Е. П. Дубровин был неистощимым фантазером, но он был и глубоким реалистом.

Руслан Киреев об этом пишет: «…но за фантастическими историями, что с такой великолепной изобретательностью рассказывает ироничный и грустный писатель, отчетливо просматривается наша с вами реальность. Не всегда, увы, радужная…»

Дубровин об этой реальности говорил честно и смело. Сейчас трудно поверить, но изданная в Воронеже в 1972 году «Одиссея Георгия Лукина» поднимает, по сути дела, те самые проблемы, что и опубликованные много позже распутинский «Пожар», айтматовская «Плаха», астафьевский «Печальный детектив».

За свою короткую жизнь он написал и издал около пятидесяти книг. Хорошая и завидная судьба у его книг — они не залеживаются на книжных полках. Они расходят — ся мгновенно. И тот, кто приобрел его книгу, уже ни за что не хочет с нею расстаться.

Феноменальный талант, феноменальная трудоспособность, феноменальный успех у читателя: увы, это у нас веская причина, чтоб тебя забыли. Как забыты и все его инициативы, с которыми он входил в правительство страны. Предложения о системе воспитания нашей молодежи; о создании в нашей стране детских игрушечных городов-сказок типа «Дисней Ленда», но с более широким кругом аттракционов и игр, где малыши могли бы путешествовать не только по странам мира, сказкам, но и в любимые профессии, в любимые книги, в космос, наконец. Забыто почему‑то и его предложение (хотя оно уже одобрено на коллегии Совета Министров РСФСР в 1985 году) об издании 50–томной энциклопедии «Золотая мысль России», где было бы коротко рассказано о россиянах, чья мысль обогатила не только российскую, но и мировую науку, технику и культуру.

Получается — пока жив человек, мысли его, хоть и с трудом, но пробиваются, идеи его на слуху; как только не стало человека, то пусть хоть золотые, хоть бриллиантовые у него идеи и мысли — они уже не нужны. Даже если они уже одобрены на правительственном уровне. Что же это за подход, как назвать такое отношение к интеллектуальным ценностям России? У нас всего много? И умов, и золотых мыслей? По — моему, самая пора понять, что у нас действительно всего много, но умом мы как раз не блещем, чтобы распорядиться всем по уму.

Давайте же уважать собственные решения. Давайте ценить свои сокровища. К Вам обращаюсь я, товарищи руководители России, светлым именем Евгения Пантелеевича Дубровина.

И к Вам, уважаемые критики. Словами С. В. Михалкова: «Дело критиков — проанализировать идейно — художественную структуру интересных и веселых повестей Евгения Дубровина, мне лишь хочется обратить внимание читателей на его сюжетную изобретательность. Сюжеты его обеих повестей (речь идет о повестях «Эксперимент «Идеальный человек» и «Грибы на асфальте». — В. Р.) свежи, оригинальны и очень современны. А это много значит и дорого стоит!»

Золотая мысль!

ЗИНОВЬЕВ Николай Александрович родился в 1960 году в г. Кореновске Краснодарского края.

После окончания средней школы учился в ПТУ, потом в станкостроительном техникуме, в Кубанском госуниверситете на филфаке…

Работал на стройке. Стихи начал писать в юношеском возрасте. Период ученичества прошел для него сравнительно быстро.

В 1987 году в Краснодарском книжном издательстве вышла книжка стихов «Я иду по земле». С нею он поехал на VIII Всесоюзное совещание молодых писателей в Москву, где был замечен как самобытный, с обостренным мировосприятием поэт. С тех пор его глубокие по мысли, выразительные стихи охотно печатают в центральной и краевой периодике, в журналах, в коллективных сборниках. Одна за другой выходят книги «Полет души», «Седое сердце»…

Член Союза писателей России.

Живет в Кореновске.

Еще бы я добавил к его биографии тот факт, что он был замечен буквально по первым стихам. Вот как он об этом рассказывает: «То ли в 82–м, то ли в 83–м году купил альманах «Кубань». Прочитал опубликованные там стихи и решил написать сам. Послал в альманах, их прочитал Неподоба и сказал, что стихи хорошие».

