— Все. Все это пули для Царь — Пушки.

— И светлое будущее России?

— Все.

— И даже телефон доверия?

— Само собой.

— Неужели и сами выборы? — с замиранием сердца выпалил я.

— Выборы? — Он задумался. — Вот уволю всех губернаторов, которые не обеспечили выборы в декабре прошлого года, тогда скажу, пуля это или… Впрочем, могу уже сейчас сказать, шта и это пуля. Хотя не отлитая пока. Отливаю. Вот хожу в народ, зондирую почву…

— Моя мама никак не поймет, что значит зондировать.

— А вы разъясните, мол, прощупывать.

— Разъяснял. Она даже пример из жизни привела, чтоб лучше понять.

— Ну‑ка. Интересно, какой — такой пример?

— Соседский кот пришел, что давеча у нее рыбу спер. Поставил лапу на ступеньку крыльца и смотрит ей в глаза. Зондирует почву про вчерашнюю рыбу.

— Ну и…

— А — а-а! Говорит. Нашкодил, а теперь зондирует?!

Я не стал говорить, что тут мама ввернула про сбережения, которые «ляснули», как она выразилась.

Борис Николаевич сделал вид, что не расслышал моих слов. И в это время мы снова подошли к Царь — Пушке.

Остановились напротив жерла. Борис Николаевич и говорит:

— Зайдем, по кружке пива выпьем.

— Так это же не бистро, это пушка.

— Ну и шта! — И тащит меня. Иду, а сам думаю, и как это мы поместимся в Царь — Пушке? Но потом вспомнил, что это сон, и во сне все может быть. Заходим. А там!.. Кого только нет — и Лужков, и Собчак, и Гайдар, и Филатов, и Явлинский, и Грачев, и Дудаев, и Горбачев, и Шушкевич, и Кравчук, и даже Лех Валенса. Сколько знакомых лиц! И Толик Чубайс… Почему‑то в наручниках. И теснота, духота. Спрашиваю Бориса Николаевича:

— Вам не душно?

— Душно, — говорит, — Но я терпеливый. Если хочешь, выйди, хвати свежего воздуха. Заодно фитиль подожги.

Я вышел. Хватанул свежего воздуха и поджег фитиль. Царь — Пушка бабахнула, и они все полетели. Кричу:

— Куда же вы, Борис Николаевич?!

— На луну. Пули отливать лунатикам!

— Но почему у Толика наручники?!

— Он их приватизировал!..

Вот бы сон в руку…

Май, 1994 г.

Не думал, что все получится так здорово. Хотя были хорошие предчувствия. Этакий ободряющий шепоток души — вещуньи. Я уже привык к этому голосу, узнаю его. А перед Отрадной, когда оплавленное солнышко село за дальнюю горную гряду и повеяло, наконец, прохладой; когда тихо опустились сумерки, и землю объяла этакая тонкая пронзительная благодать, в душу начал сочиться восторг от картин за окном нашего старенького автобуса с «носом». Сначала растаяла в сумеречной дали ломаная линия горизонта. Потом над распадками зависла тонкая пелена тумана. В этих распадках, под туманами, мнились некие залежи чудных загадок человеческого бытия. Слева, справа, впереди — станицы, хутора светятся мирны

ми, уютными огоньками. Медленно встают дымы над трубами. Они упираются в пелену тумана, растекаются и растворяются в нем, пополняя «пуховик», зависший над поселением. Как‑то в домах этих протекает жизнь селян! Струится неслышно под недремлющим оком Вселенной. Мужчины и женщины, старики и дети; жены и мужья, сыновья и дочери; матери, отцы; семьями, в одиночку; влюбленные и равнодушные, спокойные и беспокойные; красивые и не очень. Уставшие, бодрые, счастливые и несчастные; умирающие и новорожденные. Право! Сколько их там. Со своими страстями и проблемами, радостью и горем. Там. И вот там, за покатым холмом, в широком и долгом распадке. Мерцают огоньками. Они кружат слева, справа; маячат впереди, уплывают назад…

В окно автобуса сочится запах соломы с убранных полей. Он перешибает запахи пробензиненного насквозь салона. Я представляю себе, как млеет душа здешнего станичника или хуторянина, когда он подъезжает к родным своим пенатам после шумного, пыльного и загазованного по ноздри города. Он уже мысленно дома. Мысленно разговаривает со своими. Ходит по комнатам, перебегает взглядом с вещи на вещь, составляющих его быт и уют.: Если он молод и женат, предвкушает ласки любимой жены в постели; если в преклонном возрасте, — думает о сладостном отдыхе. А любящий отец, конечно же, представляет себе, как кинутся к нему детишки в надежде получить гостинец. И он не обманет их надежд — там, в сумке, действительно припасено для них кое‑что. Представляет, как они радостно завизжат и потянутся обнимать его за шею маленькими своими, теплыми ручками.

