Он был разборчив, что вполне типично для единорогов, робких и горделивых, нимало не похожих на минотавров, — настоящие минотавры с грудью, обросшей шерстью, увлекаются сексом и насилием и вовсе не заботятся о том, кому и что о них известно.

Возложить голову на колени девственницы — вот высшее блаженство! Однако Минотавр, кажется, ни разу не встречал живых девственниц, только умерших, притом умерших не по его вине, да если бы и сыскал живую, не проявил бы к ней интереса, потому что был влюблен в Ариадну; вот единственная, кого он желал, единороги не падки до беспорядочных связей, а он был уверен, что рожден единорогом.

Факт есть факт: Ариадна, по всей вероятности, не девственна. Такой вывод напрашивался сам собой. Минотавр, конечно, не наводил справок — но она же вышла замуж за Тесея, и это наложило на нее серьезные сексуальные обязательства. Но, несмотря на замужество, несмотря на то, что ныне Ариадна живет с Дионисом, ее окружает несомненная аура девственности — уж на такие вещи у единорогов нюх безошибочный. Единорогам дано знать правду сердцем, а сердце не обманешь.

Совершенно не исключается, что Тесей и Ариадна не довели свой брачный союз до логического конца. По какой бы то ни было причине. Может, в этом и состоит подлинная причина, отчего Тесей бросил ее на Наксосе. Тесей — эллинский мужлан, грек-самец, и он ни за что не простит женщине того, что не овладел ею. А уж герою такого унижения и подавно не вынести. Провал в постели для Тесея — достаточное основание для того, чтобы покинуть женщину. И, естественно, он ни за что не станет распространяться о подобном происшествии, поскольку это плохо отразилось бы на его мужской репутации.

Минотавр и сам понимал, что рассуждения шиты белыми нитками. Ну и что из того? Пусть для других она не девственница, для него в ней осталось девственности с избытком. Более всего на свете ему хотелось бы остаться с ней наедине и возложить голову ей на колени.

Сколько раз он воображал себе, как это будет! На досуге он даже планировал ампутировать один рог, чтобы облегчить себе задачу и не повредить ее мягкое бедро. Он, правда, еще не решил, каким именно рогом пожертвовать, но решение будет принято, когда найдется хороший хирург — предпочтительно Асклепий, король костоправов, хотя и гонораров Асклепий требует королевских. И ведь Асклепий тоже шляется где-то здесь в лабиринте со своим черным врачебным саквояжиком. Минотавр отыщет искусника и условится об операции, рогоэктомии, — не так уж она сложна, куда проще операции, например, по перемене пола.

А потом настанет черед предпринять кое-что в отношении возлюбленной. Минотавр похитит ее, зажмет под мышкой и ускачет, радостно фырча; право, это единственный способ исполнить задуманное, на уговоры времени нет, с уговорами можно и подождать. Он утащит ее в безопасное место и там освободит, почти освободит, освободит настолько, насколько посмеет: нельзя же допустить, чтобы она удрала прежде, чем у них будет шанс поговорить. Не хотелось бы удерживать ее против воли — неважно, что бы там она ни надумала. Но, по меньшей мере, он должен успеть изложить свое предложение: он хотел бы обеспечить Ариадну всем необходимым и каждую ночь спать с ней, возложив голову ей на бедро. Невозможно предугадать — а вдруг она согласится?

На Атлантидском Крите считался великим гражданином, был самым богатым во всем древнем мире после Мидаса и самым почитаемым, добившимся уважения даже у богов. Что и говорить, весьма лестная ситуация, но самого Дедала она удовлетворяла не вполне.

Спору нет, лабиринт — самое замечательное творение из всех ведомых людям и богам. Однако лабиринт построен уже довольно давно. А что сопоставимого он совершил потом? Вопрос беспокоил его, и беспокоил изрядно. Большую часть времени он был вынужден тратить на поддержание и текущий ремонт лабиринта, а также на достройку незавершенных секций. И что-нибудь где-нибудь беспрерывно ломалось. Что раздражало великого зодчего, ибо лабиринту надлежало функционировать безупречно. Стало очевидно, что в конструкции чего-то недостает, и Дедал понял, чего именно.

