– Спасибо, – ошеломленно промолвил он, – но как начнет светать, я уйду.

– Может, оно и верно, – согласилась она и направилась на выход. – Посуду снесёшь вниз. Ключ там же оставишь, как уходить будешь.

Дверь закрылась, и его спутники несмело вышли из укрытия. Чонсок даже не заметил. Ошеломление, охватившее его после открытых слов хозяйки дома, стремительно уходило, сменяясь совсем другим чувством. Те слова про Повелителя… неприятно жгли душу и вызывали гнев. Как смеет эта женщина так отзываться о Повелителе? Да и что может знать о его стране?

– Амэнэ…

Он не хотел её участия. Он не был готов обсуждать эту сторону жизни хоть с кем-то. Он вскинул руку, прося ничего не говорить. Она поняла и отступила.

Ханна больше не появлялась, как и её бабушка. Чонсок, пользуясь законным основанием находиться здесь, наносил теплой воды. Приходилось спускаться на первый этаж: возможность греть её была только там, – но это его не тяготило. Видеть кого-то и разговаривать не хотел, а это был такой способ остаться одному. Себя стал приводить в порядок уже после всех.

Его желание уединения никто не нарушал. Тэруми подавленно молчала и задумчиво сушила вымытые волосы, ероша их рукой. Лайя сидела на кровати и расчесывала мокрые волосы, старательно их распутывая. Глаза привычно нашли Фенриса. Вот кому беда с волосами не страшна. Лайя ни разу не видела, чтобы Фенрис с ними что-то делал, но при этом они у него не путались и были на ощупь словно шелк. Она даже на секунду зажмурилась, так и захотелось снова запустить свои пальцы в его шевелюру и притянуть к себе голову для поцелуя. Девушка резко прервала свою фантазию, пока снова не начала гореть от собственных желаний.

Лукас стоял в стороне и пытался проделать ту же процедуру со своими волосами, что и Лайя, только пальцами: расчески у него не было. Его босые ступни ежились от холода, но сапоги юноша не собирался одевать. Кровавые мозоли очень красноречиво говорили, почему он предпочел холод пола обуви.

– Иди сюда, – позвала его Лайя и похлопала по кровати рядом с собой. Лукас подозрительно на неё посмотрел, но послушался. – Почему не сказал, что ноги в таком состоянии?

– А что бы это изменило? – немного недовольно произнес он.

– Я могла бы облегчить тебе боль.

– Да, но вместе с этим бы прилетела порция насмешек, – не сдержался и пожаловался юноша.

– Ой, какой ранимый, что вы, что вы, – съязвила Тэруми, понимая, в чей огород камень.

Лукас тихо хмыкнул и бросил выразительный взгляд на Лайю, всем видом показывая: «Ну я же говорил».

– Она просто вредничает, но не со зла, – улыбнулась Лайя.

– Знаю, – согласился вдруг он, – но всё равно обидно.

– Прекрати ныть, – бросила ему Тэруми. – Ты же мужчина!

Вроде как обидела, но Лукас от последних слов неожиданно разволновался и стал сдерживать счастливую улыбку.

Лайя достала остатки мазей и отдала Лукасу, подождала, пока он нанесет вокруг ран, и убрала обратно, а потом развернула его, усаживая спиной к себе. Он догадался, что сейчас будет, и послушно замер. Лайя принялась аккуратно, чтобы сильно не тянуть, распутывать его золотистые волосы.

Взгляд невольно скользил по его фигуре. Так сильно похудел с того момента, как они встретились. Так сильно изменились его глаза. Стали ещё более серьёзными и взрослыми. Казалось, что крупицы его юности, которые ещё были в их первые совместные дни, растерялись по дороге. И хоть Тэруми часто подтрунивала над ним по поводу слабости и нытья, Лукас, особенно учитывая его возраст и обстоятельства пути, редко позволял себе жаловаться. Он не просил еду, даже когда его живот призывно и громко пел. Он не уговаривал сделать привал, даже когда лицо бледнело от боли и потери сил. Он с радостью принимал лечение, но не настаивал на нем. Зато всё чаще в глазах проскакивали решимость и упорство. У него была своя цель, и он был готов к ней идти до конца. И Лайя точно знала, что это не что-то мелкое и в угоду себе. Вспомнился его огонь уверенности: он собирался узнать способ создания посоха.

Лайе стало невыносимо грустно. Самый сильный дар – дар магии духа, стал проклятием. А сам Лукас беглецом. И вместо красивой девчонки, первых поцелуев и признаний, вместо доброго ворчания матери, похвалы от отца, Лукас жаждет справедливости для таких, как он… Вот только нет её, этой справедливости.

