— Тогда вам известно, что он сотворил со мной.

— Известно. И это не делает ему чести, — сказал Стэк. — Да и вообще он дерьмо порядочное. Господь свидетель, я не видел ничего, кроме тревог и мучений с тех пор, как он уговорил меня воссоединиться!

— Могу себе представить. Знаете, Дэн, вы мне нравитесь. Слушайте, я не прочь оставить вас при себе, если вас это устраивает.

— Еще как устраивает, — ответил Стэк.

— Мне ведь не с кем даже поговорить о моем деле, представляете?

— Уничтожение человечества — занятие, требующее одиночества, — согласился Стэк.

— Но мы должны отделаться от этого Кромптона.

— Точно. Вы читаете мои мысли. Что-нибудь сообразим. — Стэк хихикнул. — Раз уж мы займемся Кромптоном, прихватим заодно и Лумиса. Грош ему цена в базарный день!

— А вы интересно мыслите, — заметил Блаунт, обеими руками пожимая руку Стэка. — С вами будет приятно работать. А теперь пойдемте в мою комнату военных игр и займемся планом всеобщего уничтожения. Сначала я разделаюсь со всеми земными почтальонами. Хватит терпеть вечные задержки с доставкой моих важнейших посланий.

— Прекрасно, — сказал Стэк. — Пошли.

И в это мгновение произошел разрыв континуума. Он начался в виде мерцания, дрожания и сотрясений. Потом появились клубы желтоватого дыма, сгустившиеся в медведей коала, которые тут же попрятались под мебелью. Затем стены пошли пузырями и затрещали, кресла то вспыхивали ярким светом, то гасли.

Все это предвещало опасность вселенотрясения, которое изменяет все вокруг и, как правило, к худшему.

Комната преобразилась в римский Форум, в Башню торговцев, в застенок для предателей в Сан-Франциско, в торговый ореховый центр «Стакки» в Джорджии и наконец стала довольно небрежной копией греческого рекреационного зала из 2001 года.

В этом зале вокруг огромного стола из красного дерева сидели мужчины в ковбойских шляпах и черных шелковых масках.

Из потайной двери слева в зал стремительно вошел человек в серо-голубом костюме и теннисках. Это был Секюйль.

— Агр-р! — прохрипел Блаунт, и лицо его посерело.

— Да, — сказал Секюйль, — пришел час расплаты, Блаунт. Здесь собран Комитет по охране целостности повествования. Возможно, вам он лучше известен под названием «Архетип Бдительных».

— Бог мой, нет! — воскликнул Блаунт.

— Блаунт, вам действительно должно быть стыдно. Ваше вшивое Weltanschauung[239] никому не интересно. Это повесть о Кромптоне, а вы в ней всего лишь второстепенный персонаж.

— Но, черт возьми, — сказал Блаунт, — действующее лицо имеет право на самосовершенствование, не так ли?

Секюйль обратился к Бдительным:

— Джентльмены, думаю, вы тоже заметили: Блаунт из эгоистических побуждений сломал сценарий и, исказив сюжет, направил действие в нежелательное и невыгодное русло.

— Ясное дело, — подтвердил один из Бдительных. — Считаю, его надо вообще вымарать из повести.

— Блаунт, как вы хотите исчезнуть? — спросил другой. — В автомобильной катастрофе? В толпе во время коронации? Или примете снотворное?

— О, пожалуйста, не вычеркивайте меня! — взмолился Блаунт. — Простите! Я раскаиваюсь, я больше так не буду!

— Сомневаюсь, можно ли вам верить, — сказал Секюйль.

— Я буду хорошим! Вот увидите! Вы еще будете гордиться мной!

— Хм…

Блаунт не стал терять времени даром. Почувствовав, что ему предоставлена последняя возможность избежать вычеркивания из повести, он обратил все свое имущество в наличные, раздал их бедным и ретировался в ту самую пещеру Бхутан, где обитал Отто Градж, сын судьи О. Т. Граджа. Через несколько лет о Блаунте заговорили, как о Странном Монахе — так его прозвали за привычку пересчитывать свои зубы на людях. В этой повести вы больше не встретитесь с ним.

— Секюйль, не знаю, как вас благодарить, — сказал Кромптон. — Не могу ли я чем-нибудь помочь вам в вашей Игре?

