— Минуточку, — сказал Лумис. — А что, у меня нет права решать, что хочет наше тело?

— Конечно есть, — сказал Кромптон. — Во всех других вопросах я буду куда сговорчивее, вот увидишь. А пока займись чем-нибудь другим — каким-нибудь хобби, например.

— Единственное мое хобби — это секс, — заявил Лумис. — Кроме того, это единственное мое занятие. Да пойми же, Эл, секс — это нормальная физиологическая потребность, такая же, как потребность в еде, и никто не заставит меня думать иначе!

— Я все прекрасно понимаю, — сказал Кромптон. — Но я считаю, что отношения с любимым человеком не сводятся к половому акту; это дело святое, кульминация любви, и поэтому совершаться это должно в атмосфере красоты и спокойствия.

— Элистер, ты что, взаправду девственник? — спросил Лумис.

— Какое это имеет значение? — возмутился Кромптон.

— Я так и думал, — с грустью сказал Лумис. — Пожалуй, придется просветить тебя насчет секса. Это действительно, как ты только что сказал, вещь великолепная, высокодуховная. Но кое-что ты упустил из виду.

— Что?

— А то, что секс — это еще и развлечение. Ты хоть раз в жизни развлекался по-настоящему?

— Я только мечтал об этом, — с тоской в голосе признался Кромптон.

— Так к черту мечтания! Дай мне на время контроль над телом. Развлечения — это моя стихия! Ты заметил, какая блондиночка сидела напротив, когда мы завтракали? Или сначала поищем кого-нибудь еще?

— То, на что ты намекаешь, просто исключено! — заорал Кромптон.

— Но Эл, ради моего здоровья и спокойствия духа…

— Хватит об этом, — сказал Кромптон. — Это мое тело, не правда ли? Я постараюсь утешить тебя как-нибудь иначе, но о сексе забудь.

Лумис больше не выступал, и Кромптон решил, что с этой деликатной темой покончено. Но очень скоро, когда они обедали в главном ресторане корабля, его заблуждение развеялось.

— Не ешь креветок, — сказал Лумис, когда подали закуску.

— Почему? Ты же любишь креветки. Мы оба их любим.

— Не важно. Мы не будем их есть.

— Но почему?

— Потому что они трейф.

— Не понял?

— Трейф — это еврейское слово, означающее нечистую пищу, евреям ее есть не полагается.

— Но Эдгар, ты же не еврей.

— Я только что обратился.

— Что? Что ты сказал?

— Я только что стал иудеем. К тому же ортодоксальным — не каким-нибудь современным неряшливым обрезком, благодарю покорно!

— Эдгар, это просто смешно! Невероятно! Не можешь же ты вот так, с бухты-барахты стать евреем?

— Почему нет? Или ты думаешь, что я не способен на религиозное откровение?

— Ничего более безумного в жизни не слыхал! Черт возьми, зачем тебе все это? — спросил Кромптон.

— Чтобы сделать тебе подлянку, или цорес, как говаривали мои предки по новообретенной религии. Боюсь, что вся эта еда нам не подходит.

— Почему?

— Это же не кошерная пища.[221] Давай позовем стюарда и поговорим с ним. У них должны быть блюда, пригодные для верующих иудеев.

— Не стану я никого звать из-за твоего дурацкого богохульного заскока! Абсурд какой-то!

— Конечно, для такого гоя,[222] как ты, это всего лишь абсурд. Слушай, как ты думаешь, на этой посудине есть шул?[223] Если я буду соблюдать диету согласно нашим законам, помолиться ведь тоже не помешает, а? И я хочу узнать у капитана, есть ли на корабле мои земляки-единоверцы: может, наберется миньян,[224] а нет — так хотя бы сыграем в бридж.

— Мы ни с кем не будем говорить! Я в этом не участвую!

— Ты запрещаешь мне исповедовать мою веру?

— Я не позволю тебе делать из меня дурака и издеваться над религией!

