст протекла совершенно не так, как должна была бы. Ее заставили идти по стопам погибшего брата, частично прожить жизнь, отмеренную Хэльварду, стать им в какой-то мере. Была ли Ренэйст собой хотя бы немного или выковала из себя то, что желал в ней видеть отец? Позволяла ли себе быть искренней хоть с кем-то?

Знал ли Хакон женщину, которую так сильно любил?

Мысли эти лишь сильнее мучают Хейд, причиняют боль. Продолжает бежать она по Чертогу Зимы, крепко сжав голову ладонями и не видя ничего вокруг себя. Слезы душат ее, заставляют хватать ртом холодный воздух, осколками льда разрезающий ей горло изнутри. Кажется, что еще один вдох – и горло ее разорвет изнутри, кровь, черная и густая, оросит белоснежный снег, а сама Хейд рухнет в него. Сорвется с губ ее последний измученный стон – и замолкнет навсегда, невидящим взглядом смотря в глубину звездного неба.

В подобной смерти нет ничего величественного. Увидела бы она валькирий, спустившихся на своих лебединых крыльях для того, чтобы забрать ее с собой? Встретила бы Ренэйст подле закрытых врат Вальхаллы, смотрящую на нее сверкающими глазами мертвеца?

Ничего из этого не произошло бы. Хейд просто перестала бы существовать.

Ноги сами приносят ее к пристани, и, когда бежать оказывается некуда, Хейд останавливается. Пытаясь перевести дыхание после долгого бега, она оглядывается по сторонам испуганным зверем, но не знает, куда ей идти. Это конец? Ей придется вернуться назад и сделать то, что требует от нее мать?

От одной мысли о ночи с Хаконом тошнотворный ком подкатывает к ее глотке, мешая дышать. Хейд давится им, заходится тяжелым кашлем и падает на колени. Вжимается Ворона лбом в холодные доски пристани и воет, стиснув зубы и заходясь безутешными рыданиями.

Может, Хакон хороший мужчина. Из него выйдет заботливый муж, любящий отец, но не для нее. Не с ней. Это не то, что Хейд хочет, не то, чего она заслуживает. Пусть они с Ренэйст не стали настоящими сестрами, но они обе были воительницами, и из уважения к ней не может Ворона так поступить.

Как только у Исгерд язык повернулся попросить ее о чем-то подобном?

Медленно подняв голову, Хейд смотрит на холодные воды фьорда, на которых лед слегка покачивается на едва заметных волнах. Льдины еще не окрепли после того, как корабли разбили их, причаливая к берегу, и потому между белоснежными лодками виднеется темная вода. Она наверняка невероятно холодная. Дома, на островах, Хейд изредка развлекается тем, что плавает в студеной воде. Мать приучала ее к этому, закаляла, считая, что подобное умение должно помочь Хейд каким-то образом. Плавать-то она плавает, только холодная вода рано или поздно убьет любого пловца. Вода сурова, и теперь это, как никто другой, хорошо знают волчьи дети, Хэльвард и Ренэйст.

Что чувствовали они, когда тонули? Были ли они полны страха или мысли о скорой смерти успокаивали их? Холод причиняет боль, но, когда ты умираешь, начинаешь чувствовать тепло при обморожении. Так, по крайней мере, рассказывали ей целительницы, которым множество раз приходилось вытаскивать души нерадивых охотников из лап владычицы Хель.

Ощущала ли Ренэйст радость от мысли о скором избавлении от своего бремени? После того, что произошло с ее братом, Белая Волчица боится воды. Смогла ли сквозь свой страх ощутить она легкость, присущую всем умирающим? Что она чувствовала, когда тонула?

Стоя на коленях, Хейд комкает ткань собственной одежды у себя на груди. Холод постепенно пробирается под ткань, заставляет дрожать, стучать зубами от мороза. Губы у нее наверняка синие, но сейчас это меньшее, что может ее беспокоить. Если она вернется обратно, то должна будет исполнить то, что задумала мать. Расскажет Хейд кому-то об этом, так никто не поверит. Среди детей Луны Исгерд ярл значится владычицей мудрой, хоть и жестокой. Кто сможет поверить в то, что мать подкладывает собственного ребенка под мужчину, желая таким образом приблизиться к столь желанной власти?

Нет. Хейд может идти только вперед. Другой дороги нет.

А впереди нее – только холодная вода фьорда, зовущая к себе дочь островов.

Поднявшись на ноги, Хейд слегка покачивается при каждом шаге, шепча одними губами молитвы Ньерду о том, чтобы принял он ее в свои чертоги. Облегчил ее участь, обнял нежно, как отец обнимает дитя, своими ледяными объятиями – и больше не отпускал. Сейчас он единственный родитель, который может быть ей нужен.

Пусть отныне Исгерд делает, что хочет, но делает это сама. Несет воинское бремя, добивается власти… ложится под мужчин. Хейд не намерена больше участвовать в подобных отвратительных вещах, ее жизнь отныне в ее собственных руках.

Даже если все, что она может с ней сделать по собственной воле – прервать ее.

Признаться, она сомневается. Колеблется, смотря на неровные края льдин, качающиеся у самых ее ног. Носки ее сапог уже находятся за пределами пристани, Хейд слышит, как трещит пламя факелов, освещающих мостовую за ее спиной. В этом миге не существует ничего, кроме нее самой. Одно движение вперед – и все закончится.

Ренэйст боялась, когда это произошло. Она не хотела умирать, но ничего не могла изменить. Все, что ей оставалось, так это покориться и плыть по течению. Только вот у Хейд все иначе, Хейд может остановиться, пока не стало слишком поздно. Ей нужно только сделать вывод и поступить, как поступает настоящий воин, которым она стала с таким трудом.

Идти до конца.

Она позволяет себе обернуться на одно лишь жалкое мгновение. Кинуть взгляд на неровные ряды домов, на ярко горящие факелы, на звездное небо над своей головой и на диск Луны, что смотрит безучастно на нее свысока. Может, умирать было бы не так страшно, если бы была она на берегах родного архипелага? Хейд любит свой край, забота о Трех Сестрах доставила бы ей великую радость. Но, видимо, ничего в ее жизни не будет так, как она того действительно хочет.

Хейд вновь опускает взгляд, смотря на обманчиво спокойный лед. С каждым мгновением страх душит ее только сильнее, толкает назад, призывая бежать, как никогда она не бежала. Вспоминает Ворона то, как втроем спасались они от разъяренного тролля во время посвящения, и губы ее трогает легкая улыбка. Сейчас это кажется таким далеким и даже забавным, хотя в тот миг она была практически уверена в том, что погибнет. Хейд помнит, как кричали Ове и Ренэйст, что бежали по тонкому льду прямо за ней, как рычал тролль, не желая упускать свою добычу. То, что она чувствует себя по-настоящему живой лишь на грани гибели, даже не странно. Их народ всегда находит свое спасение в смерти, разве не так? Они погибают во славу богов, во славу собственного рода, ищут кончину свою в битве, не признавая иную смерть достойной. Дети богов не погибают от старости, они погибают тогда, когда Один их призовет.

Видимо, ей суждено быть позором своего рода. Она даже умереть не может так, как хочется другим.

В одно мгновение вокруг нее словно бы исчезают все звуки. Наступает тишина, полная и блаженная, и все эмоции внутри ее тела просто затихают. Хейд чувствует себя пламенем свечи, чей фитиль уже догорает. Пламя еще есть, но оно такое слабое, что заранее готовишься к тому, что оно вот-вот погаснет. Этот миг не настал, и все остальные проходят в его ожидании. Малейшее дуновение ветра – и все закончится.