— Ну, я чуть преувеличил, — признался Вико. — Дело в том, что у меня есть партнеры, а им не понравится такое развитие событий. Пропустить соревнования в Гонфлере уже очень плохо. Ну а как быть с другими европейскими событиями в виндсерфинге? На следующей неделе Амстердам, потом Гармиш, озеро Констанс, Маджиоре. Очень важно, чтобы я там тоже поднимал парус.
— Сочувствую, — проговорил я. — Но вам бы следовало сначала заплатить за доски. А вместо этого вы на рыбачьем судне ввезли их контрабандой во Францию.
— Вы и об этом знаете? Мистер Дракониан, моя большая ошибка, что я это сделал. Но я был вынужден. Еще на Ибице я доверил брату, Энрике, который также бухгалтер «Марисол», послать сеньору Фолкону чек. Но вместо этого Энрике поехал в Сан-Себастьян, где, наверно, проиграет все деньги.
— Как бы то ни было, вы не заплатили. Вы украли доски.
— У меня паника, — Вико совсем разучился говорить по-английски. — И я не мог связаться с моими партнерами, которые путешествуют по Европе, наблюдая, как я соревнуюсь.
— Партнеры? Вы прежде не упоминали о них.
— Да, у меня есть партнеры, я разговаривал с ними, и мы решили заплатить вашему клиенту, мистеру Фолконе, за виндсерферы. Сейчас, немедленно.
— Правда? А я думал, вы не можете выделить и су, пока не выиграете гонку.
— Технически это правильно. Но у моих партнеров есть кое-какие деньги. К счастью. Мы не проклинаем вас, мистер Об, за то, что вы забрали наши виндсерферы. Но теперь они мне и правда нужны. Следовательно, вуаля, плата.
Из внутреннего кармана он вытащил толстый коричневый конверт и вручил мне. Внутри лежала пачка купюр. Я быстро просмотрел их. Там были американские и французские деньги и несколько фунтов стерлингов. Всего понемногу.
— Сколько здесь? — спросил я.
— Двадцать пять тысяч долларов. Вы можете заплатить мистеру Фолкону, а остальное взять себе.
— Вико, почему вы решили дать мне такой гонорар?
— Потому что вы мне нравитесь, мистер Об. И потому что мне нужны эти доски, а вы, кажется, и есть тот ключ, который вернет их мне.
— Я уже говорил, что ничего не знаю о том, кто взял ваши, или, вернее, не ваши, виндсерферы.
— Так, все понятно, — проговорил Вико с убийственной мягкостью, которая иногда появляется у испанцев перед тем, как они взрываются и штурмуют баррикады. — Я не ставлю обвинений. Только найдите человека, который доставит доски по следующему адресу, — он вынул листок бумаги и протянул мне, — в течение сорока восьми часов, и все будут удовлетворены.
— Сделаю все, что смогу, — согласился я, пряча деньги в карман. — Но я ничего не обещаю.
— Пожалуйста, проследите, чтобы виндсерферы прибыли по этому адресу, — повторил Вико. — Ради собственного спасения.
Он поднялся, чтобы уйти. Я тоже встал.
— Вы мне угрожаете?
— Не я. Я не люблю насилия. Это мои партнеры, которых мы оба должны опасаться. — Он ушел.
На листке бумаги был указан адрес в окрестностях Парижа. Я спрятал его в бумажник. Потом позвонил Найджелу Уитону и договорился с ним о встрече в баре «Нью-Йорк Гарри».
— Понимаю, в чем проблема, — сказал он, когда я передал ему разговор с Вико.
— По-твоему, кто-то украл доски, кому нечего делать с остальной экипировкой? Или это просто случайность?
— Трудное положение, старина. Но я посмотрю, что можно сделать.
Уитон улыбнулся, и колокола тревоги забили у меня в голове. Я склонен верить, что мои друзья остались точно такими, какими были десять лет назад, когда я видел их последний раз. И я всегда ошибаюсь. Я не тот, каким был десять лет назад, почему же они должны остаться прежними?
— Найджел, — пробормотал я, — у тебя нет случайно шоферской формы?
— Конечно, нет, старина, — возразил Найджел. — Скоро увидимся. — Он дошел до двери и обернулся. — Но, естественно, я знаю, где ее достать. — С этими словами он ушел.
