Зверь уже настигал Шримпа, когда тот вдруг споткнулся и упал. Корри закрыла глаза руками. Как бы очнувшись от кратковременного паралича, Джерри и Бубенович побежали к месту трагедии. Корри, действуя против своей воли, отняла руки от глаз. Она увидела носорога, низко нагнувшего голову как бы для того, чтобы разорвать человека, который распростертый лежал между его передних ног.
В тот же момент Тарзан прыгнул вперед, перевернулся в воздухе и опустился верхом на спину зверя. Этого было достаточно, чтобы отвлечь внимание животного от Шримпа. Носорог начал бешено скакать, становиться на дыбы, стремясь стряхнуть дерзкого седока со своей спины.
Тарзан держался на своем сиденье достаточно долго, чтобы вонзить нож через толстую шкуру как раз позади головы и перерезать его спинной мозг. Парализованное животное упало на землю. Спустя мгновение оно уже было мертво.
Весь маленький отряд собрался вокруг огромной туши носорога. Тарзан повернулся к Шримпу.
– Вы, сержант, совершили один из самых смелых поступков, которые я когда-либо видел в своей жизни!
– Поверьте мне, полковник, Шримп не зря получил свои медали, – сказал Бубенович.
ГЛАВА X
Теперь они были надолго обеспечены мясом. Антилопа и носорог – этого для пяти человек было более, чем достаточно. Тарзан вырезал несколько лучших кусков от молодого бычка и отрезал горб у носорога. На берегу реки он вырыл яму и разжег в ней костер. Остальные жарили над костром куски оленины.
– Вы ведь не собираетесь есть это? – спросил Шримп.
Он указал на большой горб носорога с кожей и шерстью.
– Через пару часов это блюдо вы тоже будете есть, – сказал Тарзан. – Вам оно понравится.
Когда на дне ямы образовался слой раскаленных углей, Тарзан положил на них горб шкурой вниз, покрыл его листьями, а затем завалил землей. Взяв кусок от антилопы, он отошел немного от других, присел на корточки и начал есть, отрывая зубами куски сырого мяса. Американцы и Корри уже давно перестали обращать внимание на эту особенность.
– Что ты чувствовал, Шримп, когда бежал с носорогом наперегонки? – спросил Бубенович. – Держу пари, что ты покрыл сто ярдов менее, чем за восемь секунд.
– Я начал читать «Аве Мария», когда почувствовал что-то вроде смерча за своей спиной. Я подумал, что, если мне удастся кончить молитву, прежде, чем он догонит меня, то у меня будет шанс спастись. Тут я споткнулся. Но Святая Мария все же услышала мою молитву и спасла меня.
– А я думал, что это сделал Тарзан, – заметил Бубенович.
– Конечно, меня спас Тарзан, но кто привел его сюда вовремя? Как ты считаешь, остолоп?
– Атеизм неуместен, раз все счастливо кончилось, – примирительно сказал Джерри.
– Я тоже молилась, – заявила Корри. – Я молилась, чтобы бог не позволил случиться несчастью. Ведь вы рисковали жизнью, чтобы спасти нас всех. Вы очень смелый человек, сержант. Тем более, что у вас не было для спасения ни единого шанса, и вы, конечно, понимали это.
Розетти чувствовал себя несчастным.
Ему хотелось, чтобы заговорили, наконец, о чем-нибудь другом.
– Вы все преувеличиваете мою заслугу, друзья, – недовольно сказал он. – Я сделал это, не отдавая себе отчета. Я ни о чем не думал в тот момент. Человек, который действительно проявил мужество, так это полковник. Подумайте только, убить антилопу и потом носорога, не имея в руке ничего, кроме простого ножа!
Джерри незаметно бросал порой на Корри быстрые взгляды. Он видел, как она отрывала мясо своими красивыми белыми зубами, и вспомнил, что она говорила о своей ненависти к японцам: «Я хочу их ненавидеть. Часто я упрекаю себя, что недостаточно сильно ненавижу их».
Он думал о том, какая женщина выйдет из нее после войны, после всего того, что ей пришлось пережить.
Он перевел глаза на Тарзана, евшего сырое мясо, а затем на других мужчин, чьи руки и лица были выпачканы соком мяса антилопы, грязных и обугленных кусков жареного мяса.
