Тогда Кромптон вспомнил, что должна произойти битва не на жизнь, а на смерть путем имитации. Он, оказывается, зря терял время, пока холерик Стэк постигал науку захвата власти.

Хотя игра была для Кромптона в новинку, он сразу ухватился за первые попавшиеся образы и умудрился вызвать в воображении пятьдесят швейцарских гвардейцев, вооруженных пиками, команду викингов-берсерков и подразделение венгерской нерегулярной кавалерии под предводительством Фон Зуппе. Эти силы удерживали подходы к Спрингфилд-авеню, а Кромптон тем временем успел спастись бегством на юг и по пути имитировал новую территорию.

Стэк преследует его аж до самой Гуадаррамы со всей, черт бы ее побрал, Великой армией республиканцев и многочисленными отрядами гурков,[240] буров и албанцев. Стэк собирает большие силы, но он не может объединить их, его войска охватывает паника, когда классическое поле боя на глазах превращается в глубокие овраги и необозримые долины. Тогда Стэк вводит в бой подкрепление — мембрильских апачей и царя Атауальпа[241] с его безликими инками, а также парочку зулусских бесенят. Как и следовало ожидать, вся эта стреляющая катавасия расползается, расплывается в фокусе и тает, быстро превращаясь в пустую иллюзию, и Лумис, оказавшийся не таким уж мягкотелым, использует предоставившуюся возможность и бросает в битву вооруженных пиками гашишников и малайских амоков — удивительно воинственный поступок для такого миролюбивого человека.

Между тем Кромптон тоже собирает армию и спускается с Голубых холмов с десятью эскадронами «круглоголовых» Кромвеля, чтобы показать, что он шутить не намерен. В поддержку ему выступает великий Густав Адольф, возглавивший потерянный легион Вара.[242] Стэк поспешно противопоставляет им Золотую Орду, но варяги Кромптона охватывают ее с флангов и обстреливают продольным огнем из шеренг, пока Стэк не поражает всех берсерков бубонной чумой, которую распространяют среди них гигантские красные пауки во главе с Субмаринером.

Как и всех усилий Стэка, этого изобретения хватает ненадолго, швы начинают расползаться, и кто бы, вы думали, вступает в битву? Сам Финч с царем Ашокой и войском из бодхисатв, арахантов и пратиека-будд.[243] Их сметают почти мгновенно, но Лумису хватает времени, чтобы превратиться в Оуэна Глендоуэра[244] и смыться в горы Уэльса, где к нему присоединяются «Крейзи Хорс»[245] и индейское племя сиу.

Кромптон воспользовался минутным замешательством и переместился в траншеи у Ричмонда, где Грант[246] остановил противника, а Шерман[247] раздолбал его, и все, что осталось на долю Джебу Стюарту,[248] это стать эскадроном П-51, чтобы отсрочить падение Минандао,[249] тем самым позволив Стэку сотворить Дьенбьенфу[250] (неудачный ход), а потом Мадагаскар (еще более неудачный). Стэк явно выдохся. Слышно было, как он, крепко зажатый, бормотал:

— Я Фрейд, а этот день — начало Юнга и Адлера,[251] Адлера…

И Кромптон вдруг остается совсем один. Слезы застревают у него в горле, он взирает на кровавую бойню и замечает, как сам он меняется, меняется, меняется, превращаясь в безжалостного убийцу, рыдающего пивом, которое заливает весь его шотландский костюм.

А потом Кромптон умер, и было новое время и новый человек. Этот человек открыл глаза, потянулся и зевнул, с удовольствием ощущая свет и цвет. Прежнее владение Элистера Кромптона, в котором временно обитали Эдгар Лумис, Дэн Стэк и Картон Финч, это тело поднялось и нашло, что жизнь хороша. Теперь, как и все другие люди, он станет многогранным и непредсказуемым, будет поступать, как захочет его левая нога, и никакой упрощенности, никаких стереотипов. Теперь он будет искать любви, секса, денег, и, Боже мой, у него еще останется время на множество разных хобби.

Но чем заняться прежде всего? Что, если деньгами и Богом, а любовь пусть приходит сама? Или любовью и деньгами, а Бога оставить на потом?

Он задумался. В голову ничего путного не приходило. Он лишь понял, что его ждет немало дел и что есть множество причин как для того, чтобы переделать их все, так и для того, чтобы не делать ни одного.

Сидел и думал новый человек. И вдруг дурное предчувствие охватило его, и он сказал:

— Эй, ребята, вы еще здесь? Боюсь, из этого все равно ничего не выйдет.

Все повторилось. Он снова увидел эту ужасную улыбку на лице Клоуна. Вишну застонал и пошевелился во сне.

Кто-то тряс его за плечо. Он поднял голову.

— Атертон! Как вы здесь оказались?

— Я знал, что вас ожидает тяжелая ночь, милорд. Поэтому решил, если я вам понадоблюсь, лучше мне быть поблизости, — ответил психолог.

Вишну сел на кровати. Вид у него был неважный. На сей раз он поместил свой центральный процессор в тело киноактера Фреда Астера, одну из многочисленных человеческих оболочек, которыми пользовался. Однако события, пережитые в снах, невольно стерли с худого лица доброжелательность и грустную меланхолию, некогда сделавших Астера столь популярным и любимым героем старого синематографа. Хотя Вишну был роботом с искусственным разумом, он чувствовал и вел себя, как человек, к тому же человек, чем-то напуганный.

— Как видите, я уже проснулся, — сказал он психологу. — Прошу вас, пройдемте в гостиную. Мне необходимо поговорить с вами.

В уютной с низким потолком комнате, стены которой были украшены геральдическими знаками, Вишну предложил психиатру одно из низких и очень мягких кресел, сам же сел на стул с прямой спинкой. Психиатр с удовольствием расслабился в глубоком кресле. Это был невысокий, плотно сбитый мужчина лет за сорок, в строгом, но элегантном сером костюме.

Вишну сразу перешел к делу.

— Сны в последнее время снятся мне все чаще, — сказал он.

Атертон понимающе кивнул.

— Я ждал этого. Боюсь, что вы все ближе к кризисной точке, милорд.

Вишну ничего не оставалось, как подтвердить это мрачным кивком.

— Да, вы меня предупреждали, но не объяснили, отчего это происходит. Мне трудно понять, почему такой машине, как я, могут сниться сны.

— У вас много человеческих качеств, — ответил психиатр. — Почему бы вам тоже не видеть сны?

Вишну какое-то время молчал.

— Потому, что это означает сознание собственного бессилия перед некими психическими явлениями, которые кажутся мне чрезвычайно неприятными, — наконец промолвил он.

— Я говорил вам, что явления психического характера — такая же реальность, как деревья, дома и все остальное в материальном мире.

— Но мои сны уносят меня в совершенно неправдоподобные места, — возразил Вишну. — Я не понимаю, почему это происходит?

— Место, которое исчезает для вас при пробуждении, отнюдь не является неправдоподобным.