– Если бы я был здесь, то чужие люди не тронули бы вас, – сказал Тарзан. – Тарзан защитил бы вас. Сейчас я вернулся, но не могу уничтожить пришельцев или прогнать их, пока с моих рук не сняты путы.

– Кто связал руки? – спросила обезьяна.

– Чужие Тармангани, – ответил Тарзан.

– Значит, они сильнее Тарзана, – сказала ману, – так что какой нам смысл тебя освобождать? Если чужие Тармангани обнаружат, что это сделали мы, они рассердятся, придут сюда и поубивают нас. Пусть Тарзан, который много дождей был повелителем джунглей, освободится сам.

Видя, что взывать к ману бесполезно, Тарзан с очень слабой надеждой в душе испустил протяжный жалобный своеобычный крик о помощи, к которому прибегают большие обезьяны. Медленно нарастая, поднялся он до пронзительного визга, распространяясь далеко вокруг по безмолвным джунглям.

Звери, большие и малые, где бы они ни находились, остановились, когда необычная нота достигла их чувствительных барабанных перепонок. Никто из них не испугался, потому что крик поведал, что большой самец в опасности, а посему, естественно, безвреден. Шакалы же истолковали этот звук как скорую возможность полакомиться мясом и пустились рысью по джунглям в том направлении, откуда донесся крик. Гиена Данго тоже услышала и пошла крадучись на мягких лапах в надежде обнаружить беззащитное животное, которое окажется легкой добычей. Далеко в джунглях маленькая обезьянка тоже услышала слабые отголоски призыва и узнала голос зовущего. Сорвавшись с места, она стремительно помчалась по джунглям, летя по прямой целеустремленно и самозабвенно, что редко с ней случалось.

Тарзан послал Тантора к реке принести в хоботе воды. Вдалеке он уловил запах шакалов и смердящую вонь Данго, но надеялся, что Тантор вернется раньше, чем они подкрадутся к нему. Страха он не испытывал, только инстинктивное желание самосохранения. Шакалов он презирал и знал, что, хоть он и связан по рукам и ногам, но все же сумеет держать трусливых тварей на расстоянии, другое дело Данго – как только это омерзительное существо увидит его беспомощность, оно пустит в ход свои мощные челюсти и быстро расправится с ним. Тарзан знал беспощадность и жестокость этого зверя, знал, что во всех джунглях нет никого, более свирепого, чем Данго.

Первыми появились шакалы, – остановились на краю маленькой поляны, наблюдая за ним. Затем, медленно кружа, подкрались поближе, но когда Тарзан рывком сел, с визгом разбежались. Трижды подкрадывались к нему шакалы, превозмогая страх, но вот на поляне появилась страшная крадущаяся тень, и шакалы отбежали на безопасное расстояние. Пришла гиена Данго.

Зверь остановился, разглядывая сидящего Тарзана с любопытством и страхом, потом зарычал. Человек зарычал в ответ. И тут над ними раздалось громкое верещание. Подняв голову, Тарзан увидел малыша Нкиму, приплясывающего на ветке над ним.

– Спускайся вниз, Нкима, – крикнул Тарзан, – и развяжи мне руки!

– Данго! Данго! – завопил Нкима. – Маленький Нкима боится Данго.

– Если подойдешь сейчас, – сказал Тарзан, – то это не опасно, но если будешь ждать слишком долго, Данго убьет Тарзана, и тогда кто же будет защищать малыша Нкиму?

– Нкима идет, – крикнула маленькая обезьянка и спрыгнула на плечо Тарзана.

Гиена обнажила клыки и жутко захохотала.

– Развязывай быстрее, Нкима, – поторопил его Тарзан, и маленькая обезьянка, дрожавшая от страха, принялась развязывать кожаные ремни на запястьях Тарзана.

Данго, опустив безобразную морду, сделала неожиданный прыжок, и из могучих легких человека-обезьяны вырвался громоподобный рев, который мог бы сделать честь самому Нуме. Взвизгнув от испуга, трусливая Данго повернулась и метнулась в дальний конец поляны, где остановилась, ощетинившись и ворча.

– Торопись, Нкима, – сказал Тарзан. – Данго придет снова. Может быть, один раз, может, два, а может, много раз, пока не поймет, что я беспомощен, и тогда уже она не остановится и не повернет назад.

– Пальцы маленького Нкимы устали, – оправдывался ману. – Они слабы и дрожат. Они не развяжут узел.