Его лабиринт страдал отсутствием единой теории поля.

Поначалу Дедал не удосужился ее сформулировать, поскольку был занят множеством других дел. Теперь лабиринт работал более или менее так, как полагалось, но отдельные части то и дело ломались без видимых причин. Притом оставалась опасность действительно роковой Аномалии, и все из-за отсутствия единой теории поля.

Миносу Дедал об этом не говорил. Царь все равно ничего бы не понял — неспециалистам не дано разбираться в таких материях. Минос только разнервничался бы и стал допытываться, не развалится ли вся штуковина в целом. А Дедал не сумел бы даже ответить на столь несложный вопрос, опять-таки из-за отсутствия треклятой единой теории.

Он трудился над ней не покладая рук каждую минуту, какую мог урвать от хлопот по поддержанию и обновлению лабиринта. Сколотил команду ученых, лучших, каких можно было найти во всех странах и временах, и поставил перед ними ту же задачу — разработать теорию. Иные ученые вообще сомневались, что он когда-нибудь найдет то, что ищет. Они цитировали Геделя[272] и многозначительно ухмылялись.

Дедал строил свою жизнь на допущении, что все на свете поддается количественному определению. Сумел же он возвести лабиринт больший, чем окружающий мир, — достижение, которое несомненно войдет во всемирную историю. По любым меркам у него все шло замечательно, но счастливым он себя не чувствовал.

Дедала раздражало, что в лабиринте невозможна принципиальная новизна. Неожиданности в лабиринте случаются, и достаточно часто, — но они становятся неожиданностями лишь потому, что у него нет единой теории поля, которая могла бы их предсказать.

Подчас Дедала охватывало желание бросить все к черту и заняться чем-то другим. Беда была только в том, что он не представлял себе, в каком направлении дернуться и чем другим заняться.

Такова ситуация, в какую попадаешь, когда командуешь лабиринтом, куда включено все, кроме единой теории поля, которая могла бы это все объяснить.

Но Дедал по-прежнему продолжал работать над ней.

Минотавр твердо решил совершить геройский поступок и пройти рогоэктомию, которая превратит его из минотавра в единорога. Он отправится к Асклепию, главному хирургу лабиринта, и пусть тот удалит ему один рог на операционном столе. Ничего не поделаешь, оставшийся рог будет не в центре, однако авось удастся выдавать себя за единорога кривобокого, асимметричного.

Но вот проблема: у Минотавра не было той внушительной суммы, какую Асклепий запросит за косметическую хирургию. Где взять деньги? Ни у кого из друзей их не водилось. В лабиринте нет работы по найму, только роли, за которые платят не подлежащей передаче валютой славы или мелочью известности.

Большая часть денег, имеющихся в лабиринте, скапливается у немногих индивидуумов, которым они нужны по определению. Например, фригийский царь Мидас сказочно богат, поскольку умеет создавать золото по собственному желанию. Но не допускает тут ни малейшего легкомыслия — он сознает свою роль символа неутолимой жадности и относится к порученной работе со всей серьезностью.

Общеизвестно, что Мидас обладает способностью превращать в золото все, к чему прикоснется. Однако превращение происходит вовсе не мгновенно, как вы, быть может, думаете, исходя из старых легенд. Маленькие камушки, веточки, желуди можно трансформировать за одну ночь, если держать их в руке или зажать под мышкой. Они поставляют Мидасу вдосталь мелочи и безделушек вроде подарков к дням рождения и еврейским обрядам причащения. А более крупные предметы требуют от Мидаса применения его уникального дара — хрестоматийного прикосновения — в течение месяцев, а то и лет. Дар великий, спору нет, но Мидасу приходится тратить почти все время, держа что-нибудь, либо прислоняясь к предметам, которые хочется озолотить, и это утомительно, даже невзирая на то, что одновременно можно читать или смотреть телевизор.