Дверь трактира распахнулась, и в нее ворвался зловонный смерч. Фурии не заставили себя долго ждать. Они влетели в зал в облике огромных черных ворон, распространяя вокруг себя отвратительный смрад. Они подняли жуткий галдеж, почти оглушив людей в трактире хлопаньем крыльев и громким криком. В конце концов они превратились в людей: перед Фаустом стояли три безобразные старухи — длинноносые, с красными, лишенными ресниц глазами, одетые в грязные и рваные черные платья. Алекто была чересчур полной, Тисифона — костлявой и жилистой, а у Мегеры была очень нескладная фигура: широкие плечи и талия, плоская грудь, толстая, короткая шея, узкие бедра и сухие, как палки, лодыжки. Три неразлучные сестры завертелись вокруг Фауста в бешеной пляске. Они заглядывали ему в лицо, обдавая зловонным дыханием, визжали и кричали ему в уши, ухали, точно совы, и каркали по — вороньи, галдели, шумели, топали и хлопали в ладоши, прыгали, скакали и кривлялись, словно обезьяны. Фауст старался не обращать внимания на все их выходки; однако его терпения хватило ненадолго, и он сказал:

— Подобное поведение никак не делает вам чести, дорогие дамы. Кроме того, вы зря тратите силы, поднимая такой шум. Я — человек другой эпохи, и вряд ли на меня подействуют ваши трюки, которым без малого две тысячи лет. Вы для меня — всего лишь тени далекого прошлого. Вам не удастся меня напугать.

— Если даже мы и не сможем нанести тебе никакого физического ущерба, — раздался скрипучий голос Тисифоны, — то послушаем, что ты скажешь, когда мы будем день и ночь визжать и кричать тебе в уши, не давая ни минуты покоя.

— Какие глупости! Смешно слушать!

— Смешно или грустно, а вот посмотрим, как тебе понравится народная песня в нашем исполнении, — сказала Тисифона. — Она как нельзя лучше подходит для таких случаев, когда нужно поскорее свести человека с ума. А ну — ка, девушки, грянули!

И действительно, грянули.

Песня оказалась древнегреческой вариацией на тему «Йо — хо — хо и бутылка рому». Исполнение и впрямь было такое, что могло довести впечатлительного слушателя до сумасшедшего дома. Три старые девы истошно заголосили, выводя замысловатые рулады и безбожно фальшивя. Их пение одновременно напоминало блеянье козлиного стада, вой стаи шакалов и ослиный рев. Даже самый отвратительный кошачий концерт показался бы райской музыкой по сравнению с этой ужасной какофонией. Фауст не смог вытерпеть ее дольше минуты: дыхание у него перехватило, мысли начали путаться… Ему казалось, что голова его вот — вот расколется от всего этого шума, визга и пронзительных воплей. В конце концов он поднял вверх руки:

— Милые дамы! Я прошу вас сделать небольшой перерыв. Мне нужно подумать.

И воцарилась желанная тишина.

Пошатываясь, словно пьяный, он побрел через весь зал, к трактирной стойке, чтобы перекинуться с хозяином парой слов. Неразлучные сестры собрались в тесный кружок и начали зловеще перешептываться, бросая на Фауста недоверчивые взгляды. Их резкие голоса раздавались прямо в мозгу Фауста, приводя ум несчастного доктора в полное расстройство, вызванное раздвоением (а точнее, расчетверением) его личности.

«Ох», — думал Фауст, чувствуя, что находится на грани помешательства, — «я не помню даже, из — за чего я попал в такую неприятную ситуацию… У меня так сильно шумит в голове, что я не могу собраться с мыслями… Я должен был что — то решить… Что именно? Ах, да, Елена… Елена?.. Как я могу думать о ней, если эти ведьмы чуть не свели меня с ума своими воплями?»

Фауст считал эти мысли своими собственными, но на самом деле они были внушены ему тремя фуриями, стоявшими в стороне.

«Стоит ли упрямиться и держать у себя Елену», — рассуждал он, — «если у меня в голове то и дело вертятся обрывки чужих мыслей — то рецепт приготовления кровавого пудинга, то сто пятьдесят семь способов жульничества при игре в маджонг… Приходится признать, что противным старухам все — таки удалось взять надо мной верх».

И он сказал вслух:

— Ну, ладно, если эта женщина вам так уж необходима, забирайте ее.

Едва он проговорил это, как Алекто, Тисифона и Мегера исчезли, словно их и не было. Фауст огляделся: Елены, Одиссея и Ахиллеса тоже нигде не было видно — очевидно, Эринии забрали их с собою.

