Лезвие было открыто и готово для работы, которую она намеревалась совершить сейчас.

Что же это была за работа?

Конечно, она не собиралась убивать себя этим не подходящим оружием, хотя в припадке отчаянья, вызванного беспомощностью и безнадежностью положения, любой попытается сделать все, даже невозможное.

Они забросили ее далеко от берега озера. Апостолы и старейшины затянули свою песнь голосами, возбужденными неистовством приближающейся смерти, люди, которые не корчились в муках на каменном алтаре.

Вдруг заговорил Абрахам, сын Абрахама.

Леди Барбара набрала в легкие воздух. Шестеро освободили веревки. Громкий крик вырвался из толпы жителей деревни, крик женщины, и, погружаясь в темные воды, леди Барбара узнала голос Иезабель, рыдавшей от жалости.

Мистические воды Чиннерета сомкнулись над ее головой.

***

В тот самый момент Лафайэт Смит брел спотыкаясь по горной местности, которая окружала огромный кратер, где лежала земля Мидиан и Чиннерет. Он не знал о той трагедии, которая развертывалась на противоположной стороне этой громадной стены, а также не знал, что идет в совершенно противоположную от лагеря сторону.

Если бы ему сказали, что он идет не в ту сторону, он стал бы спорить, так как был уверен, что выбрал кратчайшую дорогу к лагерю, который, как себе представлял, был на небольшом расстоянии впереди.

Хотя он не ужинал и не завтракал, голод еще не беспокоил его, частично оттого, что у него был шоколад, который поддерживал его, а частично оттого, что ученого интересовали геологические формации, которые поглощали все внимание, отвлекая от таких материальных вещей, как голод, жажда, комфорт. Он даже забыл о собственной безопасности. Такое обычно происходило, когда Лафайэт Смит погружался в приятные исследования.

Вследствие этого он совершенно не замечал близости рыжевато-коричневого тела и пристального взгляда пары жестоких желто-зеленых глаз. Погружение в исследование притупило так называемое шестое чувство, которое обычно предупреждает нас об опасности. Если бы даже что-то угрожало его жизни, он, несомненно, игнорировал бы это, так как считал себя полностью защищенным, имея при себе револьвер тридцать второго колибра.

Двигаясь на север вдоль склона горы, он настолько погрузился в размышления об истории происхождения скал, которая была написана на ландшафте, истории настолько захватывающей, что он совершенно забыл о лагере и все дальше удалялся от него. А огромный лев продолжал красться за ним.

Что заставило Нуму следовать за человеком? Возможно, он сам не мог объяснить.

Он не был голоден, не был и людоедом, хотя обстоятельства склонялись в пользу голода, неизбежного и вечного. А может это было просто любопытство или игра, присущая всем кошкам?

Нума преследовал человека уже более часа, интереснейшего для них обоих. Он был бы еще более интересным, но менее приятным, если бы человек знал о присутствии Нумы-льва. Но вот человек остановился перед узкой вертикальной расщелиной в горном эскарпе, возвышавшемся над ним. Какая титаническая сила понадобилась, чтобы разрушить твердую породу этой мощной горы? Возможно, на поверхности есть нечто такое, что укажет путь к решению задачи? Лафайэт Смит посмотрел на скалу, возвышающуюся над ним, потом посмотрел в направлении, куда он шел, потом оглянулся назад и увидел льва.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Встреча вызвала удивление и интерес человека. У Нумы же она породила подозрительность и настороженность.

"Очень интересно, — подумал Лафайэт Смит. — Прекрасный экземпляр".

Но его интерес к львам был чисто академический, и его мысли быстро перескочили к более важному явлению: трещине в скале, которая снова неотступно привлекала его внимание.

Из этого можно было прийти к заключению, что Лафайэт Смит был необыкновенно смелый человек или попросту — глупец.