Его волосы стали уже гладкими и шелковистыми, но Лайя не перестала их расчесывать. Тихие слова песни, что пела ей раньше мама, когда расчесывала её волосы, полились сами по себе. Когда она умолкла, то обнаружила стоящую в комнате тишину. Все так странно смотрели на неё, что захотелось оправдаться.

– Мама пела мне похожую песенку, – тихо сказал Лукас, поворачиваясь к ней лицом.

– Все мамы такие поют, – грустно улыбнулась Лайя.

– Я так скучаю по ней, – вырвалось у него.

Слеза скатилась по его щеке, а потом ещё одна и ещё. Он упрямо их вытирал, но их было уже не остановить.

Лайя притянула его к себе и крепко обняла. Горе Лукаса было ей знакомо, и она в очередной раз пожалела, что не существует заклинания, способного забрать душевную боль. Всё, что она могла сейчас ему дать, – это объятия и поддержку. Время сгладит произошедшее, и Лукас научится жить без матери и её тепла, но это будет ещё очень нескоро.

Она ласково гладила его по голове и спине, забирая от всего мира, позволяя быть слабым. Он несмело обнял в ответ и уткнулся в плечо, на короткий миг забываясь, что не один…

Когда остались только редкие всхлипы, Лайя осторожно отодвинулась и подтолкнула его, заставляя лечь, а потом накрыла одеялом, укутывая поплотнее, чтобы было тепло.

– Спи, – прошептала она.

– Посиди со мной, – тихо и так по-детски попросил он.

– Конечно, я буду рядом.

Она ласково провела по его волосам, и Лукас закрыл глаза, представляя, что другая женщина сидит рядом и гладит по голове. Та самая, которую он уже никогда больше не увидит.

***

Фенрис открыл глаза, когда на небе уже вовсю светили звезды. Он аккуратно пробрался мимо спящих на полу спутников, задержав взгляд на Лайе. Она заснула, свернувшись на кровати в ногах у Лукаса. Рядом с ней лежал раскрытый альбом. Мальчишка на её рисунке выглядел реалистично. У неё очень точно получилось передать очарование его юности, силу духа и мальчишеское упорство. Было видно, с какой теплотой она прорисовывала детали. Фенрис грустно улыбнулся. Зря она так быстро привязывается к людям.

Он приоткрыл окно и тихо выскользнул наружу. Забраться на крышу не составило труда. Плащ он оставил в комнате, и ночная прохлада тут же взбодрила его тело. Фенрис выпрямился, запрокидывая голову к небу, позволяя ветру обдувать его лицо. Так тихо. Он любил ночь, она дарила ему ясность ума, покой и умиротворение.

Один на один со вселенной.

В такие моменты он чувствовал себя свободным, частью великого замысла, а не ошибкой природы, которой нет места среди простых людей. Хотел ли он родиться обычным? Нет, никогда. Он всегда ценил то, что у него есть, но иногда недоступность простых вещей сильно расстраивала его, заставляя завидовать людям. Например, память… Он смотрел на Лукаса и думал… долго… А было ли в его, Фенриса, жизни так? Его родители, какие они? Пела ли ему нежно мать? Или она была холодна и отчуждена? Хотя Лукас не совсем удачно подходил под сравнение. Если мальчишка попадет в Башню, у него всё заберут. И этот день тоже.

Фенрис сузил глаза, прикидывая расстояние между домами, улыбка тронула его губы. Он разбежался и, оттолкнувшись от самого края крыши, перепрыгнул на соседнюю. Умение контролировать свою поступь делала его бесшумным. Он снова разогнался и перемахнул на следующий дом, а затем ещё на один и ещё. До очередного дома не так просто добраться. Его улыбка стала ещё шире – он любил вызовы.

Тэруми заметила ускользнувшую фигуру эльфа и, подождав немного, выглянула в окно. Никого не обнаружив внизу, она решила посмотреть сверху. Крыша была покатая, но залезть туда всё же получилось. Танэри увидела Фенриса почти сразу. Его серебристые волосы были весьма приметны. Тэруми распласталась на крыше, не желая привлекать к себе внимание, и наблюдала за причудами эльфа. Расстояния, которые он преодолевал, вызывали завистливое восхищение. Когда эльф замер, замерло и дыхание Тэруми. Расстояние между домами было в три раза больше, чем предыдущее. Никто не сможет такое преодолеть, если только не умеет летать.