Весь мир его, и без того разбитый, осыпается на куски, стоит этому имени прозвучать в стенах Дома Солнца. Не думал Святовит, что однажды услышит его вновь, долгие зимы спустя.

«У мальчика волосы русые, как у него, а вот глаза материнские – такие же колдовские, карие. Отказывается носить обувь, смеется звонко, как ручеек, а, бывает, смотрит в пустоту, растерянно улыбаясь и протягивая вперед руки. Шкодливый, как котенок, маленький солнечный лучик, вся радость этого мира в нем лишь одном».

Радомир. Тот, кто радует этот мир.

Словно подменяют ведуна, другим он становится. Сжимает ладонями хрупкие девичьи плечи, нависая над нею подобно скале. Испуганно ахает Весна, вжимает шею в плечи, и слезы вновь наворачиваются на глаза ее, да только не замечает того Святовит. Со свистом вдыхает он воздух сквозь стиснутые зубы, силясь совладать с собой, да только как можно, коль все тревоги, кои хранил он в себе, вырываются наружу?

– Где мой сын? Он здесь?

Стаей беспокойных птиц звучат голоса детей Солнца, из уст в уста несущих имя ведовского сына. Никому и никогда не говорил Святовит о своем ребенке, и новость эта изумляет солнцерожденных. Нелюдимый и холодный ведун, старейшина Дома Солнца, отцом стал он для всех них, но никогда не вспоминал родное дитя.

Шепотки эти совершенно не тревожат его. Когда Радомира привезли? Почему он не видит его среди тех, кого привели? Столько сказать он должен, столько сделать! Святовит пожертвовал всем, чтобы уберечь его от беды, но дороги все равно привели Радомира на север.

Весна дрожит, словно осинка, и смотрит печально в его глаза. Качает она головой, и голос ее звучит не громче шепота, когда произносит роковые слова:

– Радомир… Он утонул.

Подобно червю, что пожирает перезрелое яблоко, с каждым пройденным мигом впивается тоска все сильнее в сердце Весны. Тиха она, молчалива, и лишь печаль видна на осунувшемся лице. Она не спит, пища не приносит ей удовольствия, и даже в печали не может найти успокоение. Все думает Весна о том, что сказал ей Радомир там, на тонущем корабле, и повторяет эти слова чаще, чем предки ее шептали молитвы своим богам.

«Я люблю тебя. Я вернусь за тобой».

Не в силах находиться внутри Дома Солнца, стоит она на пороге, кутаясь в меха и глядя на серебряный диск Луны. Как и иным южанам, казались ей выдумкой и снег, и холод, да только страшные сказки были правдивы. Не представляла она, что однажды окажется в этом забытом богами краю льда и ночи, а теперь, столкнувшись с собственным страхом, не знает, что делать.

Весна не может сказать точно, как давно прибыли они в этот недружелюбный край. Привыкнуть к новому быту оказалось сложно, она до сих пор не смогла с ним смириться. Ее душа рвется обратно, домой, желает пролететь вольной птицей над океаном и оставить кошмар позади. Весна выдыхает облачко пара и смотрит на то, как поднимается оно вверх.

Другие здесь люди, чужие. Не пахнет от них сладким солнечным медом, не видели их глаза ясного неба, ведь рождены они здесь, в снегах и морозе. Те же, кого силой забрали из дома, давно позабыли, как выглядит нежный их Юг, и нет смысла в том, чтобы тешить их рассказами о родине. Забыть бы ей о том, кто она и откуда, да только что тогда ей останется?

Если бы только Радомир был здесь, рядом с нею…

– Опять снаружи стоишь, окаянная.

Заботливые руки накидывают ей на плечи еще один теплый плащ, скрывают от коварного холода. Украдкой оборачивается Весна, смотрит на вставшую подле нее Нежану и молчит, упрямо поджав губы. Нежана откидывает за спину толстую светлую косу, становится рядом с Весной и смотрит на Луну, запахнув свою накидку плотнее. С порога Дома Солнца открывается вид на весь Чертог Зимы, он словно на ладони, ведь поселение солнцерожденных находится на возвышении. Они молчат, и Весна не знает, о чем говорить. Что нужно сказать? Что Нежана хочет услышать?

Говорить не приходится, потому что Нежана сама начинает разговор.

– Замерзнешь же. Не привыкла ты к этому холоду, в тепле тебе следует быть.

