– Разумеется, я прекрасно понимаю, друг мой, – ответил Теннингтон. – Но вас можно поздравить – чудная девушка, право!

На следующий день мистрис Стронг, Газель и мсье Тюран были в гостях на яхте. Мистрис Стронг говорила, что она очень довольна своим пребыванием в Канштадте и очень жалеет, что письмо из Балтимора от ее адвоката заставляет ее сократить свой визит.

– Когда вы отплываете?

– В начале будущей недели, должно быть.

– В самом деле! – воскликнул мсье Тюран. – Как я счастлив! Я тоже должен возвращаться и могу проводить вас и быть вам полезным дорогой.

– Это очень мило с вашей стороны, мсье Тюран, – заметила м-рис Стронг. – Мы, конечно, с радостью отдадимся под ваше покровительство. – Но в глубине души, не зная сама почему, она предпочла бы обойтись без него.

– Бог мой! – воскликнул, немного погодя, лорд Теннингтон. – Прекрасная идея!

– Ну, конечно, Теннингтон, – вставил Клейтон, – идея должна быть прекрасна, раз она пришла вам в голову, но все-таки – в чем дело? Проехаться в Китай по дороге к южному полюсу, да?

– Ну, знаете, Клейтон, нечего злиться на человека только потому, что не вы предложили эту поездку, с самого нашего отплытия вы не перестаете ворчать.

– Нет, сэр, – продолжал он, – идея прекрасная, и на этот раз даже вы с этим согласитесь. Идея заключается в том, чтобы захватить с собой, до самой Англии, мистрис Стронг и мисс Стронг, и Тюрана, если он захочет! Ну, что ты теперь скажешь?

– Прошу прощения, Тенни, старичина, – крикнул Клейтон. – Идея в самом деле блестящая – я от вас этого никогда не ожидал. Вы твердо уверены, что она не заимствованная?

– И мы отплывем в начале недели или вообще в день, удобный для мистрис Стронг, – закончил любвеобильный англичанин таким тоном, будто вопрос только в дне отплытия.

– Пощадите, лорд Теннингтон, вы не дали нам возможности даже поблагодарить вас, а тем более решить – можем ли мы принять ваше любезное приглашение, – взмолилась мистрис Стронг.

– Ну, разумеется, вы можете, – решил за нее Теннингтон. – Мы будем в пути не дольше любого пассажирского парохода, и вам будет не менее удобно. А, сверх того, вы нужны нам, и мы не принимаем отказа.

Итак, было решено, что яхта отплывет в ближайший понедельник.

Два дня спустя после выхода в море, девушки сидели в каюте Газель, рассматривали фотографии. Это были снимки, сделанные за все время пути, начиная с отъезда из Америки, и девушки погрузились в их рассматривание, причем Джэн задавала массу вопросов, а Газель отвечала целым потоком пояснений, касающихся разных сцен и лиц.

– А это, – вдруг сказала она, – это человек, которого ты знаешь. Бедный, я часто хотела расспросить тебя о нем, но всегда забывала, когда мы встречались.

Она держала фотографию так, что Джэн не могла видеть, кто на ней изображен.

– Его звали Джон Кальдуэлл, – продолжала Газель. – Ты помнишь его? Он англичанин, встречался с тобой в Америке.

– Я не помню такого имени, – ответила Джэн. – Дай мне взглянуть на карточку.

– Бедный, он свалился за борт, когда мы шли сюда вдоль Африки. – И с этими словами она протянула карточку Джэн.

– Свалился за борт. – Как! Газель! Газель! Не говори, что он утонул. Газель! Ведь ты шутишь? Скажи, что ты пошутила. – И прежде чем испуганная мисс Стронг успела ее подхватить, Джэн Портер упала на пол в обмороке.

Когда Газель привела подругу в чувство, она долго молча смотрела на нее. Джэн тоже не заговаривала.

– Я не знала, Джэн, – натянуто начала, наконец, Газель, – что ты знала м-ра Кальдуэлла настолько близко и что его смерть могла нанести тебе такой удар.

– М-ра Кальдуэлла? – переспросила Джэн. – Неужели ты хочешь сказать, что не знаешь, кто он?

– Да, я прекрасно знаю, Джэн, кто он такой – его звали Джон Кальдуэлл, из Лондона.

