Дверь ходуном ходит, распахиваясь и захлопываясь с грохотом. Голодными глазами пустых глазниц смотрит дом на разрушающийся мир, и нет в нем ничего из того, что было Радомиру так знакомо с самого детства. Его обитель, оплот безопасности, единственный знакомый ему после потери родителей, рушится. Радомир вовсе не хочет ступать на его порог.

Только вот земля ускользает у него из-под ног, грозит вот-вот поглотить его. Не оборачивается он, бежит все быстрее, ощущая, как смерть дышит ему в затылок. Этот страх схож с тем, что испытывает заяц, убегая от волка, что щелкает зубами возле самого хвоста. Вроде и есть надежда на то, что сможешь сбежать, да только и сам в то не веришь.

Ведун успевает вскочить на крыльцо за миг до того, как земля исчезает, разинув пасть ужасающей бездной. Дыша загнанной лошадью, Радомир оглядывается через плечо, смотрит в самую ее глотку, да только ни конца ей нет, ни края. Ужас сковывает его, ведун забывает, как нужно дышать, и от страха слезы наворачиваются ему на глаза.

Дверь, застывшая в распахнутом положении в тот миг, когда нога его коснулась крыльца, с раздирающим душу скрипом начинает закрываться. Сморгнув слезы, Радомир, словно очнувшись ото сна, успевает повиснуть на резной ручке, изрыгая проклятья и снова с усилием распахивая дверь. Одним прыжком оказывается он внутри, и в то же мгновение дверь за ним захлопывается. Мокрый от пота и слез, ведун тяжело прислоняется к ней лопатками и сползает на пол, закрывая глаза.

Сердце его бьется с такой силой, словно вот-вот лопнет подобно перезрелому фрукту. Слезы бегут по его лицу, мешают видеть, и кажется Радомиру, словно бы вот-вот и сам он умрет, как очерненный этот мир.

Больно. Так больно и страшно. Что сделал он для того, чтобы заслужить подобное?

В абсолютной тишине доносится до него тоскливый скрип половицы. Распахнув глаза, сглатывает ведун, сильнее вжимаясь спиной в дверь, и оглядывается по сторонам. Тьма, сковавшая родные некогда стены, ничего не позволяет ему увидеть. Скрип повторяется, тонкий и пронзительный. Поднявшись на ноги, держась за брусчатые стены, медленным шагом движется ведун в глубь дома.

Ее он замечает в старом кресле-качалке, которое некогда принадлежало его матери. Ясна любила сидеть в нем, напевая песни и сплетая корзины из тугой лозы. Радомир помнит, как любил сидеть подле ее ног, наблюдая за тем, как ловкие материнские пальцы укрощают каждый прутик, находят ему свое место в общем узоре. Тогда ему казалось, что это именно мама была самой настоящей ведуньей, что владела неким таинством, им с отцом незнакомым.

Всему и всегда Ясна могла найти свое место. Радомир сейчас был бы только счастлив, если бы кто-то мог указать ему его место в общей картине бытия.

Мысли о матери придают ему сил, и наивно надеется он, что увидит ее сейчас, покачивающуюся в кресле-качалке и сплетающую корзины из лозы. Только вот вместо матери видит он там Весну, и словно холодной водой его окатывает. Радомир замирает, смотрит на нее изумленно, не понимая, что она делает здесь, в отвратительном этом месте. Длинные русые косы лежат на ее плечах, а сама Весна бледна и облачена в черные одежды. В руках теребит она засохший цветок, и с каждым движением ее пальцев с него опадают все новые лепестки. С трудом узнает ведун в несчастном растении цветок папоротника, который однажды пообещал принести ей.

– Весна.

Он зовет ее по имени, но она не отвечает, не поднимает даже на него взгляд. Словно бы его вовсе нет рядом. Ведун подходит ближе, осторожно опускается на колени. Кладет руки на ее ладони, мягко сжимая, и от этого жеста цветок папоротника окончательно рассыпается в хрупких девичьих пальцах. Лишь тогда Весна поднимает на него взгляд пустых, уставших зеленых глаз, и смотреть в эти глаза невыносимо.

– Весна…

– Радомир.

Голос ее глух и тих и вовсе не живой. Весна смотрит на свои руки, отряхивает их от остатков сухого цветка, убирает в сторону от горячих ладоней ведуна. Девушка прижимает руки к груди, опускает низко голову, прячась от его взгляда, и продолжает говорить едва слышно:

– Здесь так холодно, Радомир. Как же ты мог меня оставить?

