«Дорогой Виктор Семенович! Помню Вас еще молодым, с большой энергией бравшимся за благородный труд — творчество.

А я уже стал стариком, не нужным властям. В этом году даже путевку в санаторий дали «горящую». Я, конеч

но, отказался. Попросил нормальную. Полковник Шевченко (из крайвоенкомата) объяснил: «На всех нуждающихся путевок не хватает. Вот только горящие».

Что ж поделать?!

В войну все силы и здоровье отдал боям за Родину. А теперь остатки дней приходится доживать в разряде людей «низшего сорта»?

Не дай вам Бог до такого дожить!

ЮРИЙ ЧЕПИГА».

Я пошел к крайвоенкому и показал ему это письмо. Военком, не помню теперь его фамилии, записал координаты Юрия Яковлевича и сказал: «Разберемся».

Полгода, наверно, спустя мы случайно встретились с Юрием Яковлевичем в Новороссийске. В одной из столовых. Он в хорошем настроении. Приехал по приглашению «Общества» выступать перед новороссийцами. Поглядывает на меня лукаво. Вдруг говорит: «А в этом году я получил хорошую путевку…»

Я сделал вид, что непричастен к этой его радости. Мне почему‑то было стыдно за наших власть имущих. За их невнимание к таким людям. Уже тогда ощущалось очерствление наших властей. Нашей системы. Может, поэтому она и рухнула с таким грохотом?..

С тех пор мы с ним не виделись.

Был я как‑то в Туапсе скорым проездом, в 1986 году. Заночевал в гостинице. По телефону разыскал Юрия Яковлевича. Он обрадовался, как ребенок. По его голосу я понял, что ему очень плохо. Потом трубку взяла какая‑то женщина и сказала: «Ему очень плохо. Не надо его тревожить…»

— Адрес! Ваш адрес! — крикнул я в трубку, но женщина положила телефон.

Была уже полночь. Рано утром мне уезжать. И я решил по ночи пойти по старому адресу Юрия Яковлевича. На звонок вышла незнакомая женщина. Неприветливо оглядела меня и на вопрос, здесь ли проживает Юрий Яковлевич Чепига, ответила:

— Не знаем такого, — и захлопнула дверь перед моим носом.

Я возвращался в гостиницу и думал: да, эта из тех, кто не знает своих Героев — защитников Отечества. И не желают знать.

Так отошла в вечность история моего знакомства и

общения с замечательным сыном Отечества, великим защитником земли русской — летчиком — штурмовиком Героем Советского Союза Юрием Яковлевичем Чепигой.

Июнь, 1996 г.

Так уж получилось — я ничего не нашел в библиотеках о подвиге Григория Трофимовича Чуприна. Единственная справочка в двухтомнике «Герои Советского Союза», в которой я вычитал, что Григорий Трофимович родился 2 октября 1918 года в поселке Холмский Краснодарского края в семье крестьянина. Работал в колхозе. Был призван в Красную Армию в 1939 году. В 1941 году окончил военнополитическое училище. На фронте с июня 1941–го.

В 1943 году окончил курсы «Выстрел». Командовал батальоном 920–го стрелкового полка, 247–й стрелковой дивизии, 69–й армии, 1–го Белорусского фронта. Действуя в передовом отряде дивизии, 28 июля 1944 года сбил заслон противника, форсировал Вислу и захватил плацдарм.

Отразив контратаки противника, его батальон занял населенный пункт Бжесце (Польша), создав благоприятные условия для форсирования реки дивизией. Звание Героя Советского Союза присвоено 27 февраля 1945 года.

После войны был райвоенкомом. С 1948 года в запасе. Награжден орденами Ленина, Александра Невского, медалями. Умер 18 марта 1971 года. Похоронен в г. Абинске.

Вот и все.

Правда, еще фотография была. Красивый овал лица, гладкая прическа, взгляд твердый, волевой, бесстрашный. Из тех бойцов, которых и пуля боится, и штык не берет.

Покопавшись в архивах военкоматов и ничего не обнаружив существенного, кроме скупых анкетных данных, я решил съездить в станицу Холмскую, на родину Героя. А потом уже на могилку в Абинск. Дождался весны, и 18 марта, в день его кончины, отправился на автобусе. Уже в пути вдруг перерешил — думаю, проскочу сначала в Абинск, на могилку, а потом уже в Холмскую. Авось кого из родственников встречу на кладбище. На одной из остановок купил цветы и… бутылку водки. Возложу цветы, а потом с кем‑нибудь, кто окажется рядом, помянем Героя, и оггуда отправлюсь в Холмскую.