– У Нкимы острые зубы, – напомнил Тарзан. – К чему понапрасну тратить время, развязывая уставшими пальцами узлы, которые они все равно не смогут развязать? Пусть твои острые зубы сделают эту работу.

Нкима моментально принялся грызть ремень. Вынужденный молчать, поскольку рот его был занят, Нкима работал усердно и без остановки.

Тем временем Данго дважды бросалась вперед, каждый раз подходя немного ближе, но всякий раз поворачивала назад, побаиваясь грозного рычания человека-обезьяны, успевшего произвести переполох в джунглях.

В вышине, на верхушках деревьев верещали, бранились и кричали обезьяны, вдали громко прокатился рык Нумы, а с реки донесся оглушительный клич Тантора.

Малыш Нкима лихорадочно грыз путы, когда снова напала Данго, видимо, убедившаяся в беззащитности великого Тармангани, и теперь рыча, бросилась на человека.

Тарзан в тот же миг напряг могучие мускулы своих рук, отчего малыш Нкима отлетел в сторону, и попытался разорвать путы, чтобы защититься от жестокой смерти, которой грозили ему эти слюнявые челюсти. Ремни, наполовину перегрызенные острыми зубами Нкимы, поддались неимоверному усилию.

Когда Данго прыгнула, метя в бронзовое горло, Тарзан выбросил вперед руку и схватил зверя за горло, но толчок тяжелого тела отбросил его на землю. Данго извивалась, сопротивлялась и царапала когтями в тщетной попытке вырваться из смертельной хватки человека-обезьяны, но стальные пальцы беспощадно сомкнулись на ее горле, пока огромная тварь не стала задыхаться и не свалилась беспомощно на тело своей предполагаемой жертвы.

Тарзан не ослаблял хватку до тех пор, пока не удостоверился в смерти Данго, и когда сомнений не осталось, отшвырнул от себя тушу и, сев, поспешно принялся за ремни на ногах.

На время этой короткой схватки Нкима укрылся на самых верхних ветках высоченного дерева, где скакал, неистово крича и подбадривая хозяина. Лишь окончательно убедившись в победе Тарзана, Нкима спустился вниз. С опаской, на тот случай, если ошибся, приблизился к телу Данго, внимательно пригляделся и, укрепившись в правоте своих выводов, запрыгнул на него и принялся злобно колошматить бездыханный труп. Затем Нкима, стоя на гиене, пронзительно прокричал свой вызов всему миру с самодовольством и бравадой, как будто это он одолел опасного врага.

Тантор, услышав крик о помощи своего друга, заторопился назад, так и не набрав воды. Он несся на зов человека-обезьяны напрямик, не разбирая дороги, валя на своем пути деревья, пока не примчался на маленькую поляну, разъяренный звуками битвы – исполинская машина, клокочущая от ярости и жажды мести.

Зрение у Тантора не ахти какое, и, казалось, он неминуемо растопчет человека-обезьяну, который лежал на его пути, но, когда Тарзан заговорил с ним, большое животное остановилось как вкопанное рядом с ним и стало кружить на месте, выставив уши торчком, подняв хобот и грозно трубя, – Тантор искал того, кто угрожал его другу.

– Спокойно, Тантор. Это была Данго. Она уже мертва, – произнес человек-обезьяна.

Как только глаза слона обнаружили тушу гиены, он набросился на нее и стал топтать, как ранее затоптал Дорского, до кровавого месива. А Нкима, пронзительно вереща, припустил к дереву.

Освободив лодыжки от пут, Тарзан встал на ноги и подозвал слона. Тантор тихо подошел к нему и встал рядом, касаясь хоботом тела человека-обезьяны. Благодаря целительному спокойствию своего друга, ярость слона улеглась, и его нервы успокоились.

Тотчас же пришел Нкима, ловко спрыгнув с качающейся ветки на спину Тантора, а оттуда на плечо Тарзана. Обвив маленькими лапками шею человека-обезьяны, он прижался щечкой к бронзовой щеке великого Тармангани, своего хозяина и кумира.

Так они стояли, три друга, в молчаливом единении, которое доступно лишь животным, пока не удлинились тени, и солнце не село за лесом.

Невзгоды, перенесенные Уэйном Коултом, ослабили его значительно больше, чем он предполагал, и прежде чем организм окреп, его подкосила лихорадка.