Иногда, оставаясь одна, Настя пыталась проанализировать свои чувства к Науму. Она не могла назвать это влюбленностью — скорее, это было похоже на странную смесь страха и влечения, как у кролика перед удавом. Она понимала, что становится частью какой-то большой игры, но не могла разгадать её правила и свою роль в ней.
В те редкие моменты, когда Науму приходилось уезжать по делам, Настя чувствовала странную смесь облегчения и тревоги. Облегчения — потому что можно было хоть ненадолго снять маску силы и уверенности, которую она носила в его присутствии. Тревоги — потому что не знала, что принесет его возвращение, какие новые повороты появятся в этой опасной игре.
— Мы похожи больше, чем ты думаешь, — говорил он, глядя на неё своими пронзительными глазами. — Оба знаем, что такое боль, оба научились превращать её в силу. В такие моменты его голос становился мягким, почти гипнотическим, и Настя чувствовала, как рушатся её защитные барьеры.
Каждый его визит становился маленьким спектаклем, где он играл разные роли — то заботливого наставника, то понимающего друга, то властного мужчину, знающего, чего хочет. Он умело манипулировал её эмоциями, создавая то напряжение, то расслабление, словно настраивая струны музыкального инструмента.
Отец, казалось, не замечал этой сложной игры или делал вид, что не замечает. Он все чаще оставлял их наедине, доверяя Науму самые деликатные поручения, связанные с обучением Насти тонкостям их бизнеса.
— Он лучший в своем деле, — повторял отец, когда речь заходила о его помощнике. — И он сможет сделать лучшей тебя.
Их тренировки приобретали все более интимный характер. Наум учил её технике ближнего боя, и каждое прикосновение, каждый захват становился поводом для демонстрации его силы и власти над ней. Он мог часами отрабатывать с ней один и тот же прием, добиваясь идеального исполнения, при этом его руки скользили по её телу с нарочитой медлительностью.
В такие моменты Настя чувствовала, как меняется атмосфера вокруг них, становится густой и тяжелой от невысказанного желания. Наум не скрывал своего интереса, его взгляды становились откровенно собственническими, а прикосновения — более требовательными. Он словно метил свою территорию, давая понять всем вокруг, что она уже принадлежит ему.
Настя понимала, что попадает в новую ловушку, не менее опасную, чем все предыдущие. Но что-то внутри неё отзывалось на эту опасность, на эту темную силу, которую излучал Наум. Может быть, годы, проведенные в окружении насилия и смерти, изменили её настолько, что она уже не могла представить рядом с собой обычного, «нормального» человека.
Вечерами, оставаясь одна в своей комнате, она пыталась разобраться в своих чувствах. Страх смешивался с влечением, недоверие — с желанием довериться, сопротивление — с готовностью подчиниться. Наум словно пробуждал в ней те темные стороны, о существовании которых она и не подозревала, заставлял её принимать новую себя — жестокую, опасную, способную на все.
Она замечала, как меняется под его влиянием, как становится жестче, хладнокровнее. Его уроки выходили далеко за рамки простого обучения боевым навыкам — он учил её мыслить, как хищник, видеть слабости других, использовать их страхи и желания. И самое страшное было в том, что ей это начинало нравиться.
Все изменилось в один дождливый вечер, когда Настя возвращалась с тренировки. Наум ждал её в полутёмном коридоре, прислонившись к стене. В тусклом свете его глаза казались почти черными, а на лице играла странная улыбка. Не говоря ни слова, он схватил её за руку и потянул в сторону своего кабинета.
Настя попыталась сопротивляться, но его хватка была железной. Когда дверь кабинета захлопнулась за ними, Наум резко развернул её к себе. Его глаза блестели в полумраке странным, хищным блеском. Он не спешил говорить, просто стоял, наблюдая за её реакцией. А потом произнёс тихим, но твёрдым голосом слова, которые перевернули всю её жизнь.
— Ты ведь не хочешь вернуться в клинику? Одного моего слова достаточно, чтобы твой отец усомнился в твоём психическом здоровье. А ты знаешь, как он относится к слабости.
