Называть большевиков оккупантами у местной интеллигенции имелись основания. Как бы ни защищали наши оппоненты светлую, по их мнению, дату 17 сентября 1939 г., мы, тем не менее, констатируем: политическая интервенция образца 1939 г. для населения Западной Белоруссии была очередной оккупацией.
Теперь о «методах» воспитания, которые широко использовались в то время.
«Как-то учеников пятого класса, — вспоминает Юстин Прокопович, — привезли в Столбцы на судебный процесс над четырьмя польскими полицейскими из постерунка Нового Свержня. Был это последний день судебного заседания — как раз выносился приговор. В театральном зале, в котором проходило заседание, 70 процентов составляла привезенная школьная молодежь. Были также делегаты от разных предприятий города и железнодорожников. Когда судья зачитал приговор (двух парней приговорили к смертной казни, и еще двух — к двадцати годам лагерей), с десяток человек публики стали аплодировать. Что это были за люди? Может, комсомольцы-восточники или узники польских тюрем? Не знаю. Но и сегодня не дают покоя эти воспоминания. Чем руководствовались школьные власти, посылая 13-15-летних мальчишек и девчонок на процесс, где людей приговаривали к смерти? Ставилась ли цель запугать детей наказанием за возможную антисоветскую деятельность либо просто деморализовать молодежь?»{99}
Хрестоматийными стали цифры: на начало 1940/41 учебного года в западных областях БССР из 5633 школ 4192 (74,4 %) были с белорусским языком обучения, 987 (17,5 %) — с польским, 173 (3,1 %) — с русским, 169 (3,1 %) — с еврейским, 63 (1,1 %) — с литовским, 49 (0,9 %) — с украинским{100}.
Следующим шагом, на который пошло руководство Барановичской области, стала чистка библиотек и учреждений культуры. Как это делалось? Довольно просто, но ловко.
События в области, согласно документам, происходили так. Еще в начале 1940 г. Главное управление по делам литературы и издательств приняло ряд жестких постановлений с требованиями изъятия «враждебной литературы» из библиотек общественного пользования и книготорговой сети. Это были книги и брошюры (их списки прилагались), изданные в Варшаве, Нью-Йорке, Берлине, книги на еврейском языке, а также те издания, в которых, как считали в Москве, якобы искажался образ СССР, неправильно толковались работы В. И. Ленина и т. д.
20 сентября 1939 г. в Барановичи прибыла комиссия по обследованию культурных ценностей. Она провела паспортизацию памятников старины и занялась «сбором» произведений искусства{101}. «Искусствоведы» в штатском потребовали: «Все художественные ценности из помещичьих усадеб вывозить в распоряжение исполкомов»{102}. Из усадеб — родовых гнезд известных «польских» фамилий, большинство из которых имели белорусские корни, — вывозились богатые коллекции картин, портреты XVIII–XX вв., саксонский и английский фарфор XVIII в., редкие книги на белорусском, латинском, польском и французском языках, золото, серебро, старинные монеты{103}.
Барановичский областной художественный музей, основанный в 1940 г., «приобретет» из бывших имений для своей экспозиции «Портрет старика» кисти Рембрандта, работы Матейки, около 60 миниатюр западноевропейских художников, белорусские иконы и деревянную скульптуру XVII–XVIII вв., французский гобелен XIV в., японские вазы, около 160 статуэток заводов Западной Европы, большую библиотеку по истории искусства и т. д.
Изучавший этот вопрос, историк Л. М. Нестерчук, автор книги «Дворцы, парки, замки Барановичского района» (Брест, 1999), утверждает, что только в одном Барановичском крае было разгромлено около ста усадеб, среди которых, например, Вольно, Задвея, Колдычево, Крошин, Полонечка, Подлесейки, Ястрембель, давшие Европе такие имена, как А. Римша, М. Родзивилл, И. Хрептович, Р. Слизень{104}.
Как следует из исследования З. Шибеко, много ценных вещей из помещичьих имений «приобрел» в 1940 г. Московский исторический музей. Центральный антирелигиозный музей в Москве вывез в том же году из Пинска два вагона древних рукописей и книг (более 30 тыс.), которые хранились в библиотеке Пинской католической семинарии. Местное партийное руководство, выполняя циркуляр, поступивший из Москвы, поделило богатства Несвижского замка. Часть их пошла в Минск, а оттуда стараниями новых оккупантов — нацистских — в Германию{105}.
Многие бесценные сокровища, осев в запасниках советских музеев, затем бесследно исчезли. Часть заняла места на прилавках магазинов и спец-распределителей, обслуживающих партийных чиновников. Как станет известно позже, партийная номенклатура за символическую плату (а бывало, и вовсе без нее) обзаводились добротной одеждой и обувью, столовым серебром, мебелью и картинами{106}. Можно привести целый ряд примеров, которые свидетельствуют о том, что большевики, придя в Западную Беларусь, не брезговали самым обычным мародерством. И, надо сказать, возвели его в ранг государственной политики. Из протокола № 9 заседания бюро ЦК КП(б)Б о судьбе Несвижского замка от 5 июля 1940 г.: «…имущество реализовать через государственную торговлю»{107}. По подсчетам американского исследователя Яна Гросса, материальные потери от двухлетнего советского господства на «освобожденных территориях» составили более двух миллиардов польских злотых{108}.
Еще трагичнее судьба самих усадеб и их владельцев. Усадьбы разрушали, отдавали под конюшни и свинарники, бани и амбары, места общего пользования, лечебницы и интернаты, а хозяев со всеми домочадцами — детьми, женщинами и стариками — вывозили в сталинские лагеря на погибель. Подобных примеров много. Мы располагаем документами, позволяющими проследить завершающую стадию «паспортизации». Приведем лишь один документ — постановление Барановичского облисполкома:
«Бывшее имение Щорсы с садом, хутором, со всеми сельскохозяйственными помещениями, инвентарем и мебелью передать облздравотделу для организации областной психиатрической больницы на 150–200 коек»{109}.
Щорсы — малая родина вице-канцлера ВКЛ Л. Хрептовича. Это был высокообразованный человек, который любил науку и еще больше любил Беларусь. С дипломатическими и научными целями он объездил всю Европу, основал известную библиотеку, насчитывающую более 2005 (по другим данным 50 тысяч) экземпляров книг. Правда, все они были похищены в 1913–1914 гг. отступающими российскими солдатами и вывезены в Киев, где и по сей день пылятся в хранилище центральной библиотеки Академии наук Украины{110}. Но, согласитесь, не все книги, которыми, кстати, пользовались не только хозяева, но и такие известные и талантливые деятели культуры, как Адам Мицкевич, Томаш Зан, Ян Чачот, пропали в огне Первой мировой. Последний, смертельный, удар по национальному достоянию — щорсовской библиотеке — нанесли большевики.
«Библиотеку полностью сожгли в 1940 г. в райцентре Любча. Районные руководители посчитали, видимо, библиотеку ненужной. Мол, графская собственность. Приняли решение предать ее огню. Был мобилизован гужевой транспорт из Щорсов в Любчу, к узкоколейке. А чтобы книги лучше горели, поставили людей, которые баграми переворачивали книги»{111}.
