Некоторое время все молчали. Толстяк за столом что-то записывал, юнец переминался с ноги на ногу, Рип с Эйсаем смотрели по сторонам.

- Значит, лазутчики, - раздался из-за стола голос закончившего писать толстяка.

- Вообще-то браконьеры, - деликатно поправил его Эйсай.

- Браконьеры в этом месяце у нас уже были, - отрезал толстяк. – А вот лазутчиков, как назло, ни одного. Нарочно они что ли нас обходят. Почему? Чего мы им такого сделали, я вас спрашиваю, скоро месяц, а ни одного хотя бы завалящего лазутчика?

Рип осторожно пожал плечами, а Эйсай предположил:

- Может потому, что вы их убиваете?

- Ерунда! – отмахнулся толстяк. – На то шпионы, чтобы казнить. Иначе никак, кто ж на это обижается.

- Можно я! Можно я! – неожиданно запрыгал на месте юнец.

- Погоди, не время еще, - толстяк вперил в пленников маленькие глазки. – Значит так и запишем, двое лазутчиков коварного Джона Паверлесса.

- Но мы не лазутчики.

- Не, ну какие упрямые! – вспыхнул толстяк. Он вскочил из-за стола и подбежал к графику. По промасленной бумаге с системой координат извивалось несколько замысловатых кривых. – Что здесь сказано? – палец с обкусанным ногтем уперся в одну из кривых, - подойдите, гляньте. Каждый месяц должно вылавливать по одному лазутчику, пяти браконьерам, трем заговорщикам, одному насильнику, пяти вольнодумцам… ну и так далее. В этом месяце план по браконьерам есть, и даже больше, теперь они мне без надобности, а вот лазутчики… Знаете, - зашептал он доверительно, - на последней аудиенции у его милости, я сболтнул немного лишнего, с перепою, понятное дело. Голова болит, а тут мне: повышай уровень работы, производительность, а я возьми да и ляпни, что с этого месяца беру на себя обязательства выявлять на два лазутчика больше, а то и на три. Так что, дорогие мои, быть вам шпионами.

- Но мы не шпионы. Мы даже не знаем, кто такой ваш Джон Паверлесс.

- А вам и не обязательно! Может вы такие коварные шпионы, что сами не знаете на кого шпионите.

Рип усомнился в логических выводах хозяина комнаты.

- В этом месяце все шпионы работают на Джона Паверлесса, - продолжал толстяк. – Потому как две недели назад, лорд Паверлесс на банкете… - толстяк задумался, почесал лысину, - день рождения наследника… точно, наследника! Или наследника было позже, а тогда поминки… пьянка, одним словом. Так вот, лорд Паверлесс неуважительно отозвался об умственных способностях господина барона. Тот, понятное дело, намекнул на его мужские достоинства, ибо все знают, что лорд Паверлесс… - толстяк хихикнул. – Словом, теперь они заклятые враги. Может и война будет.

- Можно я! Можно я! – вновь запрыгал прыщавый юнец.

- Сколько раз повторять, не встревай, когда взрослые разговаривают! – прикрикнул на него толстяк. – У меня, можно сказать, преступники чистосердечно раскаиваются, а тут ты со своим «можно». Чего тебе?

- Можно я их на дыбе растяну? – голос подростка был умоляющий.

- Нет! – отрезал толстяк. – Прошлый раз уже дорастягивался, потом вешать некого было. Барон опять остался недоволен.

- Ну пожалуйста, ну хоть одного, ну разочек… - захныкал подмастерье.

- Сказано, нет!

- Ну тогда дай хоть отрубить чего-нибудь. Хотя бы пальчик, ма-аленький.

- Что ты с ним поделаешь, - толстяк всплеснул руками и повернулся, ища понимания, к Рипу с Эйсаем. – Хоть что, но дай отрубить. Мой сын! – закончил он гордо.

Пленники не разделяли чувств отца.

- Пап, ну пожалуйста, - не переставал хныкать малец, то и дело вытирая сопли грязным рукавом.

- Ладно, - наконец сдался толстяк. – Но только один палец, не больше. Чтобы не было как в прошлый раз, - он в притворной строгости сдвинул брови.

- Ага, ага! А можно я их каленым железом?

- Или палец, или железо, - по-родительски сурово наказал папаша.

- Железо, железо! – возопил юнец. – Он кинулся к жаровне, из которой торчали ручки пыточных инструментов.