В Абинске расспросил, где кладбище. Добрался, отыскал могилу Григория Трофимовича. Скромная оградка, скромный обелиск со звездочкой. Надпись о дне рождения и дне кончины Героя. Тишина вокруг и по — мартовски прохладный ветерок. Травка зеленеет. На деревьях набухают почки, кутаются в первый серебристый пушок листочки. Небо в сером неподвижии. И довольно прохладно.

Я повесил на оградку свою сумку, в которой призывно булькнула бутылка, и увидел неподалеку на лавочке мужчину в темно — серой «аляске» и в черной вязаной шапочке. Сухолицый, морщинистый, с впалыми щеками и кустистыми, нависшими бровями. Он смотрел на меня с неким интересом.

— Кем доводитесь Григорию Трофимовичу? — без обиняков спросил он, как только увидел, что я обратил на него внимание.

Я помедлил с ответом. Что ему сказать?

— Да вот приехал помянуть.

— Похвально. Похвально, — сказал он, поднимаясь с лавочки, вынимая из кармана сигареты и направляясь ко мне… — А я вот тоже… пришел покурить с ним. Он любил это «Давай закурим, товарищ по одной…». Шульженко поет. — Он протянул мне пачку «Примы». — Давайте покурим…

— Вы его знали?

— Ну как же?! Однополчане. Сам‑то я орловский. А сюда, на Кубань, он меня затащил. Посля демобилизации.

Он поднял капюшон «аляски», повернулся спиной к ветру, сквозливо гулявшему меж деревьев и надгробий.

— Я у него связистом был. Мы тогда вместе награды получили. Он Героя, я медаль «За отвагу». Форсировали Вислу возле Пулавы…

Покуривая горькую «Приму», я слушал его и думал: сам Бог послал мне этого человека. И мысленно похвалил себя, что сподобился прихватить бутылку: как нельзя кстати! Вдруг разговорится фронтовик. Предложил:

— Может, помянем по солдатской? У меня… — я выразительно кивнул на сумку, где стыла бутылка.

— Не — е! — энергично качнул он головой. — Укатали сивку крутые горки: выбрал свою норму. Теперь, — он «резанул» ладонью по животу. — Прохудилась пивоварня, — как говорит моя старуха… — Помолчал, глядя в сторону, вдаль. Вдруг решительно ударил окурком оземь. — А — а-а! Где наша не Пропадала! Семь бед — один ответ…

Я вжикнул молнией на сумке, раззявил ее и, не снимая с оградки, развернул в ней нехитрую закусь. Раздвинул походный стаканчик, которым в Кисловодске пил нарзан в бюветах, достал турнабор: ложка, вилка, нож и открывачка. Налил сначала ему.

— Ну! — взял он стаканчик. — Царствие тебе небесное, комбат! Тогда миновала нас костлявая, а вот на гражданке ухайдокала жись.

Он помолчал, задумался на миг.

— На то, видно, Божья воля. Ага! — Выпил залпом и выплеснул мнимые остатки, сказал, не кривясь: — Меня зовут Василий Иванович. Как Чапаева. А вас?

Я назвался.

— И все‑таки, кто вы комбату?

— Как вам сказать? Хочу вот написать о нем. О подвиге его…

— Писатель, что ли?

— Книгу о Героях Советского Союза собираем…

— Ну и?..

— Ну и самого‑то нет. И порасспросить некого.

— Как некого? А я?

— Вот вы только. Счастливый случай. А так — не знал, что и делать.

Василий Иванович задумался, вяло жуя хлеб. Взглянул на обелиск, вскинул свои кустистые брови, сказал:

— Пойдем сядем на скамеечку. На ней вроде затишнее…

Пошли сели на скамеечку, я развернул газетку с колбасой и хлебом. Молча выпили еще по одной. И снова он нехотя пожевал хлеб. Закурил и сильно затянулся.

— Дело было летнее. Жара! Мы в составе Первого Белорусского. Левое крыло. Командующий Рокоссовский. Наша шестьдесят девятая под командованием генерала Колпакчи шла через Ковель, Люблин. Добивали группу немецких армий Центр. Ох и гнали! Не позавидуешь фрицам. К тому времени научились уже бить фашистов. Белорусские партизаны помогали. Потом подключились поляки. Дружили мы тогда. Это сейчас нас развели. А тогда!.. Ломим. Фриц бежит почти без оглядки. Впереди Висла. Предстоит форсирование. В короткие привалы готовим плавсредства для переправы. На ходу пополняемся. Идем впереди всей армии. Разведка боем — наша. Первое соприкосновение — наше. А он хоть и бежит, сам огрызается. Особенно на подступах к Висле. Заслон за заслоном. Надо пробивать. И готовиться к форсированию одновременно. С нами, правда, танковые подразделения. Этакий железный кулак, нацеленный в морду фрицу. Ладно!..