– Хотел бы я знать, каким будет наш мир после войны, – высказал он вслух свои мысли. – Какими людьми станем мы сами? Большинство из нас так молоды, что мы не будем помнить почти ничего другого, кроме войны – убийства, ненависть, кровь. Интересно, сможем ли мы когда-нибудь удовлетвориться однообразным существованием мирной жизни?
– Что касается меня, – оживленно откликнулся Бубенович, – то если мне только доведется засунуть свои ноги под письменный стол, то я уж никогда не вытащу их обратно. В противном случае пусть бог разразит меня на месте!
– Это вы так думаете сейчас, Бэм. Но будем надеяться, что вы правы. Но о себе я не могу сказать ничего определенного. Иногда я ненавижу полеты, а иногда думаю даже, что они стали частью моей жизни, частью меня самого. Конечно, не столько сами полеты, сколько связанные с ними трепет и возбуждение. Если это так, тогда мне это нравится, а значит и сражения, и убийства. Я не знаю. Надеюсь, что это не так. Было бы чертовски ужасно, если бы многие молодые парни думали таким же образом. Или возьмем Корри. Она научилась ненавидеть, хотя и не создана для этого. Но война и японцы заставили ее научиться этому чувству. Я думаю, если ненависть исказит чью-то душу, то сможет ли она когда-нибудь стать такой, какой она была прежде?
– Вам не стоит беспокоиться, – успокоил его Тарзан. – Человек легко приспосабливается к изменениям условий. Молодые люди особенно быстро реагируют на изменение окружающей обстановки и обстоятельств. Вы найдете свое настоящее место в жизни, когда наступит мир. Только слабый и испорченный человек бесповоротно изменяется к худшему.
– Я думаю, что война все же очень отразится на всех нас, – возразила Корри. – Мы не будем теми же людьми, какими стали бы, не пройдя через нее. Она быстро состарила нас, а это значит, что мы потеряли часть нашей юности. Джерри мне недавно сказал, что ему только двадцать три года, а я считала, что ему больше тридцати. Он потерял десять лет своей юности. Может ли он быть тем же самым человеком, каким бы стал, прожив десять лет в мире и безопасности? Нет, я думаю, он будет лучшим человеком.
Короткое восклицание Шримпа прервало дискуссию. Они обернулись и увидели, что Тарзан вынимает жаркое из импровизированной печки.
– Идите сюда! – позвал Шримп. – Мне хочется попробовать это блюдо. Оно источает небесный аромат.
К всеобщему удивлению, горб носорога оказался сочным, нежным и очень вкусным.
Пока они ели, пара глаз наблюдала за ними из кустов, которые росли на краю обрыва по ту сторону реки. Спустя несколько минут обладатель этих глаз снова скрылся в лесу.
Этой ночью дикие собаки дрались за туши убитых Тарзаном животных до тех пор, пока появившийся тигр не прогнал их с пиршества, и они, образовав мрачный ворчащий круг, дожидались, когда повелитель джунглей насытится и удалится.
* * *
Каждая война создает новые слова. Вторая Мировая война не является исключением. Вероятно, наиболее известное слово, рожденное ею, это – «квислинг». Воины также переделывают старые слова. «Коллаборационист» раньше имело положительное значение, но я сомневаюсь, чтобы оно уцелело после войны: никто не захочет называться коллаборационистом.
Коллаборационисты были в каждой стране, где побывали враги. Были они и на Суматре. Таким был Амат – жалкое создание, низко кланявшееся каждому японскому солдату и заискивавшее перед ними. Он был шакалом в образе человека, который питался объедками со стола наглых оккупантов, дававших ему пощечины, когда он мешался у них под ногами.
Когда Амат увидел пятерых белых людей, остановившихся у реки в маленькой долине, он облизал свои толстые губы как бы в ожидании угощения и поспешил обратно по тропе к своей деревне, где был временно расквартирован отряд японских солдат. У него было две причины торопиться: он спешил передать свою информацию врагу и хотел засветло добраться до своей деревни, пока «его величество» не вышел еще на охоту.
Он находился в нескольких милях от дома, и начали уже опускаться сумерки, когда оправдались его худшие опасения: страшная голова повелителя джунглей появилась, словно призрак, прямо на его пути. Тигр не оставил Амата в сомнении относительно своих намерений и сразу же ринулся в его сторону. Амат отчаянно завизжал, прыгнул на ближайшее дерево и полез наверх со всей доступной ему быстротой. Тигр прыгнул за ним, но промахнулся. Амат карабкался все выше, обливаясь холодным потом и задыхаясь.