Я всматриваюсь в картину «Цветет тундра». На переднем плане — поляна цветов, край леса. Даже по бледному цвету лепестков, по их заостренным зеленым листочкам вижу, ощущаю даже, как они торопятся отцвести, потому как лето коротко. Надо успеть.

Еще не успели как следует нарядиться, а уже пора завянуть. Я даже как бы чувствую их непахнущий запах. Цветы на Севере и в Сибири пахнут чистой влагой. Едва уловимый запах. Жил в Сибири, знаю. И этот непахнущий запах передан художником.

Николай Лой не любит выписывать детали, он пишет мазками. Главная его забота — не любование деталью, а желание успеть схватить и передать характер пейзажа, его неяркий свет, воздух, аромат, душу, наконец.

Кто из нас не знает, не испытал настроения, которое навевает густой снег. Перед глазами подвижный занавес. Это видение многим знакомо. Но мало кто испытал чувства при виде летнего снега.

Картина так и называется — «Летний снег».

За отвесным снежным занавесом едва различим выдающий в воду причал; возле него суденышки; ближний берег и контуры дальнего берега. Ничего, вроде, не видно за снегом. Но такое впечатление, будто заглядываешь себе в душу. За неким летучим занавесом, с почти размытыми контурами проступает, вернее, предполагается сама судьба наша. Мы всматриваемся, стараемся увидеть или хотя бы различить ее контуры, но она ускользает от внутреннего взора и тревожит, и манит неопределенностью очертаний. Томит сердце ожиданием.

И мне необязательно рассматривать детали изображения, я завороженно, как это бывает в натуре, слежу за полетом снежинок, за которыми таится нечто. Как таится нечто в наших душах и в грядущих днях.

Я не могу понять — то ли это маяк, то ли маковка церкви на картине «Северные рубежи»?

На самом краю земли эту маковку как бы подпирают несколько домиков, по крышу завьюженных снегом. А на переднем плане пласты залежалого снега. За краем земли — водная стылая гладь, отражающая скудные краски неба.

Невольно я представляю себя там, в одном из полупогребенных под снегом домиков. А может, на берегу водной глади. Что я испытываю? Величие пространства. Низкое небо. Вечную мерзлоту под ногами. Чистый, покалывающий легкие, словно газировка, воздух. И вижу этот не то маяк, не то маковку церкви. Как символ человеческой веры и всепроникновенности.

Это же надо так, почти ощутимо касаться самой души!

Я чувствую, как занимается в моем сердце северное сияние русского художника Николая Лоя.

«Кубанские новости», 29.11.1997 г.

Кубанский писатель Виктор Ротов побывал в Англии, в гостях у дочери с зятем. Она замужем за англичанином. У них четверо детей. Старшей восемнадцать, младшему четыре. Он никогда не видел их. Поехал повидать. Заодно посмотреть, как там живут.

Когда‑то в состав Британской империи входило 31 государство. И население ее составляло около 900 млн. человек. Теперь же некогда необозримо — просторная страна сжалась в лоскуток и слывет чуть ли не самой тесной страной мира. Глядя на карте на нее, невольно возникает аналогия с Шагреневой кожей великого романиста Оноре де Бальзака, показавшего, как может «сгорать» человек в потребительском пылу.

Последнее время что‑то приутихли дифирамбы в адрес Запада тех, кто побывал там и вкусил их образа жизни. Говорят: хорошо‑то хорошо… И не договаривают. Вот чего они не договаривают, я и попытался понять сам. Сел и поехал к дочери в гости, в Англию. Повидаться с внуками, которых никогда не видел, и заодно…

Лечу в аэробусе ИЛ-86. Махина! Внутри похож на огромный длинный кинозал, где почему‑то не тушат свет и не пускают кино. А люди ходят, курят, говорят, едят поданный горячий завтрак.

Я же не курю, не ем — аппетита нет, говорить ни с кем не хочется. Я нетерпеливо поглядываю в окно, на белое облачное покрывало внизу, и жду не дождусь, когда встречусь с внучатами.