Я ничего не знал о том, что все эти десять лет делал Найджел. Я примчался в Париж убежденный, что время застыло, все и всё осталось неизменным. Однако оказалось, что это совсем не так. Да так и не могло быть. Чем занимался Найджел, когда не работал на меня? И от кого я мог это узнать?
Когда я вернулся в «Синь», консьерж сообщил, что мне звонили. Некий Жан-Клод просил, чтобы я связался с ним как можно скорее. Я поднялся к себе в номер и позвонил.
Телефон ответил голосом, который звучал так, будто по-французски говорила обширная рыжеволосая женщина с сильным испанским акцентом. Испанцы — это негры Франции. Из них берутся консьержи второ— и третьеклассных парижских отелей. На социальной лестнице они на одну ступеньку выше алжирцев, которые по ночам метут улицы метлами, сделанными из пучка прутьев. Я перешел на испанский и услышал обычные испанские жалобы на холодность французского народа и на пресность их пищи. Убедившись, что я никого не знаю в Альбасете, она сообщила, что Жан-Клод ушел, но очень хотел со мной поговорить. Я дал ей свой номер в отеле.
До встречи с Хуанито оставалось еще полтора часа. Поэтому я принял ванну и лег вздремнуть. Вы, наверно, подумали, что я слишком много сплю. На самом деле это не так. Другие детективы тоже много спят. Они просто об этом не рассказывают. Но я твердо решил писать только правду обо всем, что касается моего расследования. Так позвольте мне придерживаться правды.
Я поставил свои «Касио» на запястье на 11.45, лег и почти сейчас же заснул. Будильник зазвенел чересчур скоро, и борьба с программой часов — надо же остановить проклятый колокольный звон — приятно разбудила меня. Я надел темно-синюю хлопчатобумажную спортивную рубашку, невесомый спортивный пиджак цвета хаки с множеством карманов и вышел в журчащую и теплую парижскую ночь.
34. СЕНТ-ОСТАШ
После краткого совещания консьерж отеля рассказал все, что мне надо знать о местоположении Сент-Осташ. Фактически это оказалось за углом. Я вышел из отеля «Синь» и зашагал по рю Рамбюто мимо Форум де Алль к Сент-Осташ недалеко от Биржи. Когда-то этот огромный готический собор построили, соперничая с Нотр-Дам. Поднимаясь над мясными и рыбными лавками квартала, его парящие портики и розовые окна были хорошо видны в полной света парижской ночи. Когда я подошел, как раз наступила полночь. Я слышал бой гигантских уличных часов высотой четыре метра и весом больше тонны. Звук доносился из соседнего крытого перехода.
Через секунду после моего появления пришел Хуанито. Или, наверно, он был там раньше и поджидал меня. Он не сменил костюм испанского музыканта, который носил утром, только добавил к нему элегантную, длиной до талии темно-синюю пелерину, что придавало ему легкое сходство со студентами военной академии Сен-Сир.
— Ах, амиго, пойдем со мной, — воскликнул Хуанито и повел меня в Сент-Осташ.
Собор немного не дотягивал до пламенеющей готики,[122] хотя сводчатый неф с нависающим замковым камнем был высокий. Мимо придела Богоматери, гробницы Кольбера мы приближались к алтарю, одновременно совершая краткий обзор французской истории. Здесь проходил обряд крещения Ришелье, Мольера, мадам де Помпадур. Здесь Людовик XIV принял первое причастие, и здесь похоронили Лафонтена, Мирабо и уже упоминавшегося Мольера.[123]
— Куда мы идем? — прошептал я.
— Когда ты последний раз был на исповеди? — прошелестел в ответ Хуанито.
— Ого, я еврей, мы не делаем вещей такого рода, — пояснил я.
— Ну тогда это будет для тебя новый опыт. — Он подвел меня к исповедальной кабине. Я с отвращением разглядывал ее.
— В чем дело? — спросил я. У южноамериканцев иногда прорезывается странное чувство юмора.
— Входи, — сказал Хуанито, показывая на кабину. — Увидишь.
Мне это не понравилось, но черт с ним, я вошел внутрь. Штора загораживала вид на церковный зал. Наклонившись вперед, я обнаружил люк, его открывают, чтобы говорить со священником. Я отодвинул дверцу и открыл люк. С другой стороны донеслись шуршащие звуки, будто священник поправлял свою сутану, или что он там носит.