Улыбка медленно исчезает с губ, стоит Исгерд ощутить на себе пронизывающий взгляд. Медленно поворачивает она голову, смотря на стоящую неподалеку Сванну. Властительница Ока Одина смотрит на нее с презрением, поджав тонкие губы. Хейд как раз ведет ее сына в сторону Чертога Зимы; с другой стороны его придерживает Ньял, не позволяя упасть. Сванна смотрит на нее, склонив голову, и щурится, стараясь узнать, что за мысли хранятся в темной голове некогда солнцерожденной. Исгерд уверенно выдерживает ее взгляд, который не длится слишком долго – Сванну зовет сын, и она спешит к нему, совершенно о ней позабыв.

Исгерд замечает, что и Ове смотрит на нее единственным своим глазом, но не говорит ничего. Лишь дожидается, когда мать нагонит его, и продолжает свой путь в сторону Чертога Зимы.

Подле догорающего костра не остается ни единой души, кроме самой Исгерд. Она смотрит внимательно в спины уходящих воинов, и беззаботность исчезает с ее лица.

Вынув из кармана пузырек с ядом, Исгерд бросает его в огонь.

Великий Чертог полон людей точно так же, как и в тот миг, когда все эти люди прибыли сюда, чтобы чествовать новых воинов. Кто бы мог подумать, что все приведет именно к этому? К тому, что, вернувшись из набега, они должны будут выбрать нового конунга.

Шум внутри Великого Чертога стоит такой, что собственные мысли невозможно услышать. Хейд морщится, ощущая, как от происходящего начинает болеть голова. Она, как и другие щенки, с которыми ей было суждено пройти испытание, будучи воинами, получили право присутствовать на совете ярлов. Не сказать, что сейчас честь эта приносит ей хоть толику удовольствия.

Чуть в стороне видит она Ньяла. Он и четверо его старших братьев стоят подле отца, и нет знакомой улыбки на несносном его лице. Из всех представителей рода Лося Ньял единственный, кто ничего не говорит. Его взгляд направлен куда-то в сторону, нет в нем привычного нахальства и воинственности. Даже странно видеть его таким – опечаленным и серьезным. Каким еще должен быть он, потеряв посестру? Какими сейчас должны быть все они?

Хейд чувствует себя так, словно бы ее здесь быть не должно. Мыслями она на архипелаге, скачет по скалам, соревнуется с волнами в скорости. Холодная вода ей нипочем, ведь она, дочь островов, ныряет в ледяные эти волны охотнее, чем в мужские объятия. Она могла бы поохотиться, уйти в леса и не вернуться, а не слушать этот жуткий гул, похожий на эхо мертвецов.

Словно бы матросы ужасающего «Нагльфара», освобожденные из царства Хель, радуются обретенной свободе.

Крик становится только громче, хочется зажать уши и не слышать ничего из того, что говорят эти люди. Хейд дышит носом, старается не поддаваться страху. Свежий шрам на щеке, полученный во время скоростного спуска на щите, начинает болезненно ныть.

Она видит свою мать совсем рядом с кюной. Словно бы могло быть иначе – Исгерд ярл всегда должна быть в самом центре событий, контролировать ситуацию и оставаться при этом незамеченной. Словно бы это не она. Будто ее влияния и не было вовсе. Даже со своего места видит Хейд, как мать что-то шепчет, и кюна кивает головой, впитывая каждое ее слово. Отвратительно. Неужели никто не видит этого? Об ее матери такая слава ходит, что к кюне ее лучше и вовсе не подпускать, но никто не думает об этом. Сейчас каждый занят лишь своей бедой, лишь тем, что касается его напрямую.

У конунга не осталось наследника, которого он бы сам избрал. Если бы сейчас неожиданно смогла вернуться Ренэйст, сказать, что все это время была жива, что ей невероятно тяжело было вернуться домой, но она здесь, и сейчас она готова взять на себя бремя отца… Видят боги, как бы все было проще для всех.

Как все было бы проще для самой Хейд.

Кюна поднимает вверх руки, призывая собравшихся в Великом Чертоге воинов к тишине. Постепенно каждый замолкает, обращая свой взгляд на Йорунн, занимающую сейчас место конунга. Обеспокоенная и полная сомнений, она не до конца понимает, что должна сказать и сделать для того, чтобы их народ не рухнул в пучину разногласий.

Подумать только, сколь скоро ярлы стали забывать о том, что скорбели о своем почившем друге. Теперь всех их интересует только один вопрос – кто станет следующим конунгом?