Некоторым, в связи с этим, кажется, что у Николая легкая творческая судьба. На самом же деле — не дай Бог никому такой. Сразу замеченный, он смог издать второй сборник стихов лишь десять лет спустя после первого. И то благодаря помощи нашего коллеги поэта Анатолия Рудича.

Я узнал о молодом талантливом поэте по разговорам в писательской организации. Мол, где‑то в сельской глубинке появился исключительно талантливый поэт. А на одном из писательских собраний, проходившем, помнится, в кабинете ответсекретаря, услышал стихи Николая Зиновьева:

Стихи прочитал С. Хохлов. В комнате раздался гул одобрения. Сергей Никанорович только руки вскинул: «Что вы! Поэт Божьей милостью!»

Я был потрясен мыслью, выраженной всего в одном четверостишье. Я еще не знал, что у этого стихотворения есть продолжение:

Два четверостишья, а то и одно, — излюбленная форма творчества Николая Зиновьева. Однако это ему не мешает быть почти всегда оригинальным и неожиданно глубоким по мысли. Иным поэтам, чтобы выразить мысль, требуются страницы.

Откровенно говоря, в тот день, когда я услышал впервые стихи Николая, душа моя ворохнулась от белой зависти. И, мне кажется, с тех пор я отчетливо понял значение слов классика: словам должно быть тесно, а мыслям просторно.

Мне очень хотелось взглянуть на этого человека, познакомиться с ним. Я чувствовал, что русская земля родила нам нового настоящего поэта. Но он как‑то таился там, где‑то на широких кореновских просторах; зрел — матерел во глубине кубанской нивы и в мутном чреве бытия. Талантливый, всеми уже любимый, яркий, скромный и недоступный. Я жаждал его увидеть, но все как‑то не случалось. А когда увидел, почти разочаровался. Он оказался проще простого: высокий, худощавый, большеголовый и нескладный какой‑то, словно гадкий утенок из сказки X. Андерсена. Но я‑то уже знал: в нем таится царственная птица — лебедь. Поэт Божьей милостью.

Он приехал на очередное писательское собрание. Во

шел как‑то неуверенно, робко. Бесшумно «спикировал» на ближайший стул и сидел угнувшись, пока его не «вытащил» ведущий собрания, предоставив ему слово. Он поднялся, сказал что‑то умно и коротко, как и в своих стихах, и сел. Я подумал: и правильно! Таланту не следует лезть в глаза, навязываться блеском речей. Он талант, и этого достаточно, как достаточно хлебному колосу быть просто хлебным колосом.

После собрания, как обычно, мы перешли в литстудию, где слегка накрыты уже столы. Сидя за столом напротив Николая Зиновьева, я украдкой наблюдал за ним, выискивая в чертах его эту самую одаренность. Но ничего такого не находил. А он с каждой рюмкой становился все более нескладным и, как и положено в русском застолье, — все более говорливым. Но его уже никто не слушал, ибо у нашего брата — пксателя как бы заведено в подпитии блистать своим гением, не замечая остальных.

А потом он снова исчез на годы. А годы выдались крутые: и не такие знаменитости канули в Лету. Но тут волею судьбы мне пришлось подобрать круг авторов, загросить у них рукописи для издания. Я попытался запросить и у Николая. Но не тут‑то было: его не так просто отыскать. И я своими силами собрал его сборник. Вот он, перед вами: «Седое сердце».

Его, как и прежде, трудно дозваться, трудно с ним связаться. Но удивительное дело — все о нем знают, все о нем помнят, все о нем говорят. Время от времени в печати появляются его стихи. Как всегда короткие, мудрые, поразительные. Говорят, он, как и прежде, бедствует, говорят, пьет. Влачит полуголодное существование. Живет бедно и несуразно. Днями напролет сидит над речкой. Нет, не рыбу промышляет, стихи думает. Чему печалуется, чему радуется — никому дела нет. й в самом деле — Россия так богата талантами, что не знает о них заботушки. Мол, сами прорвутся. Л не прорвутся, пропадут — на их место явятся много, сколько хошь.