— Вы уже помогли мне, Кромптон, — сказал Секюйль, — тем, что вляпались в эту забавную ситуацию, из которой я благополучно извлек вас, заработав таким образом пятьсот красных очков за три чистых броска. Вот так-то.

— Я очень рад, — сказал Кромптон.

— Ну, пока.

Секюйль запихнул «Архетип Бдительных» в большой коричневый конверт и направился к двери.

— Постойте! — вскричал Кромптон.

— Что такое?

— А что мне теперь делать? — спросил Кромптон.

— Прошу прощения? — удивился Секюйль.

— Да с этими Стэком, Лумисом и Финчем?

— Откуда мне знать? Это ваша история. Я только вспомогательный персонаж, не такой уж и важный.

— Секюйль, ну пожалуйста! Я не могу больше так!

— Вам, мальчики, остается только одно, — сказал Секюйль. — Сразиться друг с другом как следует, чтобы наступила наконец интеграция или один из вас взял бы верх над остальными силой.

— Да с тех пор, как мы встретились, мы только и делаем, что сражаемся, — сказал Кромптон. — И тихо сходим с ума.

— Это потому, что вы боролись старомодным способом внутреннего конфликта. А современная наука предлагает новейший метод — вывести ваши внутренние конфликты наружу и тогда решать их.

— Как это?

— К счастью для вас, Комитет универсальных методов и средств собрался на свою пленарную сессию и специально для вас изобрел устройство под названием «Имитатор внешних обстоятельств».

— Правда? Изобрели для меня? Это первый реальный шанс для меня во всей этой истории!

— Посмотрим, насколько он вам поможет. Но в любом случае, это будет ваш последний номер. Честно говоря, нам пора очистить сцену для следующего представления. Вы все согласны?

— Да! — воскликнул Кромптон.

— Да хуже-то не будет, — проворчал Лумис.

— Поехали, чего там! — прогремел Стэк.

Какой-то намек на согласие выразил даже Финч.

— Итак, вперед, вперед, вперед! И прочь отсюда! — сказал Секюйль.

И снова начался разрыв непрерывности, все поползло, словно размытые, снятые наплывом кинокадры в чьем-то иллюзорном восприятии. Кромптону стало тошно, он закричал:

— Что там происходит? Как работает этот имитатор внешних обстоятельств?

— Он работает, — сказал Секюйль. — Удачи вам!

В мозгу бессмысленным эхом билось слово «параметры». Кромптон осмотрелся и понял, что попал в никуда. Это было странное и сверхъестественное ощущение, ибо в этом нигде не было ничего, даже самого Кромптона.

Сначала все это, включая собственное небытие, развеселило его, как может развеселить полет вниз по лыжне длиной в миллион миль. Но потом ему стало страшно. Скорость убивает, не так ли? А когда убивают ничто, остается взамен двойное ничто, или просто ничто, — положение поистине гибельное.

Кромптон толком не знал, как выбраться из него, и решил воплотиться и тем самым создать различия.

Облекшись телом, он почувствовал себя гораздо увереннее. Но ему совсем не улыбалось висеть в полном ничто единственным плотным телом — тут не очень-то пофункционируешь! — и тогда по возможности быстро и аккуратно он создал Землю, остановился, посмотрел на плоды труда своего и убедился, что допустил досадную ошибку: все побережье Северной Америки получилось у него вздутым и неправильным, а дубы почему-то напоминали карликовые мандарины. Было еще много всяческих аномалий, и не все их можно было извинить неопытностью. Кромптон надеялся, что у него еще будет время вернуться к ним.

Затем он задумался, что же делать дальше. Он не мог вспомнить, а может, никогда и не знал, и поэтому набросал местечко, где мог бы подождать дальнейшего развития событий: Мейплвуд, Нью-Джерси, 1944 год. В данный момент это был единственный город на Земле, и Кромптон наладил в нем такую справедливую и спокойную жизнь, которую не могли забыть призрачные исторические анналы штата. Золотой век мог бы длиться бесконечно, но однажды в золотое октябрьское утро его прервал зловещий грохот с запада, и, когда Кромптон вышел из своего президентского дворца, построенного в стиле ранчо, он увидел колонну бронетанковых войск, продвигавшуюся по южной Оранж-авеню. На переднем танке восседал фельдмаршал Эрвин Роммель. Рядом с ним, очень довольный собой, стоял Дэниэл Стэк.