Настя замерла, понимая, что загнана в угол. Она могла бы закричать, позвать на помощь, но понимала бессмысленность этого жеста. Наум слишком хорошо всё просчитал — охрана была его, время было выбрано идеально, а её репутация находилась в его руках.
— Хватит играть в кошки-мышки, — прошептал он, прижимая её к стене. Его дыхание обжигало кожу, а в глазах плескалось темное, опасное желание.
То, что произошло дальше, было похоже на схватку двух хищников. Наум не просил разрешения, не спрашивал согласия — он брал то, что считал своим. Его поцелуи были жесткими, почти болезненными, руки властно скользили по телу, подчиняя, подавляя любое сопротивление. Настя пыталась оттолкнуть его, но годы тренировок научили его предугадывать каждое движение противника. Наум взял то, что хотел, не встретив сопротивления. Настя подчинилась, понимая, что любой другой выбор приведёт к ещё худшим последствиям. Она научилась отключать сознание в такие моменты, уходя глубоко в себя, туда, где ещё оставались светлые воспоминания о прошлой жизни.
Когда все закончилось, Наум не позволил ей уйти. Он держал её в своих объятиях, словно боясь, что она исчезнет.
— Теперь ты моя, — шептал он Насте на ухо, лаская её кожу. Только это была не ласка, это был приказ, произнесенный тоном, не терпящим возражений. В его голосе не было нежности или любви — только властное утверждение права собственности.
После первого раза Наум стал появляться регулярно. Он не спрашивал разрешения, не делал вид, что это что-то большее, чем простое удовлетворение его желаний. Для него Настя была просто очередной добычей, трофеем, который он мог использовать по своему усмотрению.
Днём всё оставалось по-прежнему. Они встречались за завтраком, обсуждали дела компании, вели себя как ни в чём не бывало. Наум был безупречно вежлив, держал дистанцию, играл роль делового партнёра. Но каждый его взгляд напоминал Насте о ночных визитах, о её бессилии, о той грязи, в которой она теперь существовала.
Её жизнь превратилась в бесконечное ожидание следующего унижения. Она никогда не знала, когда он придёт снова. Иногда проходило несколько дней, иногда — всего несколько часов. Каждый скрип половиц в коридоре, каждый звук шагов заставлял её внутренне сжиматься от страха и отвращения.
Однажды утром Наум объявил отцу о своих отношениях с Настей. Он сделал это за завтраком, будничным тоном, словно сообщал о погоде. Настя сидела, опустив глаза в тарелку, чувствуя, как краска стыда заливает её лицо. Она хотела возразить, хотела закричать о том, что это ложь, что никаких отношений нет, есть только насилие и шантаж. Но слова застряли в горле.
Отец воспринял новость спокойно, даже с некоторым удовлетворением. Для него это было логичным развитием событий — его наследница и его правая рука становились парой. Это укрепляло бизнес, создавало новые связи, обеспечивало преемственность власти. Он даже не заметил, как его дочь побледнела, как дрожали её руки, когда она пыталась поднести чашку с кофе к губам.
Наум был непреклонен в своём решении. Теперь их «отношения» стали официальными, что давало ему ещё больше власти над Настей. Он мог появляться в её комнате в любое время, не опасаясь лишних вопросов. Мог прикасаться к ней на людях, демонстрируя свои права. Мог распоряжаться её временем и жизнью, прикрываясь статусом официального партнёра.
Для окружающих они выглядели идеальной парой — красивая наследница и успешный бизнесмен. Никто не видел синяков, которые Настя тщательно скрывала под длинными рукавами. Никто не слышал её тихого плача по ночам, когда она оставалась одна. Никто не замечал, как постепенно гаснет свет в её глазах, как она всё больше замыкается в себе.
Наум умело играл роль заботливого партнёра на публике. Он дарил дорогие подарки, устраивал романтические ужины, говорил правильные слова. Но наедине маска слетала, обнажая его истинную сущность — жестокого, властного человека, для которого чужие чувства ничего не значили.
