— Я ничего вам не гарантирую, — сказал горбун, — но я доставлю вас к единственному человеку, который может помочь вам, если пожелает.

— И кто же он? — спросил Кромптон.

— Недавно избранный член Совета Восточного Ситесфа. Именно он провел в жизнь закон, запрещающий разглашать те сведения, которые вам нужны.

— Чем же он может мне помочь?

— Так уж принято на Эйе: человек, ответственный за новый закон, имеет право делать из него исключения — для себя или для кого-нибудь другого.

— Вы хотите сказать, что человеку, который проводит новый закон, дается законное право нарушать его?

— Совершенно верно.

— Но это аморально! Это же явная коррупция!

— Напротив, закон предотвращает коррупцию, узаконивая ее.

— Мне это кажется совершенно бессмысленным, — сказал Кромптон. — Между прочим, с какой стати этот чиновник станет мне помогать?

— Причина та же, что и у меня, — сказал горбун. — Взятка.

— Понятно, — холодно сказал Кромптон.

— В этом веке мы все погрязли во взяточничестве, — объяснил горбун. — Это стало просто массовым помешательством.

Кромптон презрительно молчал.

— Насколько я понимаю, вы считали нас более добродетельными?

— Ну…

— Большинство туристов думает так же. Но нам, эйянам, осточертело быть добродетельными много тысячелетий тому назад. Нет в этом ничего забавного, да и Игре мешает.

— Понятно, — сказал Кромптон.

Какое-то время они ехали молча. Потом горбун сказал:

— Вижу, вам кажется странным — почему это я, эйянин, способный принимать любой облик, разгуливаю с горбом и в драной одежде.

— Мне не нравится, что вы читаете мои мысли, — отрезал Кромптон.

— Извините, — сказал эйянин.

Помолчав, Кромптон спросил:

— И все же, раз уж вы затронули эту тему, действительно, почему?

— Несколько столетий назад я сделал неудачный ход в Игре и теперь должен оставаться в таком виде еще восемьдесят лет. Горб — это еще куда ни шло, в нем можно воду хранить, но вдобавок я получил такую диспепсию — с ума сойти можно!

— Хм, — сказал Кромптон.

— Да, вас не назовешь слишком интересным собеседником, — проговорил горбун. — Вот мы и приехали. — Машина подкатила на стоянку перед небольшим зеленым зданием. — Идите по главному коридору, первая дверь направо. Желаю удачи.

Машина затарахтела и умчалась прочь. Кромптон вошел в учреждение. Нашел дверь, о которой говорил горбун. Постучался.

— Входите, — ответили ему.

Кромптон открыл дверь и вошел в богато обставленный кабинет. Из-за стола на него смотрел эйянин со знакомым лицом и стрижкой ежиком. Это был Секюйль.

Секюйль смотрел на него так, будто видел его впервые.

— Чем могу быть полезен? — спросил он приятным, чуть хрипловатым голосом.

— Я Элистер Кромптон, — сказал Кромптон. — Вы не помните меня?

Секюйль внимательно изучил его лицо и покачал головой.

— Боюсь, что нет. Вы, по-видимому, спутали меня с кем-то.

— Ваше имя Секюйль, — сказал Кромптон. — Мы встретились два дня назад на космическом корабле. Почти час мы беседовали с вами, а потом вы испарились.

— Два дня назад? — удивился Секюйль. — Вы уверены?

— Ну в этом-то я ошибиться никак не могу. Вы говорили мне, что участвуете в Игре или собираетесь начать играть. Вы сказали, что я буду пешкой в вашей Игре.

— Чертовщина какая-то! — Секюйль хлопнул себя по лбу. — Минуточку, я проверю по Гигантскому Компьютеру.

Он нажал кнопку на терминале маленького фиолетового настольного компьютера, расположенного слева от книги записей.

— Участвовал я в Игре в последние несколько дней? И в этот период нарушал ли я временную последовательность? — Он проследил за мельканием огней на считывающей панели, потом сказал: — Ясно. Спасибо тебе, Гигантский Компьютер. — И обратился к Кромптону: — Что еще я говорил вам?

