Все ясно: его могучий организм с помощью, конечно, Азиной простокваши, справился с солнечным ожогом. И ожил доверчивый сын севера. Хотя он и не унывал особенно. Он был молодой, здоровый, удачливый, восходящий и понимал это. Он уже писал (в уме, конечно) свой «Билет на балкон».

— Ну, как во всякой автономии, — принял я его игру, — надо прежде всего определиться с границами.

— Северный Кавказ с прилегающим к нему морем.

— Го ггся. Численность населения?

— Д'. человека всего мужиков.

— Принимается. Гимн?

— «Лучше гор могут быть только горы…»

— Прекрасно! Ты что, заранее все придумал? Может, у тебя и наброски Конституции есть?

— Есть, ст арик, — он смотрел вперед, туда, где через три кресла торчали над спинками две женские головки: беленькая и черненькая. — Согласно этой Конституции, ты являешься главой нашей автономии, а я благодарный народ…

Так мы начали свой обычный треп, чтоб убить время до Абинска.

Немногословный в противоположность балагуристому Глорскому, иногда мрачный (с виду только), Женя был неунывающим человеком. Подтрунивал над всеми. И над собой тоже.

Нас образовалась тройка в Литинституте: я, Женя и Сеня Кудинов из Донецка. Мы и в один семинар попали, к Горбунову Кузьме Яковлевичу.

Сеню мы нашли в комнате, когда вернулись с Женей с первой прогулки. На койке, что была ближе к двери, спал, прикрывшись газетой, здоровенный парень в спортивном трико. При нашем появлении он сразу проснулся, поднялся. Даванул нам поочередно руки и уставился одним глазом. (Второй у него был поврежден. В драке, говорит).

— Не возражаете? — сказал.

Женя молча прошел на свое место.

Когда мы возвращались с прогулки, он буквально перед дверью буркнул, я даже сначала не разобрал что: «Хоть бы никого не подселилили…» И вот, на тебе!..

Я успокоил Сеню:

— Не возражаем, — хотя в душе был согласен с Женей: вдвоем нам было бы лучше. Но… Комната на четверых. Все равно, не Сеню так другого подселили бы.

Сеня, видно, почувствовал нашу легкую неприязнь. Сел за стол и стал внимательно изучать нас глазом. Мы с Женей переглянулись. Мне показалось, что Женя заскучал. Значит, не понравился ему новенький. А я стал придумывать хорошее про Сеню. Лицо у него мощное, продолговатое. Квадратная тяжелая челюсть, двойной подбородок. Видно, волевой и сильный человек. «Он будет хорошей крепостью в нашей тройке! — мелькнула у меня мысль. — С ним можно будет без опаски ходить по ночной Москве — никто не тронет…»

— Мальчики, — разъял красивые губы Сеня, и отныне мы стали мальчиками, иначе он нас и не называл. — А у меня пива полный чемодан.

— Старик, он что у тебя, канистрой сделан?

— Кто? — не понял Сеня.

— Чемодан.

У Сени отвисла квадратная челюсть.

— Почему канистрой?

— Ну а как же ты пиво туда закачал?

— Фу чудак! Там бутылочки, как девочки новорожденные, рядком уложены… — Сеня с грохотом вытащил из-под кровати небольшой чемодан, бухнул его на стол без опаски и открыл. А в нем действительно бутылки, стихами аккуратно переложены, чтоб не побились. И в самом деле, как девочки новорожденные, запеленатые рядком лежат.

— Старик, — сказал неосторожно Женя, — ты гений! Я так пива хочу, а вот он, — Женя указал на меня глазами, — говорит, что к экзаменам надо готовиться

— К каким экзаменам? — закричал поощренный Сеня так, что мы с Женей сразу поняли — поощрять Сеню ни в коем случае нельзя. Забодает. А Сеня уже завелся. Он достал второй чемодан, и мы увидели вареные яйца, солено — вяленых лещей, осетровый балык и красиво поджаренную курицу. Все это с грохотом валилось на стол, резалось, очищалось, раздиралось. Не успели мы глазом моргнуть, как перед нами стояли наполненные пивом стаканы и в руках мы держали по куриной ноге и очищенному лещу, с лапоть каждый. Лещи пахучие, янтарные — слюнки текут.

Женя почему‑то посмотрел леща на свет.

— Старик, — сказал он сурово, — а почему лещ такой дохлый? — он ставил Сеню на место. Потому что Сеню, мы поняли, нельзя поощрять. Потому что он уже съехал с места. — Ты знал когда‑нибудь Поля Гетти?

— Нет, — отвлекся от приготовлений Сеня. — Кто такой?