Однако никакое предположение не было бы полностью верным, особенно последнее. Дело в том, что Лафайэт Смит был просто неопытным и непрактичным человеком. Хотя он и знал, что лев может угрожать его жизни, он не видел причины для нападения на него льва. Он, Лафайэт Смит, ничем не обидел ни этого льва, ни какого другого. Он шел по своим собственным делам и как джентльмен считал, что и другие, включая львов, должны относиться к нему соответственно. Более того, у него была уверенность ребенка в надежности своего оружия. Поэтому он игнорировал Нуму и продолжал прерванную работу.

Расщелина была в несколько футов шириной и простиралась очень далеко, насколько он мог определить глазом. Но точно вычислить ее длину он не мог. Он надеялся, что она тянется на большое расстояние, а следовательно, может служить уникальной возможностью для изучения происхождения горного массива.

Вот почему он вошел в расщелину, занятый одной всепоглощающей мыслью, и случай со львом совершенно выпал у него из головы. Здесь он обнаружил, что трещина постепенно поворачивает влево и тянется вверх к поверхности, где она была значительно шире, чем на дне, пропуская таким образом свет и воздух вовнутрь.

Возбужденный и гордый своим открытием, Лафайэт спустился вниз по упавшим камням, которые были разбросаны по дну расщелины, намереваясь исследовать ее полностью, а затем медленно идти обратно ко входу, уже не торопясь, исследуя геологические записи, которые природа отпечатала на стенах геологического коридора. Голод жажда, лагерь — все было забыто.

Нума, однако, не был геологом. Великая расщелина не вызывала животрепещущего страха в его широкой груди. Она не заставила его позабыть обо всем и заинтриговала его в некоторой степени только потому, что человек вошел в нее. Заметив безразличие человека и отсутствие спешки, Нума не мог приписать его исчезновение в горле расщелины бегству, а он был специалистом по этому вопросу. На протяжении его жизни все существа убегали от него. Иногда Нуме казалось несправедливым, что существа старались избегать его, особенно те, которых он жаждал. Например, Пакко-зебра, и Ваппи-антилопа. Он имел слабость к их нежнейшему и деликатесному мясу, но это были самые быстрые животные. Все было бы гораздо проще, если бы Като-черепаха обладала скоростью Пакко и наоборот.

Во всяком случае не было никаких признаков, что человек убегал от него. Может, это был предательский трюк?

Нума рассвирепел. Он очень осторожно приблизился к трещине, где исчез его враг. Нума сейчас начинал думать о Лафайэте Смите, как о пище, так как длительная прогулка стала возбуждать в нем еще слабые признаки голода. Он подошел к расщелине и заглянул в нее. Человека не было видно.

Нуме это не понравилось, и он выразил свое неудовольствие рычанием. В сотне ярдов в расщелине Лафайэт Смит услышал рык и внезапно остановился.

— Проклятый лев! — воскликнул он. — Я совсем забыл о нем.

Только сейчас ему в голову пришла мысль о том, что это может быть логово зверя, а если это так, то это непредвиденное несчастье для него. Мысль о том, как выйти из затруднительного положения, наконец, вытеснила геологические мечты.

Но что же делать?

Вдруг в нем проснулась вера в его надежный пистолет тридцать второго калибра. Как только он вспомнил о появлении огромного животного, то оружие стало казаться ему менее надежным, хотя оно еще давало ему чувство уверенности, когда он пальцами касался рукоятки.

Он решил, что было бы неразумным ретироваться. Конечно, лев еще, может быть, не прыгнул в расщелину, и, может быть, у него даже нет такого намерения. С другой стороны, если он спустится в расщелину, то возвращение по дну к выходу будет затруднительным. Возможно, если он переждет какое-то время, то лев уйдет.

Он тут же решил, что ему не стоит идти дальше по расщелине, так как лев, если он здесь, возможно, не проникнет в самые отдаленные ее глубины. Кроме того, есть шанс, что он найдет какое-нибудь убежище в пещере или на возвышении, по которому он мог выбраться наверх, — в общем, он ждал чуда.