– Я благодарю всех вас, – продолжает говорить кюна в наступившей тишине, – что согласились провести совет ярлов сейчас. Мой муж также не стал бы ждать, зная, сколь важно как можно скорее выбрать нового правителя, который поведет нас за собой. По традиции, род передает титул другому роду в том случае, если в живых не остается ни одного его представителя. Однако, – на этих словах она замолкает, понимая, сколь яростной и неопределенной будет реакция на то, что собирается она сказать, – род Волка погиб не до конца. Мы похоронили двоих моих волчат, которых Покоритель назвал своими наследниками, но у Ганнара было трое детей. Мой сын, Витарр, должен унаследовать трон его отца, как того требует закон.

Слова кюны повергают всех присутствующих в шок. На несколько долгих мгновений повисает тревожная тишина, которая следом за этим разрывается громом голосов. Каждый ярл пытается перекричать остальных, они стучат кулаками по столам и рвут глотки. Ведут себя как стая изголодавшихся псов, щелкают пастью друг перед другом и все кричат, кричат, кричат…

Хейд видит, как ликует ее мать. Происходящее приводит Исгерд в восторг.

– Мы никогда не признаем Братоубийцу своим конунгом!

– Ганнар отрекся от мальчишки, лишил его имени рода!

– Не бывать этому!

Кюна теряется, Ворона даже со своего места видит, как дрожат ее губы. Йорунн переплетает пальцы в тугой комок, старается скрыть свой страх, но она вовсе не воительница, нет. Она – хранительница домашнего очага, жена и мать, не ей вести народ за собой. Йорунн сломается сразу же, как только на нее надавят посильнее, и своим наглым заявлением, призывающим вверить бразды правления в руки ее второго сына, единственного живого ребенка рода Волка, она лишь затягивает петлю на своей шее потуже.

Если бы здесь была Ренэйст, то вряд ли бы она позволила говорить со своей матерью таким образом. Признаться, будь здесь Ренэйст, то ничего подобного и не произошло бы. Даже если бы конунг и погиб, хрупкое равновесие мира не было бы нарушено, ведь конунг оставил после себя наследницу, на чьи плечи взвалили бы заботы о благополучии их народа. Ни разу во время их прогулок по скалистому архипелагу не сказала ей Белолунная, что хочет себе подобной судьбы. Она принимала это как нечто, от чего не сможет отказаться.

Возможно, Белая Волчица и не знает, какой бедой она обернулась. От мысли о том, что дух Ренэйст сейчас стоит в веренице душ, коим никто не открывает врата, ведущие в Вальхаллу, покои верховного бога Одина, по телу Хейд проходит неприятный холодок.

– Витарр такой же сын конунга, как Хэльвард, да сохранят валькирии его душу! – с мольбой восклицает Йорунн, надеясь найти отклик хотя бы в одном сердце. – Я была слаба, потому позволила мужу обвинить сына во всех несчастьях, а ведь был он лишь ребенком! Витарр оступился, допустил непростительную ошибку, только ответьте же мне, почему никто не обозлился на самого Ганнара, когда погиб Снорре, старший его брат? Почему сквозь все невзгоды прошел именно мой ребенок, в чем он был столь виноват? Трон Витарр может занять по праву рождения, неужели и в этом пойдем мы против закона?

– Хорошо говоришь ты, кюна, – отвечает ей один из ярлов едва ли не в то же самое мгновение, стоит Йорунн завершить свою речь. – Только вот, помнится мне, конунг ясно сказал всем нам, собрав в Великом Чертоге после похорон Хэльварда так же, как сейчас собираешь нас ты, что он отрекается от мальчишки и больше не сын ему Витарр. Или я не прав?!

Яростный крик служит ему ответом. Как хороша человеческая память! Сколь легко найти в ней нужное воспоминание тогда, когда это нужно. Хейд практически уверена в том, что бо́льшая часть собравшихся даже и не знает, как выглядит сейчас взрослый Витарр. То, сколь болезненно похож он на почившего конунга, невозможно не заметить. Тяжелая челюсть конунга у него, темные глаза и грива волос, в которых поблескивает седина. Размахом плеч Витарр не вышел, тело его больше гибкое, чем крепкое, но даже Хейд видит явное сходство между отцом и сыном. Точно так же сама она похожа на свою мать; островитяне говорят, что нет в ней ничего от почившего отца. Словно бы не от Эгилла ярла зачала Исгерд дочь, а от самого Локи, вымолив у него, чтобы дитя это было ее лишь копией.