— До сих пор к нам ни разу не попадали греческие герои, — сказал ифрит. — А есть ли у вас удостоверения реальности, о духи?

Одиссей предъявил стражнику временный пропуск в реальный мир, выданный самим Аидом. Старшая ведьма отложила в сторону раскаленное железное клеймо и подошла к дверям, чтобы взглянуть на двух героев. Пропуска, выданные самим Велиалом, произвели на нее сильное впечатление.

— Все в порядке, Тони, пропусти их, — сказала ведьма швейцару.

И началась процедура одевания двух духов в телесную оболочку. Мастерицы — ведьмы долго спорили о том, сколько мышц нужно наращивать на тела знаменитых греческих героев. Наконец было принято соломоново решение: не слишком увлекаться объемом мускулатуры (не столько из — за экономии материала, сколько из — за того, что быстрота и ловкость очень много значили для античных полубогов).

Через несколько часов вся работа была закончена. Одиссей и Ахиллес снова испытывали ни с чем не сравнимое ощущение обладания собственным телом. Сотворив еще одно заклинание, материалом для которого их снабдил Тиресий, друзья отправились обратно на Землю.

Они отдыхали в тени под раскидистым деревом. Не зная точно, куда им следует направиться, они шли наугад и сейчас вряд ли смогли бы определить, где они находятся. Однако это их ничуть не беспокоило. В дорожных сумках у них был запас провизии на несколько дней, выданный на Кухне Ведьм — по крайней мере, он был рассчитан на несколько дней, но друзья, не в силах устоять перед искушением отведать настоящей пищи после долгого поста в царстве Аида, съели почти все дорожные припасы за раз.

— Ох, — вздохнул Ахиллес, — кажется, я объелся.

— Я тоже, — сказал Одиссей. — Сегодня, видимо, один из тех дней, когда мудрый Одиссей обедает не так, как подобает обедать мудрецу. Ох, и вкусна же эта сельдь в винном соусе!

— Мне больше понравился паштет, — задумчиво произнес Ахиллес, тяжело поворачиваясь на бок и поглаживая себя по раздувшемуся животу. — Паштет из печени — вот настоящее искусство! Вряд ли они сумели придумать что — нибудь лучшее за сколько — то там веков, прошедших с тех пор, как мы покинули этот мир. В наш век печень просто жарили над очагом, добавляя лук. И к тому же мы не знали, что такое соевый соус… Ну, как тебе это понравилось, Одиссей?

— Бесподобно. После того, что мы ели во время осады Трои… Кстати, мы вряд ли сможем вернуться туда сейчас.

— Да, вряд ли… А все — таки это была славная война. Правда, Одиссей?

— Величайшая из тех, в которых я принимал участие, — ответил Одиссей. — Лучшей уже не будет. Помнишь, как я одолел Аякса?

— Я не могу этого помнить, — сказал Ахиллес, — я был убит раньше. Вы боролись из — за моих доспехов.

— Да, причем я победил, — прибавил Одиссей с гордостью.

— Отличные были доспехи, — вздохнув, произнес Ахиллес. — И оружие… С таким оружием каждый дурак победит… Я не имею в виду тебя, Одиссей… В этих доспехах я сразил многих знаменитых героев, и в их числе Кикна и Троила[331]. Но мой самый выдающийся подвиг — это победа над Гектором[332]. Он вошел во все книги рекордов.

— Я знаю, — заметил Одиссей.

— Я просто вспоминаю о днях своей славы, — сказал Ахиллес. — А после этого меня поразила предательская стрела, пущенная Парисом[333]… Черт возьми!.. О — ох, — протяжно вздохнул он, стараясь устроиться поудобнее, — этот паштет… Послушай, Одиссей, тела, в которых мы находимся сейчас…

— Ну?

— Как ты думаешь, хороши они или нет?

— Я полагаю, лучшие из тех, что нам могли предложить.

— Но у меня болит вот здесь, — Ахиллес показал на свой живот.

— Ничего, пройдет. Небольшое растяжение мышц или, что более вероятно, неумеренность в еде.

— Это не опасно?

— Нам сказали, что у нас будут здоровые, крепкие тела. Право же, Ахиллес, ты тревожишься по пустякам. Неужели тебе никогда раньше не случалось растянуть мышцы?