Чтобы унять нетерпение, забавляю себя разными мыслями про то, как же мы будем общаться на разных языках? Или, например, про то, что дед мой Григорий Васильевич, чтобы проведать нас, своих внуков, переходил все — го — навсего балку возле горы Черепашка в Новороссийске. Мой отец, Семен Петрович, чтобы проведать своих внуков, вынужден был уже ехать за тридевять земель: мы жили в Сибири с женой и детьми. Я лечу вообще в другую страну…

А мои внуки своих внуков куда полетят проведывать? На другую планету?..

Приземлились в аэропорту Хитроу. И сразу все началось не так.

В «сосиске», через которую идет посадка и высадка пассажиров, и далее по узким переходам и коридорам, — под ногами ковровый линолеум. И ни одной мусоринки!

Все указатели на английском. Почти как у нас в Шереметьево — Н. «Почти», потому что есть некоторые и на русском.

Дальше — больше! Английский зять встретил меня трезвый. И поздоровался. «Здравствуйте», — сказал.

Новороссийский же зять, муж сестры, Паша, на приветствие отвечает: «Наливай».

Дочь трепещет в ладоши от нетерпения узнать новости из России, внучата обступили, льнут: «Здравствуй, дедушка!» На русском. Я им: «Хау ду ю ду! Глэд ту си ю». (Здравствуйте. Рад вас видеть).

Пообнимались, поцеловались, багаж на тележку и по коридорам, лифтам на многоэтажную стоянку. (У зятя микроавтобус. Фольксваген.) Попили водички, и в дорогу.

Дорога — что твоя столешница. Как и рассказывали те, кто Там побывал. Три полосы туда, три полосы встречные. И еще «твердое плечо» для стоянки на случай поломки или просто отдыха «дальнобойщиков». Время от времени мелькают оранжевые навесные ящики — это дорожные телефоны — автоматы. Надо позвонить в офис, или домой? Пожалуйста.

Под гул мотора и шум встречного вет ра наскоро делимся с Надей новостями. Остальные помалкивают: у них не принято вмешиваться в разговор, перебивать. Внучата притихли, прислушиваются к русской речи. И что интересно — не капризничают, не лезут с проблемами, не канючат. Словом, не мешают нам говорить. Культура! И я невольно вспоминаю наш киножурнал «Ералаш». И по названию, и по содержанию — настоящая школа разнузданности и хамства…

Поглядываю вокруг. Что такое?! Ни одной грязной машины. Даже среди грузовых. И выхлопные газы не висят над дорогой.

За окном возделанные тучные поля, примыкающие местами почти вплотную к дороге. Или частокол саженцев, заботливо «одетых» в пластмассовые чехлы.

Хлеб только созревает. У нас на Кубани уже идет обмолот. Середина июля.

Хлебные нивы перемежаются с густозелеными плантациями картофеля, сахарной свеклы и еще какой‑то технической культуры, из которой, зять поясняет, делают машинные масла. Тут и там виднеются крыши фермерских усадьб, крытые черепицей…

Мы едем в провинциальный городок Литтлпорт графства Кембридж.

На горизонте постепенно вырисовывается ажурная верхушка кафедрального собора Или. Он царит над местностью. Виден издалека. Мы там побываем.

Храму более тысячи лет. Подумать только! Уже тогда люди, строя храмы на самом видном месте, понимали, что это будет ориентир не только в жизни для души, но и на местности для путника.

На въезде в Литтлпорт — круглик и указатель: до Лондона 76 миль, до Кембриджа — 21; до Или — города, носящего название храма, — 4.

Петляем по улочкам, чистеньким и ухоженным так, будто это не улица, а подворье заботливого хозяина. Мимо домов и домиков, обязательно двухэтажных. Из кирпича нежных пастельных цветов.

Подруливаем к нашему. Хорош! Надя говорит, хозяин строил для себя, но пришлось продать.

Внешний дворик, примыкает прямо к пешеходной асфальтированной дорожке. Под окнами зеленый газончик. По — над забором от соседей и по — над пешеходной дорожкой — кусты сирени, бузины и юкки. Подъезды к гаражу и воротам во внутренний двор.

Перед входной дверью — неглубокая ниша. Над ней по — русски разноцветными буквами «Добро пожаловать». Сбоку ниши подвесной цветочный горшок с пышным, причудливой красоты и с не менее причудливым названием — фьюшья — цветком. Фотографируемся в нише. За дверью внутри дома нетерпеливо скулит пес Падж…