15 января 1940 г. начался прием заявлений в Барановичский учительский институт. Всего на 120 мест было подано 125 заявлений. Вступительные экзамены проходили с 25 января по 5 февраля. Абитуриенты сдавали экзамены по физике, химии, математике, обществоведению. При институте были организованы шестимесячные курсы по подготовке преподавателей русского языка и литературы, белорусского языка и литературы для 8-10-х классов средних школ.
На 17 июля 1940 г. в Барановичах работали пять средних школ (три русских, белорусская и польская) и пять неполных средних школ (две русских, две еврейских и одна белорусская), а также две вечерних школы для взрослых. Обращает на себя внимание тот факт, что из общего количества всех типов школ (10) белорусских насчитывалось только две.
Таблица № 9. УЧЕБНЫЕ ЗАВЕДЕНИЯ Г. БАРАНОВИЧИ, ПРЕПОДАВАТЕЛЬСКИЙ СОСТАВ КОТОРЫХ ПО НАДУМАННЫМ ПОЛИТИЧЕСКИМ МОТИВАМ ЛИШИЛСЯ РАБОТЫ.
| № п/п | Учебное заведение | Полный адрес |
| 1. | Начальная школа № 1 им. Коноплицкой | ул. Косионеров |
| 2. | Начальная школа № 2 им. Костюшко | ул. Жвирки |
| 3. | Начальная школа № 3 | ул. Колеевая |
| 4. | Начальная школа № 4 | ул. Шоссейная |
| 5. | Начальная школа № 6 | ул. Косионеров |
| 6. | Мужская гимназия им. Рейгана | ул. Шоссейная, 105 |
| 7. | Женская гимназия им. Пилсудского | ул. Шоссейная, 214 |
| 8. | Гимназия Эпштейна | ул. Пожарная, 9 |
| 9. | Купеческая гимназия | ул. Сенаторская, 121 |
| 10. | Строительно-дорожная школа | ул. Сенаторская, 121 |
Источник: Chrzescijański Kalendarz-przewodnik Baranowicski na rok 1937; Мышанка Д. Кому жить и кому умереть… Тель-Авив, 2002. С. 10
Во время создания белорусских школ советские газеты стали публиковать хвалебные отчеты, смысл которых сводился к одному: в области есть все условия для подготовки национальных педагогических кадров{94}. Кто же из местных учителей, изучив политграмоту, как того требовала советская гражданская администрация, и став свободно писать и читать на русском, остался в школе? «Голос рабочего», отмечая, что «первые две недели учебы дали неплохие результаты», называет этих учителей. Фамилии, правда, у них какие-то не белорусские: Райхерт, Фельдман и другие{95}.
Не сообщала советская пресса о следующем. Новые власти взяли курс на русификацию образования. Вначале, как уже говорилось, от школы отлучались местные педагоги. А затем, на основе того, что учителя-восточники не владели белорусским языком, вместо белорусских школ открывались русские.
Теперь о том, как белорусская интеллигенция отнеслась к советской власти. Приход Красной Армии был неожиданным и застал население Западной Беларуси врасплох. Интеллигенция к этому приходу также не была готова. Победа войск вермахта и РККА была молниеносной, не было времени на раздумье, встречи, подготовку. Некоторые, как солдаты и офицеры польской армии, оказались в немецком плену, другие группировались в Белорусских комитетах в Польше и Германии. Оставшиеся дома, кто избежал Катыни и последующих репрессий, начали, несмотря на препятствия, сотрудничать с новой властью с намерением развернуть работу среди подрастающего поколения. Партийные органы, пусть даже с нежеланием, но вынуждены были использовать национальную интеллигенцию. Почему сталинисты пошли на этот шаг? Если верить многочисленным воспоминаниям современников, причина заключалась в следующем: высокий образовательный уровень белорусских педагогов давал основание советской власти привлекать их к преподавательской деятельности. Белорусы сполна использовали этот шанс. О том, как они воспользовались им, рассказывает Борис Кит[10], директор белорусских гимназий в Вильно (1939) и Новогрудке (1939–1940):
«Когда в конце 1939 г. «вождь всех народов» Сталин променял Виленщину на военные базы в Литве для Красной Армии, пришла к белорусам новая беда: литовские коммунистические власти отказали нам в праве на обучении на родном языке. Тогда ученики-новогрудчане обратились ко мне с просьбой отвезти их обратно в Новогрудок и Барановичи — договариваться с новым руководством. На счастье, знакомый мне уже Петр Савченко из областного школьного руководства согласился открыть закрытую польскими властями Новогрудскую белорусскую гимназию (которую потом переделали в десятилетку). Меня назначили директором. Удалось подобрать высококвалифицированные кадры (доктора А. Орса, Скурат, Ст. Станкевич; педагоги Ольга Русак, Левон Борисоглебский, Зинаида Курьян и др.), и школу буквально заполонила огромная волна сельской молодежи. Гимназия не могла принять всех желающих. Мы вынуждены были организовать параллельные классы и создать другую семилетнюю белорусскую школу. Для размещения детей из отдаленных районов пришлось открыть десять общежитий! Начался неслыханный подъем и расцвет образования»{96}.
Следует сказать, что обновленная белорусская гимназия за два месяца приняла более тысячи учеников с преподавательским составом, насчитывающим около 100 учителей{97}.
А теперь о том, как относилась интеллигенция к большевикам. Ответ на этот вопрос имеется в книге Я. Малецкого «Под знаком Погони»:
«В ноябре 1939 г. в Новогрудке проходило областное совещание учителей. Совещание открыл работник обкома партии Ромашков, который на русском языке рассказал о мощи Красной Армии, принесшей белорусам «освобождение». Свою речь партийный функционер завершил здравицами в честь Сталина и Красной Армии. Потом к трибуне вышла Гуртавцева — руководитель отдела народного образования. Она долго молола о советской власти и конституции, о «радостной и культурной» жизни. А когда уставшие слушатели стали кричать «ближе к теме», она пропустила несколько страниц своего доклада и стала освещать вопросы образования так, как будто речь шла о советской власти. Зал стал кричать: «Говорите на белорусском! На белорусском!» Докладчик стих. Успокоился и зал. Партийное руководство не имело аргументов на такое сопротивление учителей. Гуртавцева стала читать доклад на белорусском языке. Но какой же это был язык! Мы слушали какой-то российско-белорусский жаргон, который даже специально тяжело придумать. Зал хохотал, когда Гуртавцева пыкала, кашляла, искала слова, чтобы передать смысл своей писанины. Она краснела и бледнела, губы тряслись. Объявили перерыв. Он нужен был, чтобы вызвать сотрудников НКВД.
После перерыва Гуртавцева вновь появилась за трибуной. Она сказала, что будет продолжать свой доклад на русском языке. Зал ее не слушал. Учителя стали уходить. Кто-то четко заметил: «Один оккупант занял место другого!»{98}