– Коль в тепле, – посиневшими губами шепчет Весна, – так пусть вернут меня домой. Меня и всех, кого посмели забрать.

Нежана вздыхает устало, печально даже. Не смотрит на Весну, но веет от нее тоской – материнской тоской, тоской усталой. Подобную тоску испытывают матери, когда понимают, что дети их ошибаются, но должны позволить им совершить эту ошибку.

– Ты знаешь, что невозможно это. Дом далеко, и никто по доброй воле тебя туда не повезет. Знаю, что тяжко это, но придется привыкнуть к новой жизни. Неужели думаешь, что счастье кроется лишь в том, какое светило царствует над твоей головой? Мы сами определяем, каким оно будет, даже если не можем повлиять на события.

Не знает Весна, что следует ей ответить. То, сколь страшно ей, нельзя описать словами, и потому хранит она молчание, опустив взгляд. Нежана не такая, как она, и никогда не видела ничего, кроме ужасной этой Ночи. Откуда ей знать, как хорошо в лучах Отца-Солнца? Весна же видела то, каким может быть мир, и оттого хочет для себя лучшей доли.

Что может знать об этом Нежана?

Еще в чреве матери попала она в плен, и рождена была здесь, в Доме Солнца. О родине знает лишь от мужа да других солнцерожденных, чьи ноги касались согретой Ярилом земли. Привыкла она к этому быту, к людям и свету факелов, прогоняющим от порога холод и тьму. Редко выходит Нежана даже на порог, всю себя отдавая Дому Солнца и материнству. Здесь же она разродилась, явив неприветливому этому миру прекрасного ребенка, здесь и сложит свои кости. Смотришь на нее, и веришь в то, что судьба подобная ее устраивает. Нежана взращивает Румяну, как взращивает всходы пшеницы, поет песни – что свои, что чужие, – и нет в ее сердце печали.

Весне бы ее покорность. Там, дома, обладала она нравом кротким и нежным, а сейчас ярким пламенем горит в ней южная гордость. Не может смириться, не хочет склонить голову, оттого мучается, ласточка, скованная собственной горестью.

Перекидывает она толстую косу обратно на плечо, поправляя на себе медвежий полушубок, и кладет руку на узкую ладонь Весны, чувствуя, сколь грубой от мороза стала доселе нежная кожа. Украдкой стирает солнцерожденная навернувшиеся на глаза слезы и чувствует себя столь слабой, что не в силах даже вырвать руку свою из мягкой хватки.

– Ты думаешь, что мы не понимаем, – говорит Нежана тихо, – что никогда не поймем, как вам тяжко без Солнца.

– Да! Как не понимаю я и то, почему ты защищаешь… их! Чудовища, монстры в звериных шкурах, они не заслуживают ни прощения, ни понимания!

Резче, чем хотелось, отвечает ей Весна, но страх и обида заставляют сжать губы, не смея произнести слова извинения. Убирает Нежана от нее свою руку, и солнцерожденная стыдится смотреть на нее, зная, сколь грубы были злые ее слова. Уйдет сейчас, оставит ее одну, и холод еще сильнее проникнет в нутро Весны сквозь хрупкие ее ребра, навсегда погасив в ней Солнце.

– Я не защищаю их, Весна. Но они тоже люди. В них течет такая же красная кровь, и так же чувствуют они боль, страх и голод. Кто знает, может, если бы все мы относились друг к другу иначе, то ничего этого не случилось бы. День и ночь все так же сменяли бы друг друга, а боги нас не покинули.

Нежана вздыхает. Весна смотрит, как облачко пара, сорвавшись с ее губ, поднимается вверх.

– Все равно не понимаю, – тихо говорит она, – как все вы смогли так просто принять их, смириться с укладом, который они навязывают. У меня кровь в жилах кипит от мысли о том, что наша земля ограничивается лишь этими стенами, и то она не принадлежит нам.

– Многие не признали. Для них это до сих пор удар, задевающий гордость, и детям они рассказывают, как лучше было на родной земле, пусть и не видели ее никогда. Но многие здесь чувствуют себя, как дома. Мой муж, знаешь, даже побратался с одним из них, – Нежана слегка улыбается, – колючий, словно еж, нелюдимый и дикий, а смотрит так, словно за каплю ласки готов горы свернуть. Может, так оно и есть, кто знает? Быть может, разозлишься ты, но многие наши девушки вышли замуж за северных воинов и понесли от них. Счастливые дети рождаются в этих союзах, здоровые и сильные.