— Некоронованный король Америки, старик. Самый богатый человек в мире.

— Ну?

— Вот тебе и ну. Недавно купил машинку для стрижки. И сам себя подстригает. Почему? Экономит. Так?

— Так, — Сеня, уже погашенный, завороженно глядел на Женю, медленно садясь на стул.

— Поэтому прячь все это обратно в чемодан, старик.

Оставь на поверхности одну бутылку и эту вот несчастную курицу, с которой ты так бестактно обошелся.

— Пожалуйста, — сказал Сеня.

— Мы же не последний день здесь, старик. Верно?

— Верно.

— Вот так!..

Мы с Женей съели по куриной ноге и по лещу. Сеня смотрел нам в рот счастливыми глазами, совсем как Женина мама перед этим.

Потом нам пришлось идти в сквер прогуливать Сеню. Он сказал: «Мальчики, я вас угостил? А вы не откажите в компании погулять со мной».

Сеня был забавным парнем, он скрашивал нашу студенческую жизнь. Порой, правда, был несносным. Но это детали. В нем была бездна предприимчивости и почти детской непосредственности. Он был талантливый, честолюбивый, иногда грубоват, а иногда мягок и совестлив, как девица. Сеня! Одно слово: Сеня! Это было яркое пятно в нашей студенческой жизни. Его можно вспоминать с умилением и с ужасом.

Он потащил нас в сквер. И мы с Женей покорились. А что поделаешь — попали в зависимость: стакан пива, куриная ножка и жирный, величиной с лапоть, лещ чего‑то стоят. Надо отрабатывать.

Мы ходили с кислыми лицами, Женя зевал на весь сквер. Я тщетно придумывал, чем бы скрасить эту тяжкую прогулку. Но вот Женя, кажется, разошелся, разогнал сон и стал исподволь с издевкой заводить Сеню. И тем забавляться.

— Старик, ты сколько весишь?

Сеня раскрыл было рот, чтобы ответить.

— Не говори, — остановил его Женя. — Я знаю — 96 кэгэ.

— Откуда ты знаешь? — приостановился Сеня. И вдруг вспомнил: — А — а-а! Я за столом говорил. Ат, Женя!.. Нет, Витя, ты посмотри на него. Это страшный человек! Секёт на раз.

— Ну хорошо, старик. Задам тебе другой вопрос. И отвечу на него. Только ты сначала подумай, не говорил ли ты нам об этом в прошлом году.

— Как это в прошлом году?

— Ладно, старик, слушай. Ты этих лещей браконьерским пугем добыл? Думай.

Сеня подумал. Женя напомнил:

— В прошлом году ты не говорил нам об этом? — и ответил на свой вопрос: — лещей ты добыл незаконным браконьерским путем на Дону.

— Откуда ты знаешь?

— А на нем клеймо бесцветное. Ту думаешь, я просто так на свет леща рассматривал?

Сеня обалдело помолчал, а потом расхохотался громко. Я тоже смеялся. И Женя похохатывал: хе — хе — хе, глядя на нас.

У всех у троих у нас (надо же так подобраться) было больше чем достаточно чувства юмора. И все мы горазды были разыгрывать один одного. Это и помогало нам скрашивать пустое время.

— Ну вот, — Женя потер руки. — А теперь можно и спать идти.

И мы пошли спать.

Я долго ворочался в постели, не мог заснуть, переполненный впечатлениями. Женя тихонько посапывал. Сеня оглушительно храпел. Еще вчера я не знал ни того, ни другого, а сегодня у меня сразу двое друзей. И каких! Это же личности! Личность, если она есть, заметна сразу. Женя и Сеня — бесспорно необыкновенные парни. Я это уже понял. Я перебирал в уме события дня и никак не мог отделаться от мыслей о клейменном леще. Надо же придумать! Больше всего меня поразила способность Жени импровизировать на ходу. Наши поступки, слова, манеры, привычки, склонности и слабости тут же переделывались им в изящные шутки, каламбуры, подначки. И он был всегда неистощим на них. Только надо было понимать его, не обижаться, подыгрывать ему.

Вот и ^еперь, в вагоне. Сначала это его «старый, злобный, анти¹ еловеческий неуч» неприятно реза) уло г» не слух. Я, правда, не подал вида, и стал приду&^ ыватг rro‑i ибудь в отместку в его адрес. Я понимал истинный смысл этих слов: просто он придумал уже новую деталь для нового образа, новой своей вещи, которая теперь разворачивается в его душе. И этот вагон, и эти дерматином обтянутые кресла, и его сожженная на солнце до адской боли напростоквашенная спина, и эти две женские головки впереди нас может быть уже гуляют на страницах его будущей повести.