— Вы говорили, что было бы забавно рассказать мне о всяких вещах вне временной последовательности. И сказали, что все забудете и что я должен буду напомнить вам…

— Понятно, — сказал Секюйль. — Да, подобные выходки в моем вкусе. На вечеринке на прошлой неделе нас угощали какими-то классными суперхреновинами. Мы, эйяне, принимаем все, знаете ли, так как отравить нас попросту невозможно. Может, нас и вовсе нельзя убить — во всяком случае, не таким способом. Так что мы кидали что-то в наши старые глотки и занимались этим бог знает сколько тысячелетий — нас насилу отвадили от этого занятия. А потом мы почти все время ощущали горечь во рту. В общем, когда Кхаш со своим двойником притащили полежалую дерий-травку с Ацтека II, я уже ничего не соображал. И следующие два дня прошли как в тумане. Хотелось бы мне еще нюхнуть этой смеси…

— Я ничего не понял, — сказал Кромптон. — Но у меня есть свои проблемы. Не дадите ли вы мне адрес Эдгара Лумиса?

— А кто это — Эдгар Лумис? — спросил Секюйль.

— Что, мне все снова надо повторять? — возмутился Кромптон. — На корабле вы сказали, что наша встреча, которая состоялась тогда вне временной последовательности, позволит нам избежать утомительных объяснений, когда мы встретимся по-настоящему, то есть сейчас, — или, по-вашему, эта встреча тоже не в счет?

— Успокойтесь, — сказал Секюйль. — Я позволил себе заглянуть в ваши мысли и выяснил все об Эдгаре Лумисе и прочих обстоятельствах. Теперь мне все ясно. Кстати, мне очень жаль, что я провел этот закон о служащих Садов Рюи. Никак не думал, что это коснется вас.

— А для меня абсолютно очевидно, что вы сделали это нарочно, чтобы заставить меня искать вас и просить об одолжении, — сказал Кромптон.

— Все не так просто, — вовразил Секюйль. — Я — тот «я», что сейчас говорит с вами, — не имел понятия о вашем существовании и провел этот закон в полном неведении. Тот, что говорил с вами на звездолете, — совсем другой «я» — повлиял на меня и заставил принять такое решение.

— Сколько же у вас этих «я»? — поинтересовался Кромптон.

— Бесконечное множество, — ответил Секюйль.

— Трудно поверить, — сказал Кромптон.

— Это потому, что вы никогда не осознавали, какое влияние на то, кем вы являетесь в данный момент, оказывают ваши собственные личности из прошлого и настоящего. Кромптон, каждое чувствующее существо живет одновременно в различных временных рядах и старается улучшить свою жизнь, влияя на какое-то одно или сразу несколько своих тождеств. Внутренние голоса, подсказывающие вам порой, что делать и чего не делать, — это голоса ваших личностей из других времен и пространств, которые хотят улучшить свои собственные условия существования.

— Может, для вас это и так, — сказал Кромптон, — но не для меня. Я всегда остаюсь самим собой.

— Некоторые из ваших тождеств для вас сейчас недостижимы, — согласился Секюйль. — Но мои слова одинаково верны и для меня, и для вас. Вы в настоящий момент являетесь всего одним тонюсеньким голоском в мозгу некоего непонятливого Кромптона, который до сих пор даже и не думал о том, что это одно из его положений.

— Я ничего не понимаю, — признался Кромптон. — Но факт остается фактом: вы приняли закон, из-за которого я не могу узнать адрес Эдгара Лумиса. И, насколько я могу судить, вы дадите мне его координаты только в обмен на согласие быть пешкой в вашей Игре.

Секюйль изумился, потом откинулся на спинку кресла и расхохотался. Как правило, эйяне не позволяют себе смеяться от всей души в присутствии посторонних: будучи народом древним и мудрым, они насыщены взрывоопасной смесью разных психических сил. И неожиданный всплеск эмоций приводит к тому, что эти силы материализуются.

Что и случилось с Секюйлем. Его хохот породил чернокожую девицу с длинными черными волосами и пляшущими темными глазами, двух вавилонских демонов, йети и краснорожего мужчину в костюме в желто-коричневую клеточку.

— Ты видишь, что я вижу? — спросил один демон другого, тыкая пальцем в девицу. — Путана.