– Я не оставлял! – пылко восклицает ведун. – Клянусь тебе, я не оставлял! Я должен был спасти тебя, у меня не было другого выбора, ты ведь сама это знаешь, Весна. Не мог я допустить, чтобы ты утонула!

Но ее эти слова словно бы не успокаивают. Весна снова смотрит на него взглядом тяжелым, от которого сердце у Радомира останавливается. Жалким он себя чувствует, ни на что не способным. Ее бледный, болезненный вид причиняет ему боль, как и мысль о том, что именно он причинил ей эту боль. Подняв руки, он накрывает ее щеки, поддается ближе и прижимается своим лбом к ее лбу, жмурясь крепко, и шепчет в отчаянии:

– Я вернусь за тобой, я ведь пообещал. Дождись меня. Дождись меня, Весна, я сделаю все для того, чтобы вернуться к тебе.

– Нет. Не возвращайся.

Слова Весны звучат громче, звонче, и завядшие лепестки папоротника взмывают вверх, извиваясь до самого потолка, наполняя избу холодным бледным светом. Радомир смотрит на нее, щурится, и лишь девичье лицо остается безразличным. Из глаз и носа ее бежит алая кровь, пачкая губы, капая на черные одежды и дрожащие руки ведуна.

– Весна…

Печален взгляд ее, полнится болью, а листья колдовского папоротника, что не сумел он добыть, кидают на девичий лик жуткие тени. Глядит она на него, поджимает окровавленные губы и шепчет:

– Пусты слова твои, ни любви в них, ни защиты. Люби тебя, не люби – так и будешь пустой, ни жизни в тебе, ни души.

Она с силой толкает его в плечи, и Радомир падает назад. Лопатки его касаются деревянного пола, и гнилые доски в то же мгновение рушатся под ним, отдавая ведуна на растерзание тьме.

– Проснись.

Радомир просыпается рывком, вскрикнув и тут же заскулив от боли, пронзившей все тело. Чувство такое, словно бы его били нещадно кузнечным молотом, крошили кости до состояния пыли. Ведун скулит, открывая глаза, и ничего не видит перед собой из-за слез.

Сон. Это был сон. Вовсе не видение, а самый обычный кошмар, отголосок его боли и страхов.

С подобными сновидениями никаких видений не нужно.

Холодная вода, которой его окатывают, заставляет Радомира вскрикнуть снова, неловко прикрываясь руками. Он поднимает голову, пытаясь понять, где находится, и видит подле себя двух мужчин. Один из них облачен в те же одежды, что и грязные псы, напавшие на них с Ренэйст на песчаном берегу, в то время как второй… Ведун хмурится, вглядываясь в его зеленые глаза. Медленно садится на импровизированной постели, на которую его бросили небрежно в то же мгновение, как только приволокли в темницу. От этого человека веет опасностью и смертью, один только облик его так и кричит о том, что от него стоит держаться подальше.

Солнцерожденный проводит рукой по своему лбу, смахивая капли воды, и проводит языком по сухим губам. Пить хочется нестерпимо.

– Где я? – голос звучит так, словно бы Радомир и вовсе говорить разучился. – Где Ренэйст?

Мужчина ухмыляется, но ничего не отвечает. Обернувшись, он что-то говорит второму на непонятном для солнцерожденного языке, и тот, кивнув, поспешно отстегивает с пояса флягу. Приняв ее, мужчина передает вожделенную воду ведуну, и тот, выхватив тяжелую флягу из его хватки, дрожащими руками открывает ту, жадно приникая губами к горлышку. Половина воды словно бы льется мимо его рта, но сейчас это совершенно не важно.

Радомир и подумать не мог, что настолько сильна его жажда.

Убирает флягу ото рта он только тогда, когда та полностью пустеет. Дышит тяжело, не спеша вытирать мокрое лицо, и снова смотрит на мужчину, смотрящего на него свысока.

– С Ренэйст все хорошо, – говорит он неожиданно на языке Радомира, и, судя по довольной его усмешке, ошарашенный вид ведуна тешит его самолюбие, – и уж ей-то больше повезло, чем тебе. Она просила передать тебе это.

Из складок одежд он вынимает сложенный листок бумаги, протягивая тот ведуну. Радомир смотрит недоверчиво сначала на письмо, затем – на мужчину, выхватывая то из его рук и сжимая в дрожащих пальцах. Бумага слегка намокает, чернила растекаются, и, вновь стерев дрожащей рукой остатки воды с лица, все же разворачивает послание.