— Я что — то не помню, чтобы у меня когда — нибудь здесь болело… Ах!.. И ноги тоже болят…

— Это потому, что мы немного пробежались. Ноги всегда немного сбиваются, когда бегаешь. Даже когда просто ходишь — и то…

— Неужели мы чувствовали то же самое, когда у нас еще были наши прежние тела? — спросил Ахиллес.

— Да, кажется, так оно и было. Ноги, впрочем, болели гораздо меньше — ведь мы постоянно упражнялись в беге и метании копья, а значит, были в гораздо лучшей форме. Мы настолько хорошо владели своими телами, что просто не замечали всех этих мелких неприятностей. Мы привыкали к ним, так же как привыкали и к тем удовольствиям, которые доступны живым.

— Я знаю, что настоящий мужчина не должен жаловаться, — сказал Ахиллес. — Но, хотя я довольно плотно поел, тем не менее я сейчас не отказался бы от добавочной порции паштета. И еще… нельзя ли где — нибудь поблизости раздобыть питье?

— Как я рад, что рядом с нами нет ни одного из этих вездесущих летописцев! — воскликнул Одиссей. — Что бы он сказал, если б услышал, как знаменитый Ахиллес жалуется на голод и жажду!

— Ну и что же? Я испытывал те же самые чувства, когда был жив, — возразил ему Ахиллес.

— Но на моей памяти ты никогда не жаловался на жажду и голод. Ты был более чем умерен в еде и воздержан в питье. Казалось, ты никогда не думал о таких низменных, земных вещах. Всеми своими помыслами ты устремлялся к славе…

— Я и сейчас стремлюсь к ней! — воскликнул Ахиллес, поднимаясь и морщась от боли. — Ой, как поясницу ломит!.. Ну, ничего, не обращай внимания. Итак, в путь!

— Я готов, — ответил Одиссей, — но, видишь ли, дело в том, что я не знаю, куда нам идти.

Ахиллес огляделся. Они лежали на мягкой траве на краю прекрасной зеленой лужайки, окруженной густым лесом. Пока они перекусывали и отдыхали после обильной трапезы, солнце успело подняться высоко и теперь стояло почти в самом зените. Было около полудня. Свежий ветерок чуть шевелил высокую траву, нагретую солнцем; пахло цветами, и весело щебетали птицы. Словом, это был один из тех прекрасных дней, которые надолго запоминаются смертным. Нужно ли описывать, какое впечатление произвела красота и свежесть майского луга на двух друзей, вырвавшихся из мрачного подземного царства, где никогда не светит солнце, не дует свежий ветер, не растут цветы и не поют птицы?

Можно было еще долго лежать в траве, полной грудью вдыхать эти чудесные запахи, слушать, как перекликаются иволги в лесу, если бы не присутствие трех женщин, сидящих на траве неподалеку от двух героев — эти особы облюбовали солнечную лужайку для пикника. Что — то жуткое и неестественное было в их фигурах. Все три были уже в летах, и их отнюдь не стройные тела облекали классические белые туники. Взглянув на них, Одиссей подумал, что где — то видел их раньше. После минутного размышления он догадался, что перед ним сами Эвмениды[334] — адские существа античной эпохи, неумолимо карающие людей и богов за измену и убийства. Встреча с ними не предвещала ничего хорошего. Однако если уж самой судьбе было угодно столкнуть вас с тремя сестрами лицом к лицу, надлежало держаться скромно, но в то же время естественно, и разговаривать вежливо, избегая излишней вычурности и куртуазности, чтобы ничем не прогневить их.

— О! Это Эвмениды, мои старые знакомые! — воскликнул Одиссей, направляясь к трем сестрам. Ахиллес пошел следом за ним. — Здравствуйте, Тисифона и Алекто! Здравствуй, Мегера! Кажется, вы проделали неблизкий путь из старой доброй Эллады.

— Здравствуй, Одиссей, — ответила Алекто. Это была высокая и худая женщина с крупными, мужскими чертами лица; ее волнистые седые волосы были аккуратно уложены в пучок. Нацелив на Одиссея свой орлиный нос, которому мог бы позавидовать не один знаменитый полководец или политик, и не сводя с героя круглых немигающих серых глаз, она добавила: — Мы знали, что ты пойдешь именно этим путем, и ожидали тебя здесь.