– О, Газель, как бы мне хотелось верить этому, – простонала девушка. – Хотелось бы верить, но его черты так глубоко врезались в мое сердце и в мою память, что я узнала бы его в любом месте и из тысячи других. Все могли бы спутать, но не я.

– Что ты хочешь сказать, Джэн? – вскричала Газель, окончательно встревоженная. – За кого ты его принимаешь?

– Ни за кого не принимаю. Я знаю, что это портрет Тарзана от обезьян.

– Джэн!

– Я не могу ошибиться. О, Газель, уверена ли ты, что он умер? Нет ли тут ошибки?

– Увы, нет, дорогая моя, – печально ответила она. – И хотя мне хотелось бы, чтобы ты ошибалась, но я вспоминаю сейчас сотни маленьких подробностей, которые тогда не имели для меня значения, потому что я считала его Джоном Кальдуэллом, из Лондона. Он говорил, например, что родился в Африке, а воспитывался во Франции.

– Да, это подходит, – шепнула Джэн мрачно.

– Старший офицер, просматривавший его вещи, не нашел ничего, устанавливающего личность Джона Кальдуэлла, из Лондона. Буквально все его вещи были куплены или сделаны в Париже. Все, на чем были инициалы, было помечено буквами «Ж. К. Т.» или просто «Т.». Мы думали, что он почему-то путешествует инкогнито, под первым именем – К – Кальдуэлл.

– Тарзан от обезьян принял имя Жана К. Тарзана, – сказала Джэн тем же безжизненным тоном. – И он умер! О, Газель, это ужасно! Один, в этом страшном океане! Не верится, чтобы это смелое сердце перестало биться, чтобы эти сильные мышцы навсегда успокоились и окоченели! Он, который был олицетворением жизни, здоровья, мужской силы, станет добычей… О! – Она не могла продолжать и со стоном, закрыв лицо руками, опустилась, рыдая, на пол.

Долгие дни Джэн была больна и никого не хотела видеть, кроме Газель и верной Эсмеральды. Когда она вышла, наконец, на палубу, все были поражены происшедшей в ней грустной переменой. Не было больше прежней живой, веселой красавицы-американки – красавицы, пленявшей и радовавшей всех, кто знавал ее. Вместо нее – тихая и печальная маленькая девушка, с выражением безнадежной грусти на лице, выражением, происхождение которого никто, кроме Газель Стронг, не мог объяснить.

Остальные прилагали все усилия, чтобы развлечь и развеселить ее, но все было напрасно. Иногда веселому лорду Теннингтону удавалось вызвать бледную улыбку на ее лице, но по большей части она сидела молча, глядя широко раскрытыми глазами на океан.

С началом болезни Джэн Портер яхту начали преследовать несчастья. Сначала испортилась машина, и яхта два дня носилась по ветру, пока не произвели починку. Потом неожиданно налетел шквал и снес с палубы буквально все, что могло быть снесено. Наконец, двое матросов затеяли в кубрике драку, и один был тяжело ранен ножом, а другого пришлось заковать в кандалы. Наконец, помощник капитана свалился ночью за борт и пошел ко дну раньше, чем ему успели оказать помощь. Яхта крейсировала на месте часов десять, но не было ни малейшего признака упавшего в море человека.

После всех этих бед все, и команда, и гости, были в мрачном, подавленном состоянии. Все боялись, что худшее еще впереди, особенно моряки, вспоминавшие всякого рода страшные предзнаменования, которые имели место в первой половине пути, и которые сейчас они считали предвестниками какой-то страшной грядущей трагедии.

Недолго пришлось ждать зловещим пророкам. На вторую ночь после гибели помощника капитана, около часа ночи, страшный толчок, от которого содрогнулась вся яхта от носа до кормы, выбросил из постелей и коек спящих гостей и команду; машина остановилась.

На несколько мгновений яхта повисла под углом в сорок пять градусов, потом с жалобным, душераздирающим стоном опустилась на воду и выпрямилась.

Немедленно все мужчины, а вслед за ними и женщины, выбежали на палубу. Хотя ночь была туманная, но ветра не было, море было спокойно, и было достаточно светло, чтобы различить на воде у самого носа какую-то черную массу.

– Наносной остров, – коротко объяснил офицер, стоявший на вахте.

В это время на палубу выбежал машинист, разыскивая капитана.

– Заплата, которую мы наложили на котел, сорвана, – заявил он, – и от носа судно быстро наполняется водой. Еще через минуту прибежал снизу матрос.