Отец в очередной раз с любовью окинул взглядом худое чадо и повернулся к пленникам.

- Итак, пишем: лазутчики злого и коварного Джона Паверлесса, засланные с целью… - он пожевал кончик пера. – Ага! С целью подорвания авторитета господина путем выпивания лучших вин в его погребе. Ну как? – широкая физиономия цвела и пахла.

- Бред! Кто поверит такому обвинению?

- Мой господин, конечно! Кто ж еще? Для него ничего главнее его доспехов и винных запасов нет. Если хочешь ужасных лазутчиков, пиши о вине и доспехах, не ошибешься.

Палач бы и дальше продолжал, но речь толстяка прервал страшный грохот, за которым последовал крик боли.

Выбирая инструмент, отпрыск умудрился опрокинуть на себя всю жаровню. Мальчишке пришлось бы не сладко, не отскочи он вовремя. Но отскочил-то несчастный как раз на торчащий из стены острый шип, который не замедлил впиться чуть пониже спины благородного отрока.

Малец забегал по комнате, оглашая ее душераздирающими криками.

- Моя смена, - на глазах толстяка выступили скупые мужские слезы отцовской гордости.

Охранник, дежуривший под дверью камеры пыток, слыша крики боли, тяжело вздохнул.

- Истязают-то как, сердешных, - и он вновь приложился к успевшей изрядно опустеть за время дежурства бутылке… из личных погребов его милости сэра Артура фон Куллрасса.

Барон сэр Артур фон Куллрасс, мерил шагами свои покои. Любые движения его милости сопровождались страшным скрипом.

Проходя мимо огромного, в человеческий рост, зеркала, сэр Артур задержался, чтобы полюбоваться на собственное отражение.

«Хорош. Всем хорош!»

Правда плащ на прошлой пирушке слегка подпортился, когда ходил в отхожее место… Но кто ж виноват, что под рукой не оказалось ничего подходящего… Не латами же подтираться, в самом деле! Все равно, пятно получилось совсем маленькое и главное, уже почти не воняет…

Сэр Артур поправил латы и залязгал дальше. Доспехи были предметом насмешек всех соседей благородного рыцаря. Некоторые поговаривали, что он их не снимает даже во время утех с многочисленной прислугой женского пола.

Сэр Артур очень обижался на подобные инсинуации.

«Как это не снимаю… Как же можно в латах и со служанкой… ниже пояса снимаю всегда! И еще, когда в туалет хожу, и…» - больше случаев, когда он снимал латы, сэр Артур припомнить не мог. «В бане…» - просилось на язык, но вся проблема в том, что благородный рыцарь забыл, когда последний раз мылся, и уж конечно, не помнил, было это в латах или нет.

«Зато, какой вид!» - обычное подбадривание на этот раз не возымело положительно эффекта.

Именно эти проклятые латы и послужили причиной последней ссоры с графом Джоном Паверлессом. Не то, чтобы барон особенно печалился, но как-никак, а граф был веселым собутыльником и отменным обжорой.

«Пойти войной на него, а потом помириться…» - но воевать, вопреки обыкновению, не хотелось.

«Значит, не пойду», - со вздохом решил сэр Артур. «Тогда гулянку закатить… или устроить… Олимпияду! И пригласить строптивого графа!» - барон забегал по комнате. «Пусть полюбуется на моих молодцов!» Соревнования, или как их называл сэр Артур: «Олимпияды», проводились в его владениях раз в месяц, а то и чаще.

«Много соревнований не нужно, - решал барон. - Одного – с головой! А то для заплыва с акулами строй бассейн, после гонок на колесницах, в живых почти никого, для борьбы на решетке разводи костер, да еще жди, когда дрова прогорят… Выбивалочки! – барон посмаковал эту мысль. – Старые добрые выбивалочки!»

Сынок палача, задрав куцый зад, примостился на верстаке для растягивания людей и тихонько постанывал.

- Закончим наши дела, - отец вернулся за стол. – Главное, если будут спрашивать, не забудьте - вы лазутчики.

- Мы не хотим быть лазутчиками, лучше браконьерами.

- Это чем же лучше? – искренне удивился палач. – Не все ли вам равно. Смертная казнь, что так, что эдак, а мне - доброе дело сделаете. Самое время о душе подумать.

- Да, но казнь казни рознь. Браконьеров, например, вешают?