Незадолго до начала операции в Старобельск выехали капитан ГБ М. Е. Ефимов, возглавлявший оперативную бригаду центрального аппарата НКВД СССР в этом лагере, В. Д. Миронов, сотрудник 5-го отдела (ИНО) ГУГБ НКВД СССР, отвечающий за агентуру. В Козельский лагерь прибыл майор ГБ В. М. Зарубин, в Осташковский — старший лейтенант ГБ Д. К. Холичев.
В лагерях находились и представители Главного управления конвойных войск (ГУКВ) — И. А. Степанов (Козельск), А. А. Рыбаков (Старобельск), М. С. Кривенко (Осташков), ответственные работники Комендантского отдела АХУ, ГЭУ, ГТУ и др. подразделений НКВД СССР.
Тщательно готовился и расстрел узников тюрем западных областей УССР и БССР. 22 марта Л. П. Берия подписал приказ № 00350 «О разгрузке тюрем НКВД УССР и БССР»{190}. Для этого было решено сосредоточить в тюрьмах Минска заключенных, приговоренных к расстрелу, предварительно отправив остальных в лагеря ГУЛАГа. Надо отметить, что всю операцию по переводу заключенных из Брестской, Вилейской, Пинской и Барановичской областей в Минск следовало, как сообщают документы, провести в 10-дневный срок. Для оказания помощи в Минск был направлен начальник отдела ГТУ НКВД СССР капитан ГБ А. А. Чечев. Перевозку заключенных из тюрем должен был обеспечивать нарком путей сообщения СССР Л. М. Каганович{191}.
Контингент заключенных в тюрьмах продолжал пополняться. 4 апреля Л. П. Берия приказал Л. Ф. Цанаве арестовать в западных областях Беларуси всех проводивших контрреволюционную работу унтер-офицеров бывшей польской армии, которые играли руководящую роль в подпольном движении (идентичный приказ получил и И. А. Серов){192}.
Распоряжения приступить к операции поступили в Старобельский, Козельский и Осташковский лагеря в последних числах марта — 1 апреля. К этому времени в трех лагерях находилось 14857 человек. Среди них — генералы, полковники, подполковники, майоры, капитаны, офицеры в других званиях, полицейские, пограничники, тюремные работники, а также ксендзы, помещики, крупные государственные чиновники и даже один лакей бывшего президента Польши.
В расстрельные списки-предписания были включены 97 % всех офицеров, полицейских и других военнопленных, содержащихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях. Среди них были кадровые военные, резервисты и престарелые отставники; члены политических партий и абсолютно аполитичные люди; поляки и евреи, белорусы и украинцы. Практически речь шла не о том, кого судить, а кому следует сохранить жизнь, включив в список на отправку в Юхновский лагерь НКВД.
Несколько моментов, связанных с этим лагерем. Выше мы уже писали, что в три лагеря (Старобельск, Козельск, Осташков) Берия направил бригаду работников 5-го отдела (ИНО) ГУГБ НКВД СССР, отвечающих за агентуру. Небезынтересно узнать, с какой целью прибыли офицеры внешней разведки СССР в лагеря. Прибыли, как утверждают генералы КГБ в отставке, для вербовки. Можно только гадать, как происходила вербовка, но, судя по дальнейшим событиям, она оказалась не успешной. По ходатайству 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР были оставлены в живых и отправлены в Юхновский, а затем в Грязовецкий лагеря 47 человек. Первые списки интересовавших ИНО людей представил заместитель этого отдела П. А. Судоплатов еще 29 марта{193}. Впоследствии ИНО сообщал и о ряде других лиц, которые могли быть полезными. Эти военнопленные либо представляли для 5-го отдела интерес как источник информации, либо, если верить советским исследователям, выражали готовность сражаться вместе с Красной Армией в случае нападения Германии на СССР, либо могли быть в будущем использованы для оперативной работы за рубежом. Примечательно, что семьи интересовавших 5-й отдел военнопленных не депортировались.