Наконец — то измученный доктор Фауст мог спокойно перекусить. Он сел за стол и приказал трактирщику подать каравай хлеба и стакан вина. Жуя хлеб и запивая его вином, Фауст наслаждался тишиной и покоем. Его, конечно, огорчала разлука с прекрасной Еленой; однако облегчение, которое он испытывал, избавившись от преследования Эриний, примиряло его с этой утратой. Нет худа без добра, думал Фауст; вернув Елену посланникам из царства Аида, он тем самым развязал себе руки. Теперь уже ничто не будет отвлекать его от главного дела — изгнания самозванца Мака и доблестного завершения фаустовских подвигов в Тысячелетней войне меж силами Добра и Зла.

Допив вино, Фауст встал из — за стола. Времени оставалось в обрез, и ему нужно было торопиться. Бросив на стол монету, Фауст вышел из трактира и вскочил на коня. Вскоре он уже мчался по дороге в Сен — Менехольд, по следам Мака и Маргариты.

Мак выехал на широкую поляну. Вдали виднелись деревянные постройки — это был провинциальный городок Соммевесл, где Мак ожидал встретить герцога де Шуазеля, одного из самых верных людей короля.

Герцог де Шуазель сидел у трактира, глядящего окнами в лес; перед ним была развернута парижская газета. Герцог просматривал объявления о купле и продаже лошадей.

— Вы герцог де Шуазель? — спросил Мак, подойдя к нему.

Герцог отложил газету и взглянул из — под пенсне в тонкой золотой оправе на стоящего перед ним светловолосого молодого человека:

— Да, это я.

— Я привез известия о короле!

— И вовремя, — ответил герцог де Шуазель. Он аккуратно сложил газету — на первом листе крупными буквами был набран заголовок: Парижский Революционный Журнал. Герцог указал на одну из передовых статей:

— Вы видели это? Дантон и Сен — Жюст призывают к кровопролитию. Они требуют казни короля и Марии — Антуанетты. Подумать только, ведь совсем недавно подобные вещи назывались инсинуациями, а их авторов сурово наказывали. Но теперь иные времена. Каждый может писать, что ему только вздумается. И они еще называют это прогрессом!.. Итак, сударь, где сейчас король?

— Через некоторое время он будет здесь.

— Когда именно?

— К сожалению, я не могу назвать вам точное время…

— Великолепно! — герцог де Шуазель дал волю своим чувствам. Сняв пенсне и вставив монокль в левый глаз, он строго поглядел на Мака. Его тонкие губы скривились в иронической усмешке. — Я жду уже несколько часов; жители этого города готовы напасть на мой отряд — они, видите ли, приняли нас за сборщиков королевских податей — а вы объявляете, что король будет здесь через некоторое время! Ну, и когда же наступит это время?

— Когда речь идет о коронованных особах, трудно знать что — нибудь наверняка, — сказал Мак. — Они едут так быстро, как только могут. Королева покинула дворец несколько позже назначенного срока — очевидно, что — то задержало ее величество. Я могу сказать вам только одно: оставайтесь здесь и ждите. Их величества скоро прибудут.

— Боюсь, что королевские подданные намного опередят их, — герцог протянул руку в направлении города. Мак поглядел в ту сторону, куда указывал герцог де Шуазель, и увидел толпу людей, вооруженных вилами и заостренными кольями. Они стояли плечом к плечу, угрожающе выставив свое примитивное оружие.

— Ну и что? — пожал плечами Мак. — Это же простые крестьяне. Если они попробуют напасть на вас, откройте огонь.

— Вам легко говорить, молодой человек! — ответил герцог. — Вы, по — видимому, иностранец и никогда не жили в провинции. А вот у меня поблизости есть несколько поместий, где живут эти самые простые крестьяне, как вы изволили выразиться. Возможно, кое — кто из них сейчас находится среди вон тех молодцов, готовых попотчевать нас дубьем и вилами. Боюсь, мне нелегко будет найти с ними общий язык в будущем, если я сейчас напомню им о droit du seigneur[352]. Здесь Франция, молодой человек, не забывайте! Кроме того, эти вооруженные вилами крестьяне — всего лишь небольшая часть многотысячной толпы, собравшейся за городом, — передовой отряд, так сказать. Их много, очень много, и каждый час к ним прибывают новые подкрепления. Они перережут нас, как овец. А вы говорите — открыть огонь!