– Пообещала что?

Витарра светлым человеком назвать тяжело. Даже внешность его до того темна, что невольно видишь ты в нем злодея из песен, что поют скальды, передавая из зимы в зиму предания о величайших их героях. В сказках этих был бы Витарр отражением самой тьмы, мрачным, с тяжелыми думами, но хрупким и разбитым сердцем. Вновь стискивает он кулаки, зубы сцепляет так, что белеют скулы, и, не отводя от сестры отравляющего своего взгляда, рычит:

– За все Исгерд должна ответить. Один из нас отрубит голову этой змее.

И тогда рассказывает Витарр Ренэйст обо всем, что ведомо ему. О «советах», что долгие годы ярл Трех Сестер конунгу давала. О том, как она посоветовала ему отречься от сына да наследницей своей сделать дочь, желая тем самым укрепить положение собственной наследницы.

О том, что она сама в этом зале подлила яд в питье их отца, оборвав тем самым его жизнь.

Витарр знает это, казалось бы, от самой тьмы. Даже сейчас тени Великого Чертога, до которых не может дотянуться свет от ярко горящих факелов, шепчут ему свои секреты и мрачные тайны. Ничто не может укрыться от тьмы, и потому ведомо ему любое зло. Пусть и неправда это, пусть никакой Витарр не злодей из детской сказки, да только знает он действительно много из того, что знать ему на самом деле не дано.

И брат смотрит на сестру с надеждой. Вглядывается в черты ее лица, а в глазах так и читается мольба о том, чтобы она поверила ему. Какой толк ему лгать ей, если оба они понимают, что ложь сейчас любого смысла лишена? Оба они хотят отомстить за сломанные свои жизни, за боль, которую носили они в себе.

Жаждет Витарр справедливости, как никогда и ничего не желал. Желание это душит его, окутывает темным медом, и Ренэйст чудится этот сладкий тошнотворный запах.

Но пламя это находит отклик в ее душе. Оно вспыхивает, озаряя ее кости изнутри, придает Ренэйст такой же мрачный вид, как и ее брату. Одна у них тьма на двоих, одна ненависть, и справиться с ней сложнее, чем можно подумать.

Даже если одному из них суждено убить другого, второй отомстит за всю ту боль, что роду Волка причинили. Белолунная вновь хватается за руку Братоубийцы, смотрит в глаза его карие и шепчет едва слышно:

– Я сделаю это. Но и ты должен пообещать.

И он смотрит на нее так, словно бы видит впервые. Они держатся друг за друга с такой силой, словно бы кости сломать пытаются. Столько отчаяния в этом прикосновении, столько боли! Ренэйст и подумать не могла, что может испытать нечто подобное. Неужто всю свою жизнь живет Витарр с этим чувством?

Проводит Братоубийца языком по своим губам, а следом за тем отвечает:

– Обещаю.

Так просто. Одно слово, а сколько же смысла в нем.

Ренэйст кивает, отпуская его руки, и больше не знает, что сказать. Быть может, и вовсе последняя это их встреча, возможность сказать все то, что сказано не было. Витарр и сам мнется, то на нее смотрит, то стол разглядывает так, словно бы тот ему интереснее, чем родная сестра. А о чем же еще говорить им, если не о мести? Накануне битвы совсем говорить не хочется, сбежать хочется, не видеть друг друга больше никогда.

Как будет чувствовать себя один из них, убив другого?

Неожиданно рука Витарра накрывает мягко ее ладонь. Она вскидывает взгляд, и он смотрит на нее с улыбкой усталой, но теплой. Как может он улыбаться ей так, зная о том, что может произойти? Сердце у нее кровоточит, темная кровь капает на самое дно ее нутра, и испуганной девчонкой хватается она за руку его, ища поддержки. Чудится Ренэйст, словно бы вот-вот заплачет она, и, подняв руку Витарра, прижимается лбом к трем его пальцам, крепко закрывая глаза. Как больно это, как мучительно! Не того желала она, пройдя столь долгий путь!

Помогла бы она ему пробраться на отцовский корабль, если бы знала, чем может обернуться эта помощь? Однажды она уже дала ему обещание, которое сдержала, и куда же это их привело? Нет. Слово дано, и нельзя забрать его назад.

Быть может, это и вовсе последнее обещание, которое могла дать она в своей жизни.

– Тебе нужно поспать, – говорит он.

