Вы, кажется, сами мне только что говорили, что информация в нашем мире — единственная реальная сила, не так ли, господа? Я согласился, только с небольшой оговоркой. Давайте-ка поглядим, что у нас получается. Вы серьезно считаете, что ваша пропагандистская телега может сравниться со средствами массовой информации всего Ирака? Глупости! И вы это прекрасно знаете. Ваш писк утонет в море их голосов. И они, а не вы, будут писать эту историю. Как вы думаете, что они напишут?

Никто не ответил, и Дэйн продолжил:

— Они расскажут — по радио, на телевидении и в газетах — что узнали о предстоящем мятеже и о попытке американцев его предотвратить. Не то чтобы им хотелось выставить нас, американцев, в хорошем свете — они прекрасно понимают наши истинные стремления. Но они все равно расскажут, как американский агент — не важно, по каким соображениям — предпринял почти безнадежную попытку избежать ненужного кровопролития. И о том, как облеченный властью ракканский революционный Комитет проигнорировал его сообщение и позволил революции начаться. Уж поверьте, они постараются расписать истинные причины таких действий Комитета: и то, как власть ускользает от этих бесполезных для своей страны изгнанников, и то, как предали они свой народ ради собственной выгоды.

Собственно, они ни на йоту не отступят от правды — хотя какая разница? Правда это или нет, но тогда придет конец и революции, и всему движению за независимость, и — Комитету?

Дэйн замолк, протер глаза, потом продолжил:

— Как бы то ни было, это всего лишь мое личное мнение. Вам, конечно, придется туго, если вы отмените мятеж. Но если нет — ваше положение станет совершенно безвыходным. Впрочем, вам решать. А я, пожалуй, пойду приму ванну.

Дэйн повернулся и направился к выходу. За его спиной зашушукались, потом раздался голос Лахта:

— Некогда без толку спорить! Рауди, идите за радистом!

— Он скоро сам придет. Но вы, конечно, правы. Мы должны отменить восстание! Но как мы сможем сохранить наши позиции при этом разгроме?

— Мы можем сделать заявление! — предложил старый Бикр.

— Возможно, нам и удастся выбраться из этой передряги, не подмочив свою репутацию, — откликнулся Рауди. — Все это лишь вопрос построения фраз и правильно расставленных акцентов.

— Тихо! Я составляю обращение! — сказал Лахт. — Как вы думаете, стоит ли упоминать египетскую контрразведку?

Дэйн уже дошел до самой двери, когда его тихо, слабым голосом окликнул Джабир. Дэйн задержался, обернулся и подошел к диванчику.

Джабир выглядел весьма неважно. Щеки ввалились, кожа цвета желтоватого пергамента обтягивала лицо, нос заострился. Тем не менее Джабир сумел растянуть губы в мрачноватой усмешке.

— Это очень нехорошо с вашей стороны, — сказал он Дэйну. — Да, именно, вы поступили со мной очень жестоко… Дэйн, я слыхал об этом камотилло. Скоро ли я смогу выздороветь? И не останется ли каких-нибудь необратимых последствий?

— Вы не выздоровеете, — ответил Дэйн.

— Дэйн! Лечение в хорошей больнице, в Каире или, скажем, где-нибудь в Европе…

— Вы не выздоровеете, — повторил Дэйн. — Яд слишком долго находится у вас в крови. Вы протянете еще месяцев шесть, может — год. И умрете от паралича нервной системы. Отравление камотилло не особенно болезненно, но это верный конец.

Джабир отчаянно завертел головой, как будто стараясь таким образом увернуться от неизбежного.

— Вы бессердечный ублюдок, бесчестный человек! Я всего лишь пытался вас задержать, а вы заставляете меня медленно умирать!

— Я отравил вас не из-за этого, — ответил Дэйн. — Если бы дело касалось только нас с вами, я не стал бы давать вам камотилло. Но в этом замешано гораздо больше людей.

— Это больше никого не касается!

— У вас короткая память, Джабир, — возразил американец. — Я убил вас не за то, что вы меня предали. Но я не мог не рассчитаться с вами за остальных.

— Каких это остальных? Ради Аллаха, что за бред вы несете?!