Я говорю Ждану — Пушкину, сидящему рядом:

— Какая прелесть!

Он философски кратко, но, чувствую, равнодушно отвечает:

— М — да… — И смотрит в окно, мол, где же там прелести?

Мы едем на празднование семидесятилетнего юбилея хутора Новоурупский и шестидесятилетнего юбилея нашего писателя Ивана Бойко. Хотя его уже «отпели», как выразился перед этим его друг, тоже писатель, Иван Зубенко. Восьмого августа, в день рождения, крепенько посидели за столом. Но «отпевание», похоже, имеет честь быть продолженным. Такова воля и желание размашистого юбиляра. Он родился шестьдесят лет тому назад в хуто

ре Новоурупском, который назвал в своей повести Труболетом.

Мы едем уже около пяти часов. Мы намаялись в маленьком автобусе. И гадаем, накормят нас по приезде, или… И хочется полежать. Вытянуться на кровати, потому как сидеть в кресле автобуса несколько часов кряду утомительно и надоело.

Но все обошлось как нельзя лучше.

На следующий день утром мы отправились на хутор. (От Отрадной шесть километров). Конечно же остановились у моста через Уруп. Того самого моста, который был построен стараниями и упорством Ивана Бойко. Благодаря этому мосту «неперспективный» умирающий хутор сразу ожил. Теперь здесь крупное овцеводческое с частичным полеводством отделение. Здесь выведена и совершенствуется одна из самых эффективных пород овец. Что шерсть, что мясо. Мы в этом убедились наглядно.

Сразу за мостом дорога берет круто, потом идет по склону горы Казачья, мимо кукурузного поля, того места, где когда‑то жили деды Ивана Бойко. Он обращает наше внимание на это и «грозится» построить на этом месте Дом творчества. Потому что здесь красиво и отсюда открывается широкая панорама отрадненского предгорья. В самом деле — глаз невозможно оторвать, до того красиво. Длинные пологие холмы — словно волны океана. Они уходят к горизонту, между ними широкие, возделанные или заселенные распадки. Или заросшие лесом. И причудливо расчерчены лесопосадками. А в дальнем далеке над ломаной линией гор чуть угадывается, сливаясь с небом, еще более дальняя линия гор. Говорят, при ясной погоде, когда воздух хрустально прозрачен, виден двуглавый Эльбрус.

Проезжаем новую часть хутора — красивые кирпичные коттеджи, построенные на том же «бойковском напоре», что и мост. Поднимаемся чуть в гору, и вот он, собственно, хутор Новоурупский. По повести Ивана Бойко «Труболет». Здесь видавшие виды хатки мирно уживаются с новыми добротными домами. Сады, огороды и настоящая, из жердей, ограда. На правой стороне улицы — громадный навес. Под ним техника. А дальше, под горой, — овчарни. Широкие, просторные и уже старенькие. Возле столовой — праздничная толпа. У ближнего двора стоит щедро накрытый стол, на нем всевозможные закуски и большая старинная четверть самогонки. Подходи, пей, закусывай. Рядом импровизированный сруб колодца. На нем

цибарка с холодной зуболомной водой. Подходи, утоляй

жажду.

Несмотря на холерные страсти в стране, я вижу, люди подходят, пьют. Я тоже напился. Уверенный — сельчане плохой водой не напоят. И в самом деле — потом я видел тот колодец, откуда вода в цибарке: на нем железная крышка на замке. И забор воды ведется установленной внутри электропомпой.

Подъезжают и подъезжают легковые машины, автобусы, конные повозки, мальчишки снуют на велосипедах. В глазах рябит от ярких нарядов артистов самодеятельных и профессиональных коллективов, прибывших сюда из других станиц и районов. Женщины в нарядах окружают юбиляра и, пританцовывая, поют величальную. Иван Бойко со знанием дела принимает их поздравления — тоже пританцовывает и поет. С такой же величальной окружают некоторых гостей. Потом вся эта гомонящая, поющая, играющая публика с репортерами от радио и телевидения продвигается к столовой, где приготовлена площадка для выступлений артистов, и небольшое возвышение с микрофонами, откуда будут выступать желающие сказать речь.