Кладет Витарр вторую руку на ее голову, поглаживает ласково белые волосы, перебирает пальцами бусины, коими они украшены. Поднимает Ренэйст на него взгляд, но в глазах ее нет слез; все они, как кажется ей, давно уже были выплаканы. А он все смотрит на нее, пропуская сквозь пальцы ее волосы, любуется тем, как блестят они в свете огня. Словно жидкое серебро переливаются, очаровывают.

– Жаль твои волосы. Только сейчас смог я увидеть, как они у тебя красивы.

– Это лишь волосы, – шепотом отвечает она, аккуратно обведя обрубки, оставшиеся вместо двух его пальцев, – только волосы.

Он прав – ей нужно поспать. Ему и самому поспать бы нужно, но сон ничего не решит. Не принесет ни спокойствия, ни сил. Ренэйст и вовсе не уверена, что уснуть сможет, но оставаться в Великом Чертоге нельзя. Снова смотрят они друг на друга, и Витарр поднимается на ноги, вставая из-за стола.

– Я посплю в Доме Солнца. Возвращайся домой.

– Нет, – поднявшись следом, она останавливает его, взяв за руку. – Это ты должен идти домой. Побыть с Руной. Я отправлюсь к Хакону.

Им нужно это время наедине с любимыми. Мгновения боли, сладости и возможного прощания. Она должна сейчас быть подле Хакона; он и вовсе, должно быть, покоя лишился, не в силах найти ее после совета ярлов. Ушла Ренэйст, никому ничего не сказав, и теперь последние мгновения жизни своей хочет быть возле него.

Понимающе кивнув, Витарр улыбается ей снова и хочет было уйти, но Ренэйст порывисто обнимает его крепко, прижимаясь так сильно, как только может. Жмурится до звезд, рассыпающихся перед глазами, стискивает так, словно пальцы сломать желает. Брат отвечает на объятия эти, и замирают они, прощаясь.

Он отпускает ее первым. Отстраняет от себя на расстояние вытянутых рук, смотрит долгие несколько мгновений в ее глаза и рот открывает. Так и слышит Ренэйст, как брат говорит: «Мне жаль», видит, как губы его складываются в слова, но он ничего не произносит. Вместо этого, набросив капюшон плаща на голову, Витарр отворачивается и уходит, громко захлопнув за собой двери Великого Чертога.

Оставшись в одиночестве, Ренэйст все смотрит на то место, где мгновение назад стоял брат ее, и произносит тихо, едва ли не одними губами:

– Мне жаль.

Она встречает Хакона на выходе из Чертога Зимы; кажется, берсерк собирается взять своего коня, для того чтобы быстрее найти ее. Завидев крошечную ее фигуру, Медведь застывает на месте, и видит Ренэйст, как тяжелое его дыхание поднимается вверх беспокойными облаками. Спотыкаясь, бежит он к ней, взрыхлив сапогами снег, и Белолунная тянет к нему руки, бросаясь в сильные объятия. Утыкается воин носом в ее волосы, вдыхает с жадностью запах их, а она жмурится так сильно, что слезы срываются с уголков глаз, оставляя влажные борозды на щеках. Сердце его бьется так быстро, и каждый удар его заставляет Ренэйст содрогнуться. С таким отчаянием обнимает ее он, с такой болью шепчет сорванным голосом:

– Где же была ты? Хоть представляешь, что случилось со мной, когда не увидел тебя возле себя? Я весь Чертог оббежал, я…

– Хакон, – слабо шепчет она, и он замолкает, вслушиваясь в ее голос, – отведи меня домой.

Лишь тогда замечает он, отравленный своим беспокойством, как сильно она дрожит. Ренэйст всхлипывает, прячет лицо в шкуре, что служит ему плащом, и едва стоит на ногах. Ничего он не говорит, не обвиняет ее больше и не целует даже. С трепетом подхватывает Хакон возлюбленную свою на руки, позволяя ей уткнуться влажным от слез лицом в свою шею, и, перехватив ее удобнее, покидает границы поселения. Он отнесет ее домой, в тот самый дом, в котором должны были жить они вдвоем, и никому не позволит забрать Ренэйст у него до тех пор, пока не придет время.

Хакон ничего не говорит, да им и не нужны слова.

Они скрываются во мраке леса и принадлежать друг другу будут столько, сколько им отведено.