— Я говорю о Хасса и Мазайаде, убитых саудовскими солдатами, об Амаре, который умер от ран после прорыва через засаду саудовцев. Они считали вас своим другом и погибли, потому что вы предали нас саудовцам. Я говорю о Хасане эль-Дин эль-Аоуди, геологе, который видел иракские войска. Вы зарезали его, Джабир, чтобы известия об иракских солдатах не просочились в Ракку. Вы, наверное, рассуждали с Хасаном о чем-то высоком, когда сунули ему нож под ребра…

Джабир долго молчал. Потом сказал:

— Хасан рассмеялся над моей шуткой и как раз отвернулся посмотреть куда-то в сторону. Его смерть — единственная, о которой я сожалею.

— Можете больше не сожалеть, — сказал Дэйн. — Вы расплатитесь за это сполна.

…Дэйн спустился по ступенькам и вышел на улицу. Пересек площадь, щуря глаза от ослепительных отблесков света на белых стенах зданий, и вошел в гостиницу. В номере принял ванну, предупредил портье, чтоб его разбудили перед авиарейсом на Амман, и лег спать.

Через три дня, уже в Париже, он старался объяснить мистеру Менли, почему не началась революция в Ракке.

Мистер Менли огорчился, но не предался отчаянию. Сейчас он как раз занимался революцией на Гаити — прекрасный план, отличный пример борьбы Добра со Злом, причем с солидными шансами на успех.

Дэйна это не особенно заинтересовало, и мистер Менли немного расстроился. Но он понимал, что его агент устал и, конечно же, нуждается в отдыхе. Пару недель в Лондоне или Париже — и Дэйн снова будет в форме, готовый к очередному опасному заданию.

Но Дэйн думал иначе. Он предпочел бы нескольким неделям в Америке или в одной из европейских столиц тихую и спокойную жизнь где-нибудь на затерянном островке в Тихом океане.

И он не собирался сообщать мистеру Менли, как называется этот островок. Заметил только, что на этот островок газеты приходят только раз в году, там нет телевидения, а радиосвязь очень ненадежна.

Сюжет и все действующие лица этой книги вымышлены. Сходство с реальными событиями и реальными людьми случайно.

На безмятежной водной глади они были одни: на сотни километров вокруг не было ни души, только искрился под солнцем океан, и колыхались на воде пряди плавучих водорослей.

Палуба дрейфующего двухмачтового кеча. Притаившись, Деннисон не сводил глаз с капитана. Если Деннисон убьет его сейчас, быстро и незаметно для цивилизованного мира, судно капитана, его деньги и даже его имя, означенное в документах, будут принадлежать ему. И когда Деннисон, бродяга, попадет в поле зрения цивилизованного мира в следующий раз, он превратится в капитана Джеймса, героя, овеянного легендами.

Джеймс и не подозревал — да и не мог подозревать — что в невзрачном, обожженном солнцем, списанном на берег лоботрясе, отрабатывающем свой проезд до Нью-Йорка, скрывается железная хватка и целеустремленность…

Классическая ситуация — герой и злодей отрезаны от какого-либо вмешательства извне, не подвластные никакому иному закону, кроме божьего промысла. Итак, ничто не помешает Добру восторжествовать над Злом. Ничто.

Только бы запустить мотор! Если бы это ему удалось, он был бы спасен. Это вопрос жизни и смерти. Остальные опасности не в счет. Он должен запустить проклятый мотор, как это ни рискованно!

Деннисон бесшумно спустился вниз по трапу, перешагнув через сломанную третью ступеньку. В трюме было темно, хоть глаз выколи. Он на ощупь отцепил трап, осторожно перенес его и положил на койку. За трапом находился холодный и неподвижный кожух мотора.

Сперва проверить подачу топлива. Долгое время мотор стоял с отключенной подачей горючего. Чтобы запустить двигатель, надо подсоединить заново все составляющие и проверить их в действии.

Итак — подача топлива. Он присел на кожух и нащупал карбюратор. Пальцы сразу нашли бензопровод и, скользнув вдоль него, наткнулись на первый вентиль. Открыл его. Потом Деннисон перегнулся через двигатель и вел рукой вдоль трубки, пока не отыскал второй вентиль, у самого бака. Открыл и этот.