Другие 47 человек, как утверждают архивы КГБ, были направлены в Юхновский лагерь потому, что их разыскивало германское посольство. Среди них были не только лица немецкой национальности, но и те, как отмечает Ю. Мухин, кто никогда не был связан с третьим рейхом. За них ходатайствовали влиятельные европейские круги, прежде всего итальянские. Так, за известного художника, одного из основоположников польского импрессионизма графа Ю. Чапского просили граф де Кастель и графиня Палецкая. По запросу германского посольства была сохранена жизнь будущему министру юстиции в правительстве В. Сикорскгого В. Комарницкому, адъютанту В. Андерса О. Слизеню, сыну главного дирижера Варшавского оперного театра Б. Млинарскому и другим{194}.
Из 91 военнопленного, оставленного в живых, по личному указанию В. Н. Меркулова, были как те, кто представлял интерес в качестве источника информации, так и те, кто заявлял о своих коммунистических убеждениях, оказывал различные услуги администрации лагерей. В разряд «прочие» были зачислены 167 человек: рядовые, унтер-офицеры, подхорунжие, беженцы, подростки, а также несколько десятков осведомителей. Им также сохранили жизнь.
4 апреля начальникам трех лагерей и представителям центрального аппарата НКВД СССР В. М. Зарубину, В. Д. Миронову и Д. К. Холичеву было передано распоряжение В. Н. Меркулова: составить справки и характеристики на «доверенных лиц» и направить их вместе с личными делами в УПВ.
А теперь дадим слово бывшему высокопоставленному сотруднику МГБ-КГБ П. Судоплатову, автору книги «Спецоперации. Лубянка и Кремль: 1930–1950 годы» (Москва, 1997). Как следует из воспоминаний отставного генерала, вербовка агентуры среди заключенных велась следующим образом:
«Осенью 1939 года, — признает он, — в руки советских спецслужб попали полковник Станислав Сосновский[7], бывший руководитель польской спецслужбы в Берлине, и князь Януш Радзивилл[8], имевший немалый политический вес. Оба были помещены на Лубянку для активной разработки их в качестве советских агентов. Оперативную разработку осуществляли лично Берия и Судоплатов.
В камеру, где содержался Сосновский, поместили бывшего чекиста Зубова. О том, как происходила разработка, говорит следующая деталь: Зубова перевели на Лубянку из Лефортова, где его безжалостно избивали по приказу Кобулова. Его мучителем был печально знаменитый Родос, пытавшийся выбить признание либо убедить путем нечеловеческих пыток: Зубову дробили колени, в результате чего он стал инвалидом.
Зубов, находясь с Сосновским в одной камере, содействовал его вербовке. Следующим был князь Радзивилл, который стал личным агентом Берии»{195}.
Подписывали соглашение о сотрудничестве и белорусы, офицеры польской армии. Так, дал согласие сотрудничать, пройдя «соответствующую обработку», офицер Франтишек Кушель, муж известной белорусской поэтессы Натальи Арсеньевой.
Хотелось бы в связи с этим обратить внимание на крайнюю подлость российских чекистов, которые в начале 90-х гг., через несколько лет после развала СССР, намеренно выбросили на страницы подведомственных им газет информацию о сотрудничестве Франтишка Кушеля с НКВД. Это было сделано для того, чтобы дискредитировать саму идею белорусской государственности. Естественно, на Лубянке ни словом не обмолвились о «методах» вербовки. Зная их «стиль», который, поверьте, и сегодня остался неизменным (мы еще будем об этом говорить), попробуем ответить на следующий вопрос: «Почему Сосновский, Радзивилл, Кушель и подобные им согласились на вербовку?» Ответ один: люди спасали себя для предстоящей борьбы за новую Беларусь. Подписав соглашение о сотрудничестве, они не дискредитировали себя, как белорусские патриоты, чего так усердно добивались российские спецслужбы, поместившие компромат (подписку о сотрудничестве) в ряде СМИ, а остались живы, и через несколько лет на практике попытались претворить в жизнь идею белорусской независимости.