— Значит, ты вдруг стал высшим судьей в вопросах религии? — сказал Лумис. — Теперь, Кромптон, я знаю, кто ты такой, ты — неотесанный казак! Ой, за что мне этот мазел[225] — надо же было попасть в башку такого фанатика! Кстати, ты не будешь оскорблен в лучших чувствах, если я возьму Библию в судовой библиотеке и почитаю ее про себя? Я займусь этим в каюте, чтобы не поставить тебя в неловкое положение.

— Лумис, хватит играть у меня на нервах! На меня уже и так люди смотрят. — Диалог Лумиса и Кромптона проходил неслышно, само собой разумеется, но на лице Кромптона, особенно в глазах, отражались возникавшие во время разговора эмоции, и в самый разгар беседы лицо его дергалось, словно счетчик спидометра. — Давай спокойно закончим обед, а потом обсудим, хм… все сразу.

— Что значит все сразу?

— Только то, что я сказал.

— Кромптон, уж не хочешь ли ты отлучить меня от вновь обретенной религии?

— Ни в коем случае. Я просто считаю, что мы можем прийти к согласию… хм… по всем вопросам. Давай есть суп.

— А что за суп?

— Куриный бульон с ячменным отваром. Ну попробуй хотя бы.

— Ладно, только бисел.[226] Но если ты думаешь, что это значит, что…

— Потом, потом потолкуем, — сказал Кромптон. — А теперь, пожалуйста, ешь суп.

Дальше обед проходил спокойно, только при переменах блюд Лумис неустанно поминал свою еврейскую маму. Покончив с обедом, Кромптон расслабился, задремал и в рассеянности упустил контроль над телом.

Лумис ловко воспользовался случаем и тотчас вступил в разговор со смешливой рыжеволосой дамой за соседним столиком. Она оказалась женой дизайнера по шлюзам с планеты Дрюиль V, а на Йиггу летела к родителям отдохнуть. Звали ее Алиса-Джун Нети. Небольшого роста, очень живая, с сияющими глазами и стройной, но округлой фигуркой, она тоже скучала в этом долгом космическом путешествии.

Отстраненный, витающий в облаках Кромптон затуманенным взором наблюдал за развитием интимных отношений, за их подмигиваниями и кивками, жестами и легкими, не всегда пристойными намеками. Вскоре они уже танцевали, а потом Лумис великодушно отступил и предоставил Кромптону контроль над телом. Кромптон нервничал, краснел, ноги порой не слушались его, но он был безмерно доволен собой. И обратно к столику провожал ее уже Кромптон, и поговорил с нею немного тоже Кромптон, и Кромптон касался ее руки, в то время как вероломный Макиавелли-Лумис посматривал на них со стороны.

В три часа ночи по корабельному времени бар закрыли. После прощального обмена любезностями с дамой Кромптон, пошатываясь, добрался до своей каюты на палубе Б и, счастливый, свалился в койку. Это был самый веселый день в его жизни. И теперь ему хотелось поваляться в постели и посмаковать свои впечатления.

Но это не входило в намерения Лумиса.

— Ну? — спросил Лумис.

— Что?

— Быстренько посикаем и — вперед! Нас же пригласили!

— Я не слышал никакого приглашения, — сказал озадаченный Кромптон.

— Она же недвусмысленно назвала номер своей каюты, — сказал Лумис. — А если учесть события этого вечера, то это было даже не приглашение, это было требование.

— Неужели все так и делается? — спросил Кромптон.

— Да, обычно именно так.

— Не могу поверить!

— Честное слово, Элистер, уж у меня-то есть опыт в этих делах. Так пошли?

Кромптон заставил себя подняться, но тут же снова свалился поперек постели.

— Нет, не хочу… не могу… То есть я хочу сказать, у меня нет…

— Да в таких делах отсутствие опыта — вовсе не проблема, — сказал Лумис, усаживая Кромптона на кровати. — Природа щедро помогает всякому раскрыть тайны важного, с ее точки зрения, акта, который совершают все живые существа, оказавшись вместе. Должен обратить твое внимание на то, что бобры, еноты, гремучие змеи, скарабеи и другие существа, не обладающие и сотой долей твоего интеллекта, легко справляются с тем, что тебе представляется непреодолимым затруднением. Ты не должен